| |
Сам понимаю, что весьма
нелепо и нескромно, тщеславно даже, едва высунув нос за рубежи
Отчизны на денек-другой, тут же бросаться писать мемуар об этом
событии. И видел-то я только либо малый набор туристических удивлений,
либо парадные фасады и приветливые бюрократические лица среднего
звена. Но волею судеб уж очень кучно все получилось - Египет и
Китай в течение одного месяца, в одном, можно сказать, флаконе.
И перст судьбы тут некий видится - арабский Восток я успел посетить
за месяц до тамошнего оживления, вызванного началом иракского
этапа торжества общечеловеческих ценностей, а Китай, и даже более
того - Шэньчжэнь, то есть альтер-эго Гонконга (их разделяет лишь
горушка, под которой сейчас копают метро) - буквально за несколько
дней до того, как в Гонконге этом самом началась паника и карантины
по поводу атипичной пневмонии. Неспроста это. Ровно так же в свое
время я успел посетить две из трех кавказских столиц братских
республик - Тбилиси и Баку; на последнем издыхании - всего-то
за год до распада Союза. Впечатления от Грузии (которые никогда
уже не удастся подновить) составили практически всю первую главу
моего романа "Гравилет "Цесаревич""; впечатления
от Баку (тоже невозобновимые) очень пригодились в одном из эпизодов
моего же "Человека напротив"...
Началось все с пневмонии
- к счастью, на тот момент еще вполне типичной. Кое-как залатав
мне очередную плешь в легких, врачи напутствовали меня мудрым
словом: с одной стороны, всячески избегать переохлаждений и бояться
рецидивов, с другой - как можно больше шевелиться на открытом
воздухе. Морозы у нас в Питере в начале февраля еще стояли вполне
крещенские, отопление же в домах работало по, как теперь принято
говорить, экономическому классу (то есть только чтобы трубы не
замерзли)... И, в отчаянной попытке выполнить медицинские предписания
в максимально полном объеме, я, не особо размышляя, схватил горящую
путевку на две персоны к дальнему сухому югу.
Так я, вместо того,
чтобы попробовать в этому году попытаться осуществить давно чаемую
поездку в Израиль (не корысти ради, а токмо волею посылающего
меня ван Зайчика,
который очень хочет сориентироваться на местности, прежде чем
переслать российским переводчикам очередной том своей эпопеи,
посвященный тому, как против проживающих в Иерусалимском улусе
мирных ордусских ютаев плетется мировой заговор на основе неких
полумифических "Протоколов капитолийских мудрецов"),
буквально через трое суток после принятия решения вместе с супругой
приземлился посередь арабской пустыни, в
Хургаде.
Нам-то сразу стало интересно,
потому как ни разу в жизни мы доселе не купались в теплом море
в феврале - но, по большому счету, теперь этим мало кого удивишь.
Самое яркое впечатление на меня обвалилось, пожалуй, утром второго
дня, когда, впервые после вечернего переезда в Каир раздернув
при дневном свете занавески на окне, я увидел внизу розовый Нил,
выглаженный теплой дымкой, а на той стороне, на горизонте... чтоб
мне провалиться! Они! Елки зеленые! Они, родимые! Пирамиды! Торчат!
То, что они на самом
деле есть, а не являются выдумкой востоковедов (к коим, собственно,
с одного боку принадлежу и я), почти шокировало. Читать про них
и видеть на картинках и фотографиях начиная, по меньшей мере,
с пятого класса школы, в коем советская учебная программа предусматривала
курс "Истории древнего мира" - и вот наконец увидеть
своими глазами и пережить момент превращения виртуальной реальности
в актуальную... Словом, в зобу дыханье сперло - и больше уж с
такой силой не спирало нигде.
То есть, наверное, психологически
это действительно очень интересно. Наверное, даже имеет отношение
к каким-то совершенно подноготным, но базовым особенностям человеческой
природы. Неожиданный подарок радует куда меньше долгожданного.
Если ты тридцать лет провожал мечтательным взглядом каждый проехавший
мимо самокат, а потом выиграл "мерседес", первым чувством
будет разочарование; да и потом этот "мерседес" станет
для тебя всего лишь удобным и нужным - но не вдохновляющим. Если
на тебя сваливается что-то, о чем ты и думать не думал, это не
вызывает в душе никакого отклика, разве что - корыстное, сытое
удовлетворение. Мол, ага, я стал богаче. В кармане - больше; но
сам-то я, если раздеть, остался таким же, как был! Получил лишь
материю, но душа осталась прежней. Только если нечто давным-давно
маячило у тебя в сознании - пусть даже не как мечта, черта ли
нам лысого в пирамидах! но как предмет явно запредельный для того
пятачка, той клетки, в которой, точно морская свинка, копошится
и суетливо шуршит подстилкой твоя жизнь, - а потом вдруг оно нежданно-негаданно
оказывается тебе доступно, только тогда возникает ощущение, что
пятачок твой действительно расширился, твои возможности возросли,
ты и впрямь стал больше, чем был прежде. А, стало быть, возрастание
возможно, ты не обречен на свой пятачок и на уже достигшего пределов
роста себя. Стало быть, у тебя что-то еще есть впереди... не у
твоего кармана, гаража или хаты, а именно у тебя как личности;
не арифметическое нарастание уже имеющегося, но принципиальные
скачки. Наверное, так. Иначе не могу понять, почему просто проехать
мимо хоть и роскошной, но довольно невзрачной гостиницы, в которой
Агата Кристи писала "Смерть на Ниле", было волнительней,
нежели щупать великолепные, потрясающие росписи в захоронении
очередного Сети или Рамсеса с незапоминаемым порядковым номером.
А то, что теплоход,
на котором мы три дня плыли по Нилу, был явно больше и роскошнее
пароходика, показанного в одноименном фильме, где Питер Устинов
изображал Пуаро - просто-таки до краев наполняло меня триумфальным
чувством, которое нельзя назвать иначе, как "для-советского-человека-нет-ничего-невозможного".
Смешнее всего было заползти
внутрь пирамиды Менкаура. Жена моя не пошла, да и меня отговаривала:
ну чего ты в могиле не видел? У нас на кладбище ты в чужой гроб
полез бы? Нет, не полез бы. Но тут было не удержаться. Я же про
эту пирамидную нутрь еще в десятилетнем возрасте у Ивана Ефремова
читал, в "Путешествии Баурджеда", в "На краю Ойкумены"!
Да, смотреть там нечего - но быть рядом и не влезть нельзя, всю
жизнь бы потом локти кусал...
Ох, не ходите дети в пирамиду гулять!
Узкий и крутой, заставляющий
согнуться в три погибели и все равно то и дело царапающий тебя
по спине лаз идет наклонно вниз; длится он метров сорок, не меньше.
Внизу несколько мрачноватеньких клетей без единого украшения.
И потом тем же лазом, бок о бок с теми, кто еще только спускается,
опять же согнувшись в три погибели - вверх. Благодаря обилию туристов
- это как две муравьиные тропы, бегущие в противоположных направлениях.
Но люди - не муравьи, они потеют и пыхтят. И все это - уткнувшись
друг другу в оттопыренные седалищные области носами; и при движении
вниз, и, особенно, при движении вверх.
Здорово!
Задыхаясь, разноплеменная
толпа гуськом выдавливается обратно на свет Божий; люди с позвоночным
скрежетом распрямляются, останавливаются на минуту-две-три, не
в силах сделать и шага сразу после подъема, и на нескольких языках
разом начинают выражать свое неподдельное удовлетворение.
Ничуть не жалею. Все
равно здорово. Весело. Не простил бы себе, ежели б туда не сползал.
Начиная с этого момента
и далее вплоть до Карнака одна крайне интеллигентная москвичка
из нашей группы, доктор химических наук, при виде очередных непостижимо
огромных, словно бы они объекты геологии, а не археологии, руин
начала возглашать: "Нет, без Пришельцев тут не обошлось.
Даже и не говорите. Известно ведь, что на Земле раньше обитала
раса великанов...".
Именно в Каире нам удалось
посетить на протяжении каких-то полутора часов одновременно и
мечеть, и синагогу. Почему-то мне кажется, что такого подарка
мы не получили бы более нигде. В мечети, натурально, всех заставили
снять и носить с собой, как щенят за шиворот, свою обувку - но
тем запреты ислама и завершились. А в синагоге, наоборот, почему-то
запрещалось только фотографировать; как написано в развешанных
внутри объявах - с тем, чтобы не наносить повреждений памятнику
архитектуры. Мысль нетривиальная, что говорить. Но и мечеть, и
синагога были роскошные. Правда, мечеть действовала, а синагога
- нет.
Поражало обилие полиции
и, в особенности, ее благодушие. Каких ментов я видел на Родине?
Очень одинаковых; либо невероятно раскормленных, краснорожих,
либо, наоборот, малорослых и изможденных, точно с голодного острова;
и все настороженные и неприветливые. Говорят ли они по рации своей,
или просто глядят на Божий свет - взгляд у них нехороший, прицеливающийся:
мол, зацепить фраера или пусть еще маленько погуляет по свободной
стране? А тут я впервые увидел поющего на посту полицейского.
Стоит себе такой молодой, красивый, весь в усах и в мундире, в
белых крагах, и, жмурясь на солнышко, чего-то дудит себе под нос
от избытка положительных переживаний. Я впервые увидел полицейского,
который ест пирожок на посту. С явным удовольствием, от души ест,
неторопливо, вдумчиво... Я впервые увидел, как полицейские ходят
друг к другу в гости, с одного поста на другой. Сошлись и беседуют,
посмеиваясь, и хоть трава не расти. Нет, не так; не равнодушие
это было, а неколебимая вера в то, что все будет хорошо.
Кроме шуток - мне это
понравилось. При виде обильных ментов на питерской улице чувство
безопасности почему-то не возникает, скорее наоборот. А тут им
безмятежно, а глядя на них - и нам было безмятежно...
Обман зрения? Может быть. Но нормальная жизнь стоит на подобных
обманах. Смертельно больным не говорят об ожидающей их судьбе
- и они живут себе, без особых истерик трудятся до последнего,
а порой, батюшки-светы, выздоравливают. Супруги не долдонят друг
другу о своих нелепых изменах - случившихся или по временам мечтаемых;
и живут до глубокой старости в любви и заботах друг о друге...
Ах, лицемерие! Ах, пыль в глаза! Ах, наше пошлое общество построено
на лжи! Ах, давайте резать правду-матку, это очистит нас и облагородит...
Черта с два. Годик-другой подобной правды-матки - и все начинают
тихо выть от ужаса, всех тошнит от себя и от мира, жизнь разваливается,
все уже уверены, что смертельно больны...
А ведь это - тоже неправда.
Я никогда не понимал,
и уже не пойму, наверное, с какой это стати лицемерие и ложь,
которые улучшают или по крайней мере облегчают жизнь - это порок,
признак страха перед жизнью и так далее; а лицемерие и ложь, которые
жизнь ухудшают или по крайней мере затрудняют - добродетель, признак
героизма, широты духа и безупречного благородства.
Я никогда не понимал,
и уже не пойму, почему те, кто предпочитает говорить о ближних
одни лишь гадости, искренне полагают, что монополизировали возможность
говорить о человеке правду. Откуда они знают, что именно это -
правда, елки-палки? Почему розовые очки - это мир в ложном свете,
а черные очки - это мир в истинном свете? Ведь бесцветных, совсем
прозрачных очков у нас нет и быть не может.
Наверное, потому, что
обладатели розовых очков чаще получали ножики в спину, а обладатели
черных предпочитали, раз уж все кругом сволочи, на всякий случай
почаще бить этими ножиками в чьи-нибудь спины сами. Вот в качестве
самооправдания и объявили свои очки правильными. И это оказалось
как бы удобно. В определенном смысле черные очки - это индульгенция
на то, чтобы бить ближнего своего в спину; мол, раньше, чем он
ударит тебя.
Конечно, нельзя без
издержек. Есть они и у тамошнего благодушия. Например, наш гид
- симпатичный двадцативосьмилетний парень, весьма пристойно говоривший
по-русски, очень образованный и явно гордый как фараоновым прошлым,
так и исламским настоящим (домусульманский и мусульманский Египет
в тамошнем сознании вообще как-то сливаются воедино, и, хотя Хеопса
покамест не уличили в почитании Пророка, мне все чудилось, что
когда-нибудь до этого дойдет), очень удивил нас, когда выяснилось,
что при всем своем образовании он не знает, что такое - Дания.
Кто-то из нас помянул это название, и гид заинтересовался: это
чего такое? Страна, говорим. Надо же... А где? Кое-как втолковали:
повыше, мол, Германии, пониже Англии... Он не очень заинтересовался.
А и впрямь: мало ли
их - даний... Что нам с них?
Или: он же, например,
уверен, что буддизм - не религия, а просто философия какая-то.
Одна дама из нашей группы, отдыхавшая в прошлом году на одном
из курортов Индокитая и потому считавшая себя экспертом, в частности,
по вопросам буддизма, стала ему что-то противоположное втолковывать.
С минуту гид послушал, потом, мигом все уяснив, решительно заключил:
"У них нет закона жизни" - и выпал из разговора.
А и впрямь: есть ли
хоть одна мировая религия, кроме ислама, где налоговым ставкам
или числу верблюдов в хозяйстве придается столь же сакральное
значение, что и заповедям, плохо-бедно аналогичным нашему "не
убий"? Где взаимоотношения со Всевышним и быт стояли бы на
равных?
Страна с привычными
проплешинами нищеты на чешуе, благостно пошевеливая плавниками,
с уверенной ленцой купается в настоящем, от жабр до плавательного
пузыря битком набитая многотонными камнями поразительного, великолепного
и великого прошлого, и не особенно волнуется о том, в какое будущее
ее несет ее река. В какое-нибудь, иншалла, принесет - и весь сказ.
Такое вот впечатление, ежели в двух словах.
Я хотел бы научиться
отдыхать, как там отдыхают. На душе и в глазах безмятежность...
Дела есть - но они подождут, небо не обвалится. Хоть вечером,
хоть посреди бела дня, среди любой суеты и сутолоки - в полном
покое, без мыслей лишних; но в то же время и без водяры, с одним
лишь ароматным кальяном и крепким сладким кофе...
Хотя и там кое-где подбегают
настоятели заведений и, заговорщически подмигивая, предлагают
- так, словно речь идет уж даже не о героине, а по меньшей мере
о нелегальной покупке органов для трансплантации: "Пиво?"
И очень удивляются, когда иностранец отказывается - словно я их
обманул в лучших чувствах. Дескать, они к тебе - со всей душой,
а ты, скотина неблагодарная, не оценил их интернационального порыва
и пренебрег...
Но какой тут отдых!
Едва вернувшись в Питер, я узнал, что мне предстоит новая поездка,
еще похлеще. Уже за казенный счет - причем казна даже не своя,
не российская; в российской бы столько не нашлось. Нежданно-негаданно
Китайская Народная Республика возжелала
показать свои успехи тем востоковедам России, которые, как значилось
в предписаниях совершенно определенно, не были в Китае вообще
никогда или бывали очень давно. Я, смех сказать, не был никогда.
И вот, еще не просохнув после Красного моря и не вытряхнув как
следует песок Сахары из кроссовок, я, в компании с несколькими
коллегами из Питера и Москвы (с учетом прибывших иным рейсом из
Владивостока тамошних преподавателей китайского нас в конце концов
оказалось что-то около дюжины), уже сызнова грузился в самолет,
на сей раз аж до самого Пекина. То пусто, то густо. Не было ни
гроша, да вдруг алтын. Юань, вернее.
Поездка была по принципу
"кто ее ужинает, тот ее и танцует". Ужинали нас крепко,
по линии МИДа, с невообразимой для тихого книжного червя роскошью
- ВИПовские комнаты ожидания в аэропортах, транспорт к подъезду,
многозвездные отели... по слухам, в том отеле в Шэньчжэне, где
поселили нас, останавливались в свое время Билл Гейтс и отставной
Горбачев... Что же до ужинов в буквальном смысле, то это было
нечто и вовсе надмирное; за то время, которое на них отводилось,
невозможно было даже перепробовать блюд, которые нам выкатывали.
А если учесть главную особенность китайской кухни - по виду, да
и по вкусу, ты нипочем сразу не поймешь, что и из чего тебе тут
смонтировали... В общем, тоже весело. Прием в Институте народной
дипломатии с участием посла России в КНР... Прием в Министерстве
иностранных дел КНР... И замминистра жмет каждому руку и говорит,
какие друзья теперь Китай и Россия и как он рассчитывает, что
мы, такие влиятельные в России деятели, будем теперь еще активнее
способствовать распространению среди россиян симпатий к КНР и
ее экономическим успехам.
Но и тут, естественно,
не обошлось без издержек - танцевали нас тоже крепко. Для спокойных
прогулок по интереснейшей стране или просто общения друг с другом
у нас оставались только ночи. Днем приходилось по нескольку раз
кусать себе локти; представьте себе синолога, который уж тридцать
лет с хвостиком знает, что такое Тяньаньмэнь или Храм Неба, на
картинках их сто раз видел, и вот завораживающие, легкие, будто
уже взлетевшие (совсем не египетские) очертания мелькают за стеклом
- но автобус едет мимо, даже не притормаживает, потому что мы
опаздываем (обедали на пять минут дольше, чем было рассчитано)
на встречу с начальником департамента макроэкономики Канцелярии
Госсовета по реформе экономической системы...
Впрочем, на Великую
стену нас свозили. И бегом, за три часа до отлета в из Пекина
в Шэньчжэнь, провели по дворцовому комплексу Гугун. И еще трое
из нас заскочили-таки в Храм Неба - совершенно случайно кто-то
обмолвился, что это совсем рядом с тем универмагом, куда наших
дам везли на шоппинг, и наиболее фанатичные любители древностей
шоппингом пренебрегли. А до Тяньаньмэнь ночью я дошел из гостиницы
сам. И уже в Шанхае нас сводили в поразительно изящный крохотный
парк Юйюань, построенный, как говорят, четыре века назад одним
тамошним чиновником всего-то для своих престарелых родителей.
Но было понятно, что
привезли нас не памятниками любоваться. Нечто подобное я уже испытал
один раз в Японии, в девяносто пятом году, когда меня и одного
моего коллегу по писательскому ремеслу японские любители фантастики
пригласили на свой съезд, и в первый вечер в Токио мы с нашим
японским другом вышли на прогулку - то был единственный наш свободный
вечер в столице, на следующий день надо было ехать в другой город,
в Хамамацу, где начинался конвент. Японский друг предложил нам
сходить в демонстрационный центр современных компьютеров - а мы
захотели в Императорский дворец. И друг покорно, с японской вежливой
безропотностью повел нас к Императорскому дворцу, но на лице его
весь вечер читалось разочарованное: "Какие-то эти русские
того... дикие... Я им новейшие компьютеры хотел показать, а они...
Нет, решительно не понимаю!" То же было и здесь. Чтобы покончить
с этой темой, скажу, что единственную за всю поездку пагоду (глядь
- а вдали пагода! как живая! прям сердце обмерло) я узрел лишь
из окошка туалета сверхсовременного предприятия "Конка",
выпускающего мобильные телефоны, плазменные панели, видеофоны
и прочую электронную бездуховность, по которому нас водили часа
два.
Да, зоб у китайского
феникса тоже битком набит древностями - но крылья расправлены,
и в перьях свистит ветер подъемной силы. В первый же вечер, прибыв,
слегка пошатываясь, с последнего на тот день приема к себе в гостиницу
и высунувшись на Чанъаньцзе, проспект Вечного Спокойствия (это
главная улица Пекина), проветриться перед сном, мы увидели напротив
огромную, яркую цветовую рекламу, полыхавшую то синим, то красным...
Не название фирмы, не кликуха товара. Простенько и со вкусом:
"Минтянь гэн хао!" "Завтра - еще лучше!"
Так и пошло. Там и сям:
"Прекрасное завтра!" Или: "К нам идет будущее!"
И такое ощущение, что это правда.
А чего стоит веселое
название кафе европейской, что ли, кухни, внутрь не заходил, только
вывеска - "Where East eat West". "Тут Восток ест
Запад"... Шутка.
В Шэньчжэне нас высадили
на набережной на пять минут пофотографироваться на фоне приколотого
там российского авианосца "Минск", проданного Китаю
несколько лет назад - по слухам, по цене лома. На палубе стоят,
как и положено, краснозвездные самолеты; там теперь как бы музей.
Но...
После Пекинского аэропорта
Шоуду я думал, что ничего более грандиозного уже не увижу. Черта
с два. Шанхайский Пудун больше раза в два как минимум, длина терминала,
пожалуй, почти с километр. И добило нас, ошарашенных этим размером,
известие, что, мол, это, оказывается, только первая очередь, сейчас
строят еще три таких, как бы по углам квадрата...
Но ведь не для понта
же их строят! Стало быть, самолеты так летают! Стало быть, столько
дел делается!
А от аэропорта Пудун
до Шанхая (полчаса на автомобиле) уже протянута железная дорога
на электромагнитной подушке. Четыреста пятьдесят километров в
час. Проходит обкатку. Та самая, про которую наши фантасты в шестидесятых
годах писали, что этакое чудо техники будущего возможно только
в условиях победившего коммунизма.
И ведь, елки-палки,
похоже, будто в воду смотрели.
А я, глядя на эту дорогу,
очень живо представлял себе, как живенько скрежетал бы брюхом
по бетону летящий во взвешенном состоянии поезд у нас в России,
даже если бы каким-нибудь чудом мы и построили такую. В условиях,
скажем, веерного-то отключения электричества...
Или: центр Шанхая. В
одну сторону широченная трасса в несколько рядов, в другую трасса
в несколько рядов, и над ними еще второй ярус такой же ширины
в обе стороны. А между левыми и правыми рядами - сквер. И в нем
не пахнет бензином. В нем цветут магнолии и поют соловьи. И в
семь утра старики там не похмеляются пивком, мутным глазом глядя
на постылую действительность, а неторопливо, протяжно занимаются
гимнастикой, кто с пустыми руками, кто с мечами.
Или: пекинское метро.
Ритм жизни вполне западный, народ спешит. Но вагоны буквально
подкрадываются к остановкам, тормозят плавно, и разгоняются вкрадчиво,
незаметно, так, чтобы, упаси боже, никто не потерял равновесия
и не ушибся. Мне, с моей питерской выучкой, уже кажется, что мы
типа давно стоим, двери не то что открывать пора - уже закрывать
надо, а я еще выйти не успел; а он все подтормаживает, все заботится,
и только совсем уж замерев без малейшего толчка и колыхания, еще
малость выждав, шипит и открывается...
Двадцать первый век
в натуральную величину.
То есть я с легкостью
и готовностью простил бы все это какой-нибудь Швейцарии или Германии.
Был я в Германии, там с этим тоже все в порядке. Но то ж китайцы!
Те, кого мы столько лет жить учили - а они теперь и впрямь живут!
И, что самое парадоксальное - во многом по нашим же тогдашним
заветам!
Да, красные полотнища
величаво развеваются чуть ли не на каждом углу. И на Тяньаньмэнь,
на их Спасской башне, висит, как всегда висел, портрет Мао; а
по обе стороны от него на красных стенах их Кремля - долгие кумачи
с надписями: "Да здравствует Китайская Народная Республика!"
"Да здравствует великое единение народов мира!" И полно
постовых - как в Египте, но совсем не египетских, не благодушно-расслабленных,
но и не опасливо-опасных, как в России; стоят, точно стойкие оловянные
солдатики, по стойке "смирно", потому что порядок. В
ночном переходе метро, когда уж и нет никого, никто его не видит,
бедолагу - я, торопясь, выныриваю из-за угла, а он строго стоит
себе в одиночестве по стойке "смирно", и горд собой...
Но от этого совершенно
не веет тоталитаризмом каким-нибудь. Под самой стеной их Кремля,
там, куда в демократической России ход запрещен строго-настрого,
в красном Китае со вполне общечеловеческим хихиканьем ввечеру
целуются парочки, и бесчисленные оловянные солдатики, хранящие
покой средостения власти, прекрасно видя этакий бардак, даже не
думают ему препятствовать...
В Китае теперь удивительнейшим
образом бок о бок живут пионеры и миллионеры. И тем и другим есть
место, каждый выполняет свою социальную функцию.
В ходу брошюрки: "Великие
деятели Китая в двадцатом веке". Три портрета на обложке:
Сунь Ят-сен, Мао Цзэ-дун, Дэн Сяо-пин. По нашим меркам, каждый
последующий камня на камне не оставил от идей и начинаний каждого
предшествующего; китайцы, однако ж, не снося памятников и не пустоша
мавзолеев, называют это так: каждый совершил великий прорыв, но
каждый на своем историческом уровне чего-то не додумал и чего-то
не доделал, поэтому его ошибки и недочеты исправил и восполнил
его последователь. И ведь так действительно тоже можно думать
- тут просто вопрос подхода, как в анекдоте про целых полстакана
и всего лишь полстакана. Про Мао даже в бытовых разговорах бойко
отвечают: у него было тридцать процентов ошибок. Понимай так:
но в остальном - гений. И, с другой стороны, на рынке, среди изящнейших
безделиц и забавных финтифлюшек, среди настенных благопожелательных
надписей (тоже очень характерных, все больше типа "хэци шэн
цай" - "дух единения порождает материальный достаток")
я увидел нарочито пожелтелый, исполненный на архаично плохой бумаге
плакат с изображением Мао на фоне поднимающегося солнца, а кругом
- стекающиеся к вождю, от души нарисованные в стиле той эпохи
стилизованные безумные толпы с цитатниками в поднятых руках, и
надпись: "Наш безгранично любимый председатель Мао Цзэ-дун".
Сувенир.
Да, я не слышал, как
матюкают вождей. Это правда. Но воспитанный человек и безо всякого
тоталитаризма не станет матюкать пожилых людей, да к тому же принадлежащих
к предшествующим поколениям. Невозбранность быть хамом нужна только
хамам, а ведь не хамы превращают будущее в настоящее.
Свобода. Под красным
флагом. Чудеса в решете.
Дело в том, что, насколько
я мог почувствовать (и реальные успехи страны показывают, что
я не очень далек от истины), и пионеры, и миллионеры в Китае собираются
продолжать жить в своей стране, и общими усилиями приводят эту
страну к пригодному для своей жизни состоянию. Собираются жить
в своей стране. Обогащаться, где получится (скажем, в нашем Приамурье),
но жить у себя. А у нас, прости Господи за дань вечному русскому
самобичеванию и дай, Господи, чтобы тут я оказался хотя бы отчасти
не прав, миллионеры обуреваемы одним лишь стремлением: обогатиться
как раз здесь, сорвать с Родины куш побольше и слинять на Запад;
а пионеры, то есть те, кому сорвать и слинять не светит, махнули
от этакой бесперспективности на все рукой и пьют с утра до утра,
коротая жизнь. Откуда эта установка - за жизнью надо ехать в дальние
края, а тут жизни не будет, хоть тресни? Это отдельная тема. Но
ведь даже поклонники ван Зайчика, то есть люди, к которым я не
могу не относиться с пониманием и симпатией, то и дело восклицают:
"Хочу в Ордусь!" Не "Хочу устроить Ордусь здесь",
нет - хочу туда, вдаль. Стало быть, и впрямь какой-то гвоздь вбился
в самое наше подсознание... там, дескать, хорошо, где нас нет,
но я туда смотаюсь. Там, за горизонтом... там, там-там-там...
Неужели это не более
чем отрыжка исторически совсем недавно практиковавшегося восточными
славянами подсечного земледелия? Выработал одно поле до полного
бесплодия и, молодецки посвистывая, пошел дальше, валить лес под
следующее? Неужели наша мания мучить памятники да взад-вперед
камлать и шаманить названиями улиц - не более чем неизбывное подсознательное
стремление уйти, не сходя с места, на другое место; вместо того,
чтобы заняться своим местом, наконец?
И при всем при том Россия,
для человека западного не менее, наверное, экзотичная, нежели
Египет и Китай, тоже не теряет надежды и, растерянно и неуклюже
вихляясь и черпая мутную воду то левым бортом, то правым, несмотря
ни на что помаленьку выгребает своим курсом. Если вдуматься -
тоже чудеса.
У Бога - всего много.
Какой на Земле простор! Какое поразительное, обнадеживающее разнообразие!
Как это нелепо и непредусмотрительно, по-браконьерски расточительно
и именно поэтому опасно - пытаться причесать всех под одну гребенку
евроатлантического варианта развития и полагать, будто только
и именно тогда и настанет всеобщее счастье!
Смутно припоминаю историю
о том, как с полвека назад высокообразованные и практичные американцы
из самых лучших побуждений принялись было вырезать аппендиксы
у младенцев. Как всегда бывает от черных очков - на всякий случай.
Ведь наука точно установила, что пользы от этого отростка никакой,
а вред в будущем может быть весьма серьезный - аппендицит... Потом
наука выяснила, что польза очень даже есть, аппендикс регулирует,
например, внутрикишечное давление при резких его скачках, еще
что-то... что, разумеется, не отменяет опасности аппендицита.
Но ведь и голова иногда болит.
Хорошо, конечно, что
наука шагнула вперед. Хотя подобный поворот можно было наперед
предсказать, ибо тот, кто считает себя умней природы, раньше или
позже неизбежно попадет впросак; но хорошо уже и то, что нет пределов
познанию. Однако бедняги с ампутированными ради их же пользы аппендиксами
так и доживали свой век непоправимыми уродами.
Я все думаю: вдруг кто-нибудь
по доброте душевной, благородно и храбро не боясь потоков крови
и нечистот, на всякий случай ампутирует аппендикс у человечества,
которое на всей планете одно-единственное, и другого не будет
никогда?
|
|
