Вячеслав Рыбаков. Официальная страница


	ПУБЛИЦИСТИКА

	Идея межзвездных коммуникаций в современной фантастике Иде я! А теперича иде я? Адюльтер — дело государственное Фантастика как религиозная литература Камо вставляши? Письма к А. Лурье Некрасиво защищаться не запретишь По поводу статьи А. Лурье "Время занавешивать зеркала" Рыбаков празднует повышение Избранные места из переписки со всеми Архипелаг Атлантида Мораль и право - день чудесный... То, чего не было, - не забывается... Клеветникам Ордуси КНДР против СССР Русский с китайцем... и египтянином, и еще много с кем... на одной планете навек Интервью "Вестям" Если выпало в империи родиться - лучше сразу с перепугу обмочиться? Жизнь сама плыла нам в руки... Ах, эта страшная идеократия!

	Данная статья — один из первых опытов Рыбакова в области публицистики. Написана она была году этак в 1987, вначале как доклад для проводившегося в Ленинградском доме писателей вечера "Перспективы межзвездных коммуникаций" (какие замечательные проблемы волновали широкую общественность в странную, но прекрасную ту пору!). С тех пор она выходила, кажется, в каком-то фэнзине.


	ИДЕЯ МЕЖЗВЕЗДНЫХ КОММУНИКАЦИЙ В СОВРЕМЕННОЙ ФАНТАСТИКЕ

	Популяризаторская функция научной фантастики была оправданной и важной на определенных этапах развития общества. Потребность в популяризации основ научных представлений, уже общепризнанных и не являющихся предметом научных дискуссий, возникает, когда культурный уровень большинства населения еще чудовищно низок, практически — феодален, но нужды промышленной революции уже подталкивают это большинство к начаткам естественных знаний, к минимальной тренировке ума. Для Франции, например, этот период пришелся на вторую четверть XIX века (классическим примером писателя, удовлетворившего этот никем не названный, но не менее от этого ощутимый социальный заказ, является Жюль Верн), для России — на начало XX века и, главным образом, время первых пятилеток, то есть конец 20-х — начало 30-х годов. Главными героями таких произведений становятся не люди (хотя Жюль Верну или Александру Беляеву в своих наиболее художественных произведениях удавалось создавать запоминающиеся человеческие образы), но много-много разрозненных научных и технических данных. Сюжеты и персонажи диктуются не человековедческой, а науковедческой задачей, и являются лишь средствами сшить эти разрозненные данные воедино, продемонстрировать их полезность для бытовой жизни, их прагматическую ценность, результативность. В этих условиях громадную роль начинает играть фактор занимательности, развлекательности сюжета — он должен пробуждать интерес к этим разрозненным данным, обеспечить их облегченное усвоение умом нетренированным, непривычным к скучному процессу чтения, неспособным хоть ненадолго отрешиться от сиюминутных бытовых проблем. Как только совершается культурная революция, популяризаторская роль научной фантастики отмирает. Строго говоря, она остается нужной только младшим школьникам, да и то не в той мере, что прежде, да и то наиболее ленивым из них — тем, кому скучно читать настоящую популяризаторскую литературу. Дело в том, что, во-первых, увеличивается грамотность населения, и оно начинает нуждаться уже в более подробных и квалифицированных сведениях, которые никак не втиснуть в беллетристику. Во-вторых, удовлетворяя эту нужду, расцветает специальная научно-популярная литература, и надобность в фантастическом локомотиве для паровоза в ум читателя научных вагончиков отпадает. В-третьих, развивается и сама наука, так что ее материалы становятся все более абстрактными, сложными, обширными, и поэтому не влезают под литературные обложки. Когда-то, много веков назад, бытописательская литература, уделяя минимальное внимание психологии людей (да и сама психология была много проще, без рефлексий), практически сводилась к описанию нарядов, обрядов, насечек на рукоятках мечей и узоров на попонах — но закономернейшим образом переросла эти рамки, как только возросли и трансформировались духовные потребности общества. Точно также фантастика переросла популяризацию, которая, в сущности, призвала ее на свет в модификации "научной фантастики". Это произошло исторически недавно, и сейчас фантастика еще ищет себя, ищет свое новое место в культуре. Этот процесс, как и всякий процесс отыскания нового, проходит не гладко. Но спекулировать на этих "не-гладкостях" и, тем более, усугублять их, пытаясь вновь вогнать НФ в роль "пробудителя желания поступать во втузы" — все равно, что, скажем, всю литературу загонять в рамки этнографических зарисовок. Тогда от "Анны Карениной", тряся неумолимыми и никем не контролируемыми редакторскими ножницами, пришлось бы требовать, чтобы она не с одним Вронским изменила своему старику, а проехалась бы, меняя любовников, по всей России, дабы занимательный сюжет дал возможность неназойливо ознакомить читателя с бытом и нравом русского народа в различных губерниях, в столице и в глубинке... Фантастические сюжеты, в которых обыгрывались полеты внутри Солнечной Системы, пришлись в русской фантастике на период, когда популяризаторская НФ еще была актуальна. Выход на межзвездные просторы пришелся на момент начала поисков НФ пути в Большую Литературу. Таким образом, ученому теперь уже окончательно не приходится ждать от фантастики конкретных подсказок, а массовому читателю — конкретных технических сведений. Фантастика, взамен этого, в состоянии формулировать досрочные социальные заказы науке и создавать образы, раскрепощающие фантазию читателя. Крайне существенно, что и то и другое, однако, писатель — если он писатель, а не ремесленник — делает совершенно непроизвольно, как бы походя, попутно, исходя из своих чисто художественных задач. Более того, чем меньше он останавливается на этих двух параметрах, чем больше они для него являются вспомогательным средством для достижения основного — художественной достоверности, тем лучших показателей он, так сказать, по этим параметрам добивается. Желая заострить какую-то этическую проблему, туже скрутить коллизии сюжета, заставить людей проявиться в экстремальных обстоятельствах, писатель неизбежно будет стараться придумать какую-то реально представимую задачу, вставшую перед обществом, и противопоставить ей минимально необходимые для ее разрешения социально-технические средства (причем обязательно минимально необходимые, иначе ситуация потеряет остроту, общество окажется вялым, расслабленным, и в значительной степени будет утрачен смысл применения фантастического приема). Но при закреплении связи "задача — средства решения" в уме читателя дело непроизвольно примет иной оборот, последовательность окажется прямо противоположной: общество, достигнувшее такой-то и такой-то стадии общественного и индустриального развития, неизбежно будет ставить перед собою такие-то и такие-то задачи, и поэтому для их выполнения понадобятся такие-то и такие-то технические средства. Если общество выглядит достоверно, а задача, стоящая перед ним — не надуманно и не облегченно, это и будет формулированием долгосрочного социального заказа, который современное автору общество предъявляет науке с указанием необходимого, пусть сколь угодно отдаленного, срока исполнения. Прибегая к субсветовой и суперсветовой технологии, автор волей-неволей должен для создания достоверной среды давать и авторской речи некие образы, а в речи героев — некие реплики, относящиеся к этой технологии. Если писатель добросовестен и не безграмотен, эти образы и эти реплики должны удовлетворять двум условиям. Во-первых, они не должны прямо противоречить существующим на момент написания текста научным данным. Во-вторых, они должны более или менее относиться к затрагиваемой научной проблеме. Если какое-либо из этих условий не соблюдается, художественная достоверность не может быть достигнута. Даже не слишком искушенный читатель всегда почувствует, где фантастический реализм, а где — абракадабра; а к абракадабре нельзя относиться всерьез, и к тому, что происходит в связи с нею — тоже. Но именно так и создается благотворнейшим образом действующий на способность фантазировать "белый шум". Он и представляет собою ни что иное, как эмоционально убедительное и притягательное произвольное комбинирование широкого набора малосвязанных данных и, что самое важное, намеков на данные. При чтении любой склонный к аналитическому мышлению ум волей-неволей начинает пытаться привести эти намеки в систему и, что самое важное, пытаться заполнить недостающие звенья. А тут уже недалеко до нестандартных решений, до выхода за пределы устоявшихся и тесных представлений. Короче, недалеко до открытий. Но этот "белый шум" возникает побочно. Сам автор ставит перед собою задачи совершенно иного порядка. Интересно, что на первых порах, когда всплеск НФ конца 50-х — начала 60-х только набирал силу, субсветовая технология с ее удивительным парадоксом сокращения времени использовалась в основном как аналог машин времени анизотропного действия, то есть способных перемещать пассажира только из прошлого в будущее. Сама экспедиция, как правило, оставалась более или менее за кадром. "Парадокс близнецов" заменил употреблявшиеся в фантастике XIX века спонтанные временные смещения — герой заснул, например, на сто лет, проснулся, а вокруг будущее: спонтанные же смещения во времени, в свою очередь, тоже были заменой еще более раннего литературного приема спонтанного перемещения в пространстве, неожиданного попадания в место, которого нет — утопия. Цель у всех трех приемов оставалась одной и той же — экскурсия современного автору текста человека по миру, основанному на идеальных, с точки зрения автора, социальных и политических принципах. Показательным примером такого рода может служить начатый в 1951 г. роман Мартынова "Гость из бездны", где в развитое коммунистическое будущее люди XX века попадают одновременно двумя путями: один просто воскрешен через 2000 лет после смерти, другие жили все это время в фотонном звездолете и состарились лет на семь. Однако фантасты быстро поняли, что игра среди межзвездных декораций дает им возможность решать куда более интересные художественные задачи, нежели прямое иллюстрирование социальных идеалов путем более или менее интересно описанной экскурсии. В целом эти задачи можно подразделить на две большие подгруппы: начальную — перемещение, продвинутую — соприкосновение. В первой группе основной сценой для моделирования этических проблем служит сам процесс полета. Конфликты здесь разыгрываются между землянами и землянами же, и гиперболизирующим фактором служат тяготы рейса, встречи с Неведомым, преодоление безликих сил природы, на которых, как на оселке, проверяются характеры людей. Конфликты, как правило, и элементарны, и вечны одновременно: мужество — трусость, способность и неспособность к познанию и жертвам ради него. Фактически это литература о борьбе с природой, с черной Энтропией, как выразился бы Ефремов, но, поскольку дело происходит в относительно недалеком будущем, то борются с ней наши недалекие по временному расстоянию потомки — люди, по нашим представлениям, еще плоть от плоти нашей, но в большинстве своем уже максимально честные, преданные делу, бескорыстные, не пьющие и не курящие. Субсветовая релятивистская космогация давала широчайшие возможности для проверки их идейно-политической подготовки. Тут и героизм релятивистов, уходящих из жизни на века ради знаний и ради будущего процветания, тут и беспредельное одиночество межзвездных просторов, тут и масса природных препятствий, тут и яростные споры просто хороших людей XXI века с потрясающе хорошими людьми — словом, все возможности для моделирования конфликтов "добра и добра", на которые была ориентирована культура начала 60-х годов. Например, у Ефремова субсветовые перемещения занимают значительную часть "Туманности Андромеды". Это слаборелятивистские полеты со скоростями 5/6 и 6/7 "цэ", при которых эффект сокращения времени еще малозаметен, и космонавты возвращаются практически в свой мир после своих путешествий. Дальность полетов не более восьми парсек (около 31 светового года). Разгон обеспечивается элементарной реактивной тягой, возникающей в результате реакции распада особого синтетического вещества — анамезона. Космогация инерционная, прямолинейная. После разгона коррекция курса невозможна без предварительного торможения, так как силы инерции на скоростях порядка двух третей световой приведут к разрушению корабля при малейшем отклонении от прямой. Полет длится для экипажа, как и для Земли, много-много лет. Ясно, что такая техника не может дать людям ничего, кроме трудностей, которые они будут бесстрашно преодолевать. Ни о каком широкомасштабном практическом применении не может быть и речи. Ефремов это понимал и сам, и уже в "Туманности Андромеды", параллельно с героизмом первопроходцев "Паруса", "Тантры", "Лебедя", выходящих в бесконечность на утлых скорлупках, живописует героизм иного рода. Он первым дал — как ни близка ему была романтика дальних плаваний — наметки дальнейшего хода вперед. В отличие от Ефремова, Стругацкие удовлетворили свою страсть покорять космическую природу, как следует помучив при этом покорителей, еще в эпоху позднего социализма, внутри Солнечной системы (и сами же иронизировали по поводу этой страсти в "Стажерах", когда Юра Бородин смотрит стереофильм "Первооткрыватели"). Средствами перемещения служили в ту пору квазифотонные планетолеты типа "Хиус" и "Тахмасиб" со скоростями до 10000 км/сек. Движитель — термоядерный; в фокусе зеркала из напыленного мезовещества происходит непрерывная реакция водородно-гелиевого синтеза, и отражение параболоидом выделяющейся лучистой энергии обеспечивает тягу. На планетолетах этой серии Стругацкие попытались выйти за пределы Солнечной системы, в так называемую зону Абсолютно Свободного Полета (АСП). Первые выходы такого рода преследовали только экспериментальные цели. Эксперименты дали двоякие результаты. С одной стороны, субсветовых скоростей удалось достичь, причем более высоких, чем на анамезонных кораблях Ефремова ("Таймыр" в "Возвращении" шел перед катастрофой на скорости 0,957 "цэ"). С другой стороны, "Таймыр" исчез, был переброшен на целое столетие и вообще, судя по всему, оказался малоуправляемым. Это, однако, не остановило развития межзвездной космонавтики. Насколько нам известно, в середине XXI века Стругацкими были предприняты по крайней мере три релятивистские звездные экспедиции: под командованием Быкова-младшего (которая исчезла и была забыта, вероятно, по недосмотру самих Стругацких), под командованием Горбовского (которому суждена была в XXII веке Стругацких исключительно крупная судьба) и третья, под командованием Валентина Петрова, которая, хотя и была впоследствии несправедливо забыта, сыграла выдающуюся роль в развитии досветовой космонавтики Стругацких. Дело в том, что писатели уже начали ощущать непригодность релятивистской космонавтики для своих задач, а следовательно, и для задач человечества. С другой стороны, доминанта идеи перемещения еще сказывалась на их творчестве. И Стругацкие придумывают изящный паллиатив, который оставляет квантовый предел в целости-сохранности, но в то же время позволяет, путем превозмогания еще больших трудностей, чем прежде, избежать ухода на века и возвращения к далеким потомкам. Рассказ "Частные предположения" специально посвящен полету "Муромца" — первого прямоточного, то есть не ограниченного запасами горючего, аннигиляционного звездолета. Шесть героев во главе с Петровым в течение 17 лет бороздили Вселенную с постоянной 7-8-кратной перегрузкой, достигли двух звездных систем за один рейс и вернулись через полгода по земному времени. В этой идее есть, или по крайней мере было четверть века развития науки назад, некое благородное безумие. Действительно, ни частная, ни общая теория относительности не дают четкого ответа, как будет течь локальное время при мощных и варьируемых длительных ускорениях. Эксперименты такого рода поставить не представлялось возможным. Но, во всяком случае, ускоряющиеся системы координат кардинально отличаются от инерциальных систем, а все формулы лоренцевских сокращений, в том числе и сокращения времени, рассчитаны на инерциальные системы. Эта ситуация дает благоприятные условия для создания "белого шума" относительно метрики пространственно-временного континуума и деформации геодезических линий в неравномерно ускоряющихся системах координат. Эта деформация может приводить и к их распрямлению относительно искривленного пути света (по Эйнштейну метрика пространства всегда искривлена), что будет вызывать самые неожиданные временные парадоксы. Вся досветовая космонавтика Стругацких оказалась затем построена на этом принципе. "Муромец" явно переборщил: перегрузки были зверскими, но полет по локальному времени длился в 34 раза дольше, чем по земному. Возник шанс уравнять оба времени и снять все релятивистские эффекты. И это сделал так называемый Д-принцип, обеспечивавший межзвездные коммуникации Стругацких в "Возвращении", "Далекой Радуге" и других вещах этого периода. "Всякое тело у светового барьера, — разъясняют Стругацкие в "Возвращении", — чрезвычайно сильно искажает форму мировых линий и как бы прокалывает риманово пространство". Д-принцип обеспечивал перемещение на дистанцию до 12 парсек (расстояние от Земли до Владиславы, как замечает Горбовский, "почти на пределе") за полгода эквивалентного локально-земного времени. На этом паллиативе построены все последние произведения Стругацких, относящиеся в той или иной степени к группе "перемещение". Здесь еще есть и героизм первопроходцев в его чистом, пионерском варианте, но ставятся вопросы и более высокого порядка, вопросы углубленной этики, вынужденной функционировать в подчас экстремальных, а подчас просто странных ситуациях. Есть аналогичная вещь и у Ефремова — "Сердце Змеи". Характерно и, видимо, не случайно, что она также построена на сочетании коллизий покорения космоса с коллизиями начинающего проникать одновременно и в "Возвращении" Стругацких, и в "Сердце Змеи" контакта — соприкосновения. И крайне интересно, что эта промежуточная вещь, так же как промежуточная вещь Стругацких, потребовала от Ефремова создания хотя и более совершенных, но паллиативных средств перемещения. Налицо очевидная закономерность. Перемещение осуществляется все еще в пределах физики классического четырехмерного пространства. Несмотря на это, дальность действия качественно возрастает как по сравнению с анамезонными звездолетами типа "Тантра", так и по сравнению с Д-звездолетами типа "Тариэль". Первый пульсационный звездолет "Теллур" отправлен в рейс дальностью 110 парсек, или 350 светолет. Космогация продолжает оставаться прямолинейной и — в силу этого — дискретной. В момент пульсации звездолет неуправляем, люди в бессознательном состоянии, и для них пульсация проходит мгновенно. После выхода из пульсации проводится корректирующий расчет следующего скачка, парсек на 25-40, затем — снова пульсация. "Пульсационные корабли действовали по принципу сжатия времени, объясняет Ефремов,- и были в тысячи раз быстрее анамезонных." Однако цифру, приведенную в цитате, следует относить не к абсолютной скорости звездолета, а к его локальному времени, к сроку, который успевают прожить космонавты за время рейса. Этот срок исчисляется, действительно, не годами, а неделями, причем расходуется только в периоды коррекции курса между пульсациями и во время работы по месту назначения. Для стороннего же наблюдателя рейс длится 350 лет с неделями в один конец, то есть от старта до финиша на Земле проходит 7 веков. Таким образом, "Теллур" за один независимый год проходит один световой год; перемещение во время пульсации происходит со скоростью света, ни больше и ни меньше. Квантовый предел достигнут, но не преодолен. Понятно, почему по собственному времени корабля пульсация проходит мгновенно: при скорости, равной "цэ", вполне по Эйнштейну время обращается в ноль. В то же время Ефремов указывает, что перемещение "Теллура" происходит в нуль-пространстве. Природу этого противоречия объясняет еще Рен Боз в "Туманности Андромеды": "Если поле тяготения и электромагнитное поле — это две стороны одного и того же свойства материи, если пространство есть функция гравитации, то функция электромагнитного поля — антипространство. Переход между ними дает векториальную теневую функцию 0-пространства, которое известно в просторечии, как скорость света." Надо оговориться, что здесь Ефремов, кажется, допускает некоторое противоречие с самим собой или, во всяком случае, некорректность формулировок. Мгновенный пробой пространства между Землей и неизвестной планетой системы Эпсилон Тукана, осуществленный Мвеном Масом и Реном Бозом, он тоже называет нуль-пространством. Скорость света, таким образом, нуль-пространством являться не может, а является скорее именно теневой функцией нуль-пространства, опущенным в наш четырехмерный мир следствием проходящих в нуль-пространстве процессов. Из реплик Рена Боза явно следует, что понятие нуль-пространства связано с новой метрикой, выходящей за рамки эйнштейновского континуума. Четвертую ось этого континуума, ось временную, Рен Боз называет, грубо говоря, пространственной координатой, причем стремящейся к нулю, поскольку она абсолютно прямолинейна, а не искривлена, как все мировые линии гравитационной вселенной. Здесь уже недалеко до идеи перемещения по прямому Лучу, осуществленному десять лет спустя звездолетом Ефремова "Темное Пламя" в "Часе Быка". "Теллур" же остался паллиативом, он перемещался в обычном пространстве с предельной для данного пространства скоростью — скоростью света — но с локальным временем, стремящимся к нулю. От мгновеной, внепространственной переброски материальных тел пульсационный принцип столь же далек, сколь и анамезонно-реактивный, и деритринитационный (Стругацких). Происшедший в конце первой половины 60-х годов быстрый переход от примитивной реактивной космонавтики к разработке способов пространственных перемещений в чистом виде был просто необходим. Этого требовали растущие, усложняющиеся социальные задачи, которые ставила перед собой фантастика. Техническая сторона дела напрашивалась сама собой. Если скорость света является предельной в эйнштейновском пространстве, но зато само это пространство являет собою буквально конгломерат загадок, от физики его до метрики его, самым простым было попытаться, не плодя лишних сущностей, заняться пространством, как таковым. Поэтому вскоре все мало-мальски серьезные перелеты оказались связаны с эксплуатацией свойств пространства, и в первую очередь — его свойства менять кривизну. Если предположить наличие в макромире существование более чем трех пространственных измерений (а на эту мысль провоцировало уже то, что для микромира математика строит миры со сколь угодно большим числом пространственных измерений), то возникает соблазнительная возможность. Как плоскость можно сложить через третье измерение, и таким образом совместить две точки, расположенные в двухмерном пространстве сколь угодно далеко друг от друга, так, наращивая кривизну эн-мерного пространства, можно совмещать объекты весьма далекие друг от друга в пространстве трехмерном. Наметки этого пути дал Ефремов в "Туманности Андромеды", но там так и осталось непонятным, удалось ли инверторам Рена Боза пробить нуль-канал, или видение Эпсилона Тукана было романтическим бредом Мвена Маса. Стругацкие с присущим им практицизмом быстро поставили дело на индустриальные рельсы. Трагические события на Далекой Радуге, сопровождавшие разработку нуль-транспортировки, не помешали им уже к 63 году наладить массовый выпуск бытовых нуль-кораблей для широких масс населения. В "Попытке к бегству" дается непревзойденное по простоте и образности описание внемеханического, чисто геометрического (вернее, космометрического) звездного перелета. "Пространство вокруг Корабля скручивалось все туже. ...Стрелка остановилась. Эпсилон-деритринитация закончилась, и Корабль перешел в состояние Подпространства. С точки зрения земного наблюдателя он был сейчас "размазан" на протяжении всех полутораста парсеков от Солнца до ЕН 7031. Теперь предстоял обратный переход." Кстати сказать, частичное совпадение терминов, описывающих операцию перемещения (сигма-деритринитация в "Возвращении" и эпсилон-деритринитация в "Попытке к бегству") лишний раз указывает, что Д-принцип также был основан на эксплуатации свойств метрики пространства, но на досветовом уровне. Дальность в 150 парсеков, как явствует из текста, является почти предельной для звездолетов этого типа. Впрочем, можно предположить, что это предельная дальность лишь для одного, отдельного шага (аналог пульсации). Вспомогательный привод, обеспечивающий взлет и посадку на планеты, надо полагать, гравигенный; перегрузок нет, нет никаких явлений, сопровождающих реактивное движение, герметичность на старте не требуется, и даже люк Антон просит закрыть лишь потому, что в рубке сквозняк. Ясно, что вести такой звездолет не сложнее, чем в наше время — автомобиль. Профессиональная космонавтика с ее романтикой преодоления чисто физических и моральных перегрузок отмирает. С этого момента у Стругацких развязаны руки для серьезной литературы. Они получили все возможности для моделирования этических проблем, возникающих при соприкосновении людей коммунистического общества (читай: людьми, которые все проблемы решают по совести и с умом) с рассыпанными по Галактике социумами различных типов. Это проблемы как первого рода — возникающие непосредственно при контакте, так и второго — возникающие как следствие контакта в самом человеческом обществе Земли. Но развитие транспортных средств, обеспечивающих соприкосновения, с этого момента у Стругацких замирает. Романтичный и слегка высокопарный Ефремов рисует, в общем-то, аналогичный акт с мрачноватой грандиозностью. Он не мог расстаться с мыслью о том, что полет — уже сам по себе героизм и требует от человека предельной концентрации физических и моральных сил. Правда, зато в отличие от сверхсветовой мотоциклетки Стругацких каравелла Прямого Луча у Ефремова в один переход преодолела несколько тысяч световых лет. В "Часе Быка" на перемещении "Темного Пламени" вновь сказывается сильнейшее влияние милого сердцу Ефремова образа скольжения по лезвию бритвы, между двумя крайностями, которых равно следует избегать. Ефремов резко усложняет структуру пространства. С его высот домашний космос Стругацких выглядит инфантильным примитивом. Пространство, по Ефремову, не просто искривлено. Оно имеет спиралевидную структуру. Путь светлого луча искривлен в трехмерном пространстве не только вблизи больших масс и не только относительно ускоренных систем координат; прямого в обычном пространстве нет вообще, а то, что мы воспринимаем, как прямое, является на самом деле спиралью, причем скрученной весьма туго. Свет от источника уходит, разматываясь по этой спирали. Подобная структура обусловлена взаимопроникновением и взаимодействием, взаимоперехлестыванием мира и антимира (Шакти и Тамаса, по терминологии Ефремова). По "Туманности Андромеды", один из них является функцией гравитационного, другой — функцией электромагнитного поля. Нуль-пространство есть граница между мирами, где взаимно уравновешены и нейтрализованы полярные точки пространства, времени и энергии. Звездолет, проникший в нуль-пространство, как бы проворачивает вокруг себя мировую спираль. "...Звездолет прямого луча идет не по спиральному ходу света, а как бы поперек его, по продольной оси улитки, используя анизотропию пространства. Кроме того, звездолет в отношении времени как бы стоит на месте, — разъясняет Ефремов, — а вся спираль мира вращается вокруг него..." Если попытаться дальше осмыслить метафору Ефремова и снять бесконечные "как бы" в приведенном разъяснении, придется предположить, что нуль-пространство есть точка оси эн-мерного вращения биполярного космоса; трехмерные проекции расстояния от этой точки до любой точки Вселенной (и антивселенной, естественно) равны, причем равны нулю. Тогда придется предположить, что перемещение в нуль-пространстве просто невозможно; попасть в него можно из любой точки пространства, а точка выхода определяется не движением, а лишь сверхточной ориентацией замершего на оси мира ("размазанного", пользуясь выражением Стругацких, уже не на расстоянии между двумя объектами, а по всем двум вселенным сразу) звездолета в эн-мерном нуль-пространстве. Косвенно на последний факт указывает одна фраза из того же "Часа Быка": "Звездолет скользил в нуль-пространстве лишь короткое время, затраченное на повороты после выхода и на выходе." Таким образом, в ефремовском нуль-пространстве движения нет, но есть ориентация. Она сопряжена со смертельным риском. Бесконечное множество направлений, ведущих в бесконечное множество точек гравитационной Вселенной, само по себе достаточно осложняет космогацию, но оно, вдобавок, произвольно перемешано с бесконечным множеством направлений, ведущих в бесконечное множество точек вселенной электромагнитной. Соскальзывание в мир Тамас было необратимым и безвозвратным; для Тамаса Ефремов вводит понятие "абсолютно мертвого вещества". "Точность расчета,- объясняет Ефремов,- для навигации подобного рода превосходила всякое воображение и не так давно еще считалась недоступной." Теперь и для Ефремова проблема межзвездных перелетов отпала. Короткое напряжение — и можно целиком сосредоточиться на проблемах ранга "соприкосновения", которые в "Сердце Змеи" играли еще чисто вспомогательную роль, гуманизирующую перемещение, а в "Часе Быка" уверенно выдвинулись на первый план. Как и у Стругацких, проблематика соприкосновения определяется конфликтом людей коммунизма с альтернативным социумом. Интересно, что у обоих классиков, заложивших основы семантики фантастического мира, можно проследить поразительное сходство между уровнем развития межзвездных коммуникаций и уровнем развития общества. Причины этого разъяснились ранее, когда речь шла о функции фантастики как выразителя долгосрочных социальных заказов, выразителя непроизвольного, но от этого еще более объективного. В зависимости от того, хочет ли писатель сосредоточиться на проблеме перемещения или соприкосновения, он выбирает менее совершенный или более совершенный корабль; в менее совершенном корабле конфликты будут происходить между членами экипажа, значит, если они способны конфликтовать из-за трудностей перемещения, общество, породившее их, еще не вполне совершенно; в более совершенном корабле конфликты будут происходить между экипажем и альтернативным социумом, и чтобы их сделать как можно более рельефными, общество, породившее экипаж, должно быть как можно более совершенным. Однако мотивация писателя, его "кухня", его задачи выпадают из поля зрения, и остается лишь жесткая зависимость. Субсветовая релятивистская космонавтика — ранняя фаза развития коммунизма, возможно, даже внепланетного. Паллиативная космонавтика — промежуточная фаза развитого коммунизма, цели полетов из естественно-научных становятся социально-этическими, происходят первые контакты с альтернативными социумами, пока еще весьма поверхностные. Абсолютная (надпространственная) космонавтика — предельно воображаемый расцвет коммунизма и коммунистической этики, серьезные и конфликтные контакты с альтернативными социумами, приводящие к этическим проблемам первого и второго рода. Ясно, повторяю, что для писателя последовательность была противоположной. В зависимости от того, до какой проблематики он "дозрел", он выбирал себе коммуникативный антураж. Однако устойчивость связей между антуражем и проблематикой и их одинаковость у обоих корифеев привели к тому, что антураж этот приобрел знаковый характер. Уровень развития межзвездных коммуникаций стал для последующей НФ однозначной характеристикой уровня и состояния общества. Например, по тургеневской фразе "имел деревеньку в душ 70" любой мало-мальский образованный читатель сразу может понять, что речь идет, во-первых, о России, во-вторых, о России дореформенной, а, в-третьих, скорее всего и Крымская кампания еще не началась. Точно также по одной фразе, например, Рыбакова "Гжесь ушел в первую Звездную" любой читатель НФ сразу чисто инстинктивно соображает, что речь идет скорее о начале второй половины XXI века, общество еще не совершенно, пестрит родимыми пятнами социализма и даже, возможно, капитализма. А по одной фразе, скажем, Балабухи: "они вышли из аутспайса и потянули на планетарных" тот же читатель столь же непроизвольно решает, что дело происходит по меньшей мере в веке XXII, все люди один другого благороднее и назревает конфликт лучшего с еще более лучшим. Пожалуй, наиболее интересную попытку вырваться из этого двускатного ущелья предпринял еще в 60-х годах Сергей Снегов. Но у него были на то особые причины; к чести его, попытка была предпринята отнюдь не со специальной целью придумать нечто такое, чего до него не было. Замечательно то, что, как и должно быть в по-настоящему художественном произведении, принципиально новый тип сверхсветового корабля возник непроизвольно (хотя, когда идея возникает, нет ничего приятнее, чем продумывать ее, подбирать обеспечивающую "белый шум" терминологию и т.д.), просто потому, что перед писателем стояла принципиально новая художественная задача. Во-первых, нужна была сверхсветовая космонавтика, близкая к абсолютной. Во-вторых, нужно было, чтобы сверхсветовой корабль перемещался в обычном пространстве, чтобы было движение, а не космометрическое перемещение, чтобы метрика пространства не менялась (впоследствии этот корабль сам должен был оказаться бессильным против машин метрики пространства). В-третьих, он должен был служить не просто средством перемещения или соприкосновения, но средством активного, силового воздействия на окружающий мир, средством реконструкции трехмерной Вселенной. В-четвертых, поскольку ему предстояло оказаться вовлеченным в грандиозные боевые действия, а от людей развитого коммунизма трудно ожидать, чтобы они вооружали свои корабли каким-либо специально придуманным сверхоружием, движитель корабля, будучи средством реконструкции Вселенной, должен был иметь возможность попутно стать мощным оружием. И в-пятых, как мне кажется, у Снегова была своя, отличная и от бытовой стругацковской, и от мореходной ефремовской, эстетика перемещения. Чего стоит, например, фраза из первого тома романа "Люди как боги": "Тонкой пылевой стежкой вьется в Персее след нашего звездолета"! Так возникли аннигиляторы Танева, способные уничтожить пространство, превращая его в вещество, и наоборот. Скорость света, по Снегову, действительно является предельной скоростью, возможной в физическом пространстве. Но если пространство перед кораблем вычерпывается достаточно быстро, корабль будет проваливаться в открывающийся канал быстрее, чем свет. В этой идее, видимо, нет ничего, прямо противоречащего современному состоянию науки. Концепция материальности пространства ведет свою генеалогию еще от эфира. Дирак предполагал возникновение элементарных частиц из абсолютного вакуума, являющегося их нейтральным скоплением. Наконец, Хойл, стремясь объяснить постоянную плотность Вселенной в ситуации разбегания Галактик, вводил понятие спонтанного творения вещества пространством (в "одном ведре пространства" создается один атом водорода в 20 млрд. лет). Таким образом, перекачка впереди лежащего пространства назад в форме вещества не является вопиющим абсурдом. Симптоматично другое. Двигатель Снегова, призванный активно воздействовать на космос, а не просто перемещать экипаж и грузы, впервые в истории русской межзвездной космонавтики оказался экологически настораживающим. Писатель, разумеется, вовсе этого не имел в виду и не хотел. Напротив, возможность создавать вещество где угодно и перекраивать планетные системы так, как это нужно людям, творить планеты там, где в них возникла необходимость — это большой плюс по сравнению с чистым перемещением. Но это же и минус. Здесь мы видим в чистейшем, безукоризненном и всеохватывающем, как элементарная алгебраическая формула, виде тот факт, что всякое воздействие, придуманное с благороднейшими побуждениями (если придумано оно объективно, не придумано, а продумано во всей совокупности действий своего механизма), есть палка о двух концах. Оно принципиально не может воздействовать только положительно. Можно указать много негативных последствий запыления пространства и его "выедания" аннигиляторами Танева при массовых рейсах, но достаточно сказать об одном-единственном: раньше или позже сами рейсы по наиболее общеупотребительным трассам станут невозможны, так как количество вещества в пространстве, заглатываемом аннигиляторами, превысит предельно допустимую плотность, и аннигиляторы просто начнут захлебываться, "давиться" пылью. Назреет необходимость в очистных кораблях, которые будут барражировать трассы и превращать пыль обратно в пространство. Эксперимент Снегова, несмотря на это, закончился стопроцентной удачей. Но только для него самого. Эффект трансформации пространства в вещество и обратно именно в силу комплекса следствий, обязательно вытекающих из него, во многом определял сюжет. Но повторять специфический сюжет Снегова, к счастью, никто из эпигонов не решился. Перемещение в гиперпространстве может совершаться с какой угодно целью, оно не накладывает никаких обязательств на перемещаемых; полет на "пространственном инверторе", который может быть средством реконструкции, может быть оружием, и вдобавок обладает конечной, хоть и в тысячи раз превышающей световую, скорость, накладывает на последующее поведение летящих массу обязательств; они должны пользоваться им как оружием, должны пользоваться как средством реконструкции, должны лететь долго и что-то делать, о чем-то думать и говорить во время полета. Если эти обязательства не исполняются, подобное средство передвижения просто не нужно, экономичнее и проще вернуться к традиционному гиперпространству, ничего не требующему от космонавтов. Поэтому полифункциональный аннигилятор Танева устойчивой семантической единицей мира фантастики не стал. Подытоживая, можно сказать, что с массовым переходом НФ от проблем перемещения на проблемы соприкосновения развитие средств галактического транспорта прекратилось. Образная и функциональная системы коммуникативного антуража сложились, и не следует думать, что новые типы кораблей не появляются потому, что фантасты стали меньше интересоваться наукой. Во-первых, наука с 60-х годов не подсказала практически никаких принципиально новых ходов. Во-вторых, даже если такие подсказки будут возникать, их услышат лишь тогда, когда они окажутся в состоянии обеспечить описание не новой техники, а нового образа перемещения, и услышат лишь те, кому в силу их какой-либо специфической художественной задачи понадобится именно этот новый образ.

	Оставьте свои пожелания, предложения, замечания. © В. М. Рыбаков, 1999-2001 © "Русская Фантастика", 1999. © Miles, дизайн 1999 Веб-мастер - Miles Корректоры - Б. Швидлер, И. Борисова, З. Филипенко

	Страница существует с мая 1999 года. Любое использование материалов данной страницы возможно исключительно с разрешения авторов.