| |
В свое время Советская власть упорно
и однообразно занималась тем, что выдавливала всех искренних,
не способных играть в ее вконец омертвелые игры людей в диссидентство.
Теперь аналогичным же полезным делом занялись, похоже, те, кто
называет себя либеральной интеллигенцией.
Вот и я удостоился от нее повышения. Из обыкновенного
востоковеда и писателя "Литературная газета" № 27 в
одночасье произвела меня в теоретики русского нацизма. Основанием
для этого послужила моя статья "Некрасиво
защищаться не запретишь", написанная в апреле как раз
для всегда любимой мною "Литературки" и вскоре вывешенная
на моей официальной странице в сети. За истекшее время статья
вызвала нарекания лишь у одного из моих сетевых собеседников,
проживающего в Западной Украине. В тех местах, как говорят, недавно
даже запретили пользоваться в общественных местах русским языком,
слишком уж он русский.
Лестное назначение в нацистские идеологи явилось
для меня полной неожиданностью. Я и узнал-то о нем случайно. Мне
позвонил, наткнувшись на эту публикацию, добрый знакомый и коллега
из Ставрополя — из тех краев, которые по милости отнюдь не русских
нацистов после распада Союза стали прифронтовой зоной и где не
понаслышке и не из газет знают, с какой стороны грозит России
нацизм. Из редакции же никто не озаботился сообщить мне, под каким
соусом меня собираются печатать. Никто не проконсультировался,
хочу ли я видеть свою статью к качестве российской "Майн
кампф", или предпочту ее снять. Абсолютно большевистская
методика: приватизировать... тьфу!.. экспроприировать у буржуазии,
скажем, Невский проспект и назвать его улицей Двадцать Пятого
Октября. Так и тут: в редакционной врезке к статье, под простым
и ясным заголовком "Теория и практика русского нацизма",
заявлено, что «"Литературная газета", одна из трибун
либеральной интеллигенции, считает, что интеллигенции надо знать,
кто ей противостоит. Врага надо знать». И дальше пояснено, что
я несколько сложней, чем баркашовские активисты, «набравшиеся
мудрости в геббельсовских брошюрках и "протоколах сионских
мудрецов"».
Строго говоря, за такие вещи надобно подавать в суд
за оскорбление чести и достоинства. Но все, с кем я пробовал обсудить
перспективы процесса, сошлись в одном: чтобы засудить столичного
либерала, нужно иметь чрезвычайно много денег. Так что мне не
светит.
Ладно. Благодаря великолепной иллюстрации, которой
"Литературка" снабдила эту мою публикацию, я оказался
в славной компании. На картинке посреди моего текста изображен
российский солдат, скорбящий у скромной могилки однополчанина,
над ним — двуглавый орел, гордо сидящий на фашистской свастике,
а симметрично по сторонам — молящиеся на эту самую свастику ангелы
Божьи, приватизированные художником с православных икон. То есть
и российская культурная традиция, и российская государственность,
и российская армия разом оказались записаны в нацизм, в стан врагов
либеральной интеллигенции.
Кого же она в таком случае числит в друзьях?
Воины, и живые, и мертвые — мертвые в особенности
— тоже не могут подать в суд. А чины ангельские — и подавно. У
них свои способы ответного воздействия.
Мне же в этой головокружительной ситуации остается
лишь сказать следующее.
Я, перед лицом своих товарищей, торжественно обещаю
носить клеймо русского нациста честно, спокойно и с достоинством.
Обещаю и впредь по мере сил и разумения быть врагом всем проявлениям
экстремизма, в том числе и либерального. Обещаю, что и впредь
боль за свою страну и свою многонациональную нацию не заставит
меня никого ненавидеть, предавать и шельмовать. Обещаю, что и
впредь буду говорить то, что думаю и чувствую, и ничего, кроме
этого — а убеждения свои корректировать или пересматривать только
в результате собственной духовной работы.
Вот такая у русского нацизма теория. Заявляю, как
официально назначенный теоретик, с полной ответственностью.
Что же касается его практики, то, ежели Небеса попустят
подобному несчастью (во что я не верю), она окажется, я думаю,
совершенно иной, чем это живописуют сейчас либералы. Четверть
века назад парторгам, особистам и правильным газетчикам тоже,
небось, и не снилось, что самые практичные и потому самые опасные
диссиденты явятся к ним не из эмигрантского Парижа, не из подслащенного
Горького, не из институтов, библиотек и психушек — а из кабинетов
их же собственного идеологического начальства, из взалкавшей особняков
на Канарах и в Альпах номенклатурной Москвы.
|
|
