Глава седьмая
Илька танцевал от нетерпения.
— Ну, мам...
— Не крутись. И не растопыривай локти. Откуда у тебя эта привычка? Чуть что не нравится — сразу локти в стороны!
Локти были ни при чем. Когда Илька хотел уговорить маму или что-то доказать, он прижимал к груди (или к животу) стиснутые кулаки. Для убедительности. Локти при этом растопыривались сами собой.
— Не пля-ши, — с расстановкой повторила мама. — Чем спокойнее будешь стоять, тем скорее кончим. Ну-ка, держи руки по швам.
Илька внутренне застонал, но перестал приплясывать и начал держать руки по швам. Лишь бы скорее.
— Не могу же я шить без примерки, — сказала мама.
Илька вкрадчиво заметил:
— Можно сейчас и не шить. Зачем мне сейчас эта куртка?
— А затем... — начала мама и повернула Ильку вокруг оси. — Затем, что всю свою одежду ты превратил в лохмотья. И не в чем тебя в люди вывести. Ну-ка, повернись боком.
Илька повернулся боком и поинтересовался, как это его собираются выводить в люди.
— Ну, в цирк, например, в чем бы ты пошел?
— В белой рубашке.
— А вечером будет прохладно.
— Не будет прохладно.
— Убери локти!
Вот и поговори. А времени уже одиннадцать. Владик пришел к Генке, и Шурик, конечно, пришел. Они не опаздывают. Сейчас сидят под навесом на чурбаках и разносят Ильку на все косточки. Потому что Илька не идет и не несет обещанные гвозди.
— Я же тороплюсь, — жалобно сказал Илька.
— Я тоже. Однако сижу и занимаюсь твоей курткой.
"Чтоб она сгорела", — про себя добавил Илька.
Мама отодвинула его и полюбовалась на свою работу.
— Ну, вот видишь! Вполне приличная курточка. Очень модный фасон. Сейчас и взрослые носят такие, без воротника.
Ильку ни капельки не интересовало, что носят взрослые. Это их взрослое дело. А ему все модные фасоны нужны, как кошке рога. Все излишки одежды хорошо бы вообще перешить на паруса и флаги. Только мама не даст...
Мама продолжала любоваться:
— Очень хорошо. Подрублю рукава, подол, пришью пуговицы, и все будет в порядке. Ну, тебе нравится?
Илька скосил глаза на темно-голубое сукно. Конечно, следовало сказать, что нравится. Но прямота характера не позволила.
— Мне в такой и ходить?
— Конечно, — сдержанно сказала мама. — А что?
— Камзол какой-то...
— Что-о?
— Длинная какая! Будто платье. Смотри, даже штанов не видать почти.
— И очень хорошо! — с радостью отозвалась мама. — По крайней мере никто не увидит, во что ты их превратил. Это были единственные приличные штаны для лета. Ты их отделал за полмесяца. Ну, что это такое?
— Это краска и капелька смолы, — осторожно объяснил Илька. — Мы же лодку конопатили. Это, мама, все отчистится ацетоном или отстирается. — Он хотел увести маму от опасного разговора, но она уводиться не хотела.
— Много ты чистишь и стираешь! Неужели нельзя надеть что-нибудь старое, когда возишься с этой вашей лодкой?
— У старых штанов ремня нет! Куда инструменты совать?
Мама печально вздохнула.
— Крепкой руки на тебя нет, вот что. Снять бы с тебя этот ремень, а потом эти штаны, которые в смоле... Ну-ка, снимай.
— Что? — испугался Илька.
— Куртку. Раз она тебе так не нравится.
— Она нравится, — тихо сказал Илька. — Только обрежь немножко, пожалуйста. Вот настолечко. — Он растопырил пальцы.
— Пожалуйста. В конце концов, тебе носить.
Пока мама решительно орудовала ножницами, Илька заталкивал за ремень молоток и стамеску, а карманы загружал гвоздями.
На стол легла широкая полоса синего сукна. Илька устремил на нее прицеливающийся взгляд.
Нерешительно потанцевал.
— Мам... Эта тряпочка ведь, наверно, не нужна?
— А можно узнать, зачем эта тряпочка тебе?
— Для пробоины. Понимаешь, в лодке есть дырка...
— Дырка?! — мамины глаза стали круглые и синие, как пуговицы для новой курточки. — И на этой лодке вы хотите плавать?
— Ну, мама! Мы не будем плавать, пока дырка. Мы ее заделаем.
— Этим лоскутком?
— Деревом. А лоскуток для прокладки. Нам Генкин папа говорил, что раньше на плотинах из сукна прокладки делали. Знаешь, как крепко получалось! Вода ни капельки не просачивалась. Мы тоже просмолим и прибьем...
— У меня такое впечатление, что вы строите не лодку, а мой собственный гроб, — сказа мама. — Я сойду в могилу. Как вспомню, у меня волосы седеют. Неужели вам хочется утонуть?
— С нами Иван Сергеевич будет.
— Да, но когда-нибудь вы поплывете и одни.
— Когда научимся...
— Ой-ой-ой, — сказала мама. — Хоть бы она дольше не ремонтировалась, эта ваша посудина... Бери сукно и убирайся, мне к докладу на собрании готовиться пора.
Илька повязывал на шее косынку.
— Почему ты не наденешь рубашку? Неужели нравится ходить таким голопузым чучелом? Пират какой-то.
— Рубашку я ведь тоже могу перемазать. И мне влетит от тебя. А пузо я отмою.
— Прекрасно, — сказала мама. — Не вздумай опоздать к обеду. Худо будет.
— Ладно... Я возьму соленый огурчик?
— Ты голодный?
— Нет. Владик говорил, что соленые огурцы морем пахнут.
— В самом деле? — удивилась мама. — Тогда принеси и мне.
Илька ускакал за огурцами, и Тамара Васильевна слышала, как он распевает в кухне песню, которую она никогда не пела ему у колыбели:
Мы днища смолили, костры разведя,
В огне обжигали мы кили,
На мачту вздымали простреленный флаг
И снова в поход уходили...
Лодка лежала в Генкином дворе под навесом.
Ребята сидели на лодке.
Владик и Шурик смотрели на Ильку с обыкновенным нетерпением, а Генка — мрачно и пристально.
— Мама не пускала, — поспешно сказал Илька. — Зато я вот что принес. Для заплаты.
Илькину идею одобрили, и Генка не стал ворчать и ругаться. Он встал, с треском отодрав от лодки прилипшие к смоле штаны.
— Давайте за работу...
Они работали уже четвертый день. Очистили, отскребли лодку, проконопатили щели. Осталось заделать небольшую дыру в борту, а потом браться за покраску.
Банки с белилами, черной краской и суриком стояли здесь же.
За ними вчера пришлось идти на завод, потому что Иван Сергеевич брать на себя это дело не захотел:
— Значит, я должен краску под полой через проходную тащить? Чему вы меня учите? Нет уж, дудки. Идите к директору и просите сами. В порядке дружеской помощи.
Правда, к директору он пошел вместе с ребятами.
В кабинете вся компания от робости застряла у порога, а Иван Сергеевич прошел к столу.
— Вот, Владимир Леонидович, привел весь пиратский экипаж.
Директор поднял от бумаг лицо, и Генка заморгал. От неожиданности он, кажется, даже снова сказал "здравствуйте".
— Здравствуйте, — вежливо откликнулся Владимир Леонидович. — Неожиданная встреча. Ну, как тот вредный автомат? По-прежнему глотает монеты?
— Я больше не звонил, — сказал Генка.
— Мы вместе однажды телефонную аппаратуру осваивали, — объяснил директор Ивану Сергеевичу. — Ну, так... Значит, надо вам свой фрегат ремонтировать?
Он сказал, что краску, так и быть, даст. В порядке шефской помощи юным кораблестроителям и в память о знакомстве. Только если новый танкер "Иртыш" уйдет со стапелей с непокрашенной кормой, отвечать будет эта пиратская команда. Потом он позвонил на склад и в проходную.
У проходной они встретили маленького лысого прораба Павла Романовича, бывшего хозяина лодки. Павел Романович был чудесным человеком. Когда он отдавал лодку, то отказался от всяких денег. Только намекнул, что не прочь ради такого дела распить с Иваном Сергеевичем четвертиночку. Владик со смехом рассказывал, что они распили не одну, а две четвертиночки и потом долго вспоминали детские годы и удивительные случаи в истории кораблестроения.
— Довезли свой крейсер? — поинтересовался Павел Романович. — Не растрясли по досочкам?
— Целенький, — сказал Генка.
Лодку пришлось везти из-за реки, через мост. Скрипучая двухколесная тележка заваливалась на правый борт, а за спиной ругательски гудели грузовики. Но все это было теперь позади.
А впереди — работа. Красить, руль делать, мачту ставить, парус шить...
Мачту Иван Сергеевич поможет сделать. Руль тоже сколотят все вместе. Парус Шурка сошьет, он на машинке, как портниха, строчит. И выкройку для паруса уже сделал: гафельный грот. Работает у него голова.
Сначала хотели парус из старых мешков кроить, а потом вышел из дома Генкин отец, постоял у лодки, посмотрел, как они щели конопатят, и сказал:
— Чего уж с мешковиной-то плавать. Смех один. Присмотрите в магазине, какую нужно материю...
Они, конечно, присмотрели. Плотная широкая бязь. Парус будет что надо. Отец, правда, крякнул, когда услышал про цену, однако от своих слов не отказался.
Он вообще эти дни ходил очень добрый и веселый. В доме опять стали появляться шумные люди с въедливым, совсем не южным загаром на лицах. Из Москвы пришло письмо, которое отец очень ждал. Генке он сказал, что "проект в принципе одобрен, и даже очень". А потом, видимо на радостях, взялся объяснять, какой это проект и для чего он нужен. Генка ничего не понял. Вернее, понимал кое-что, пока слушал, но почти сразу забыл. Запомнилось только, что вся эта штука связана с лесохимическим комбинатом и называется технологией производства.
А вскоре выяснилось, что для дальнейшей работы над проектом отец должен оставить работу в городе и, как выражалась бабушка, "бежать в леса". Мать, когда услышала такие новости, сказала:
— На хвосте мочала — начинай сначала... Я в твоем рюкзаке картошку держу. С чем поедешь?
— Я уже новый купил, — сказал отец.
...Пробоину заделали. Изнутри и снаружи. Зачистили, просмолили заплаты. Вытянули лодку на солнце, чтобы смола просыхала скорее.
— С кормы уже красить можно, — сказал Генка. — Чего зря время тянуть.
Как ее красить, давно было решено. Днище они покроют суриком, так же как у настоящих кораблей. Верх сделают черным с тонкой белой полосой по бортам. Внутри лодка будет белой — чистой и светлой, ни единого пятнышка.
Илька вдруг спросил:
— А буквы какие будут? Красные?
— Буквы? — удивился Генка. Он не думал об этом. Лодка есть лодка. Названия бывают у пароходов. Да и не все ли равно? Лишь бы ходила как следует.
Он так и сказал. Но тут с ним никто не согласился. Даже Шурка, который вообще-то не любил спорить. Он сказал как о самой ясной вещи:
— Что ты! Название, конечно, необходимо.
— Ну ладно. А какое?
Он увидел, как Владик смущенно отвел взгляд. Будто ему стало неловко за Генку. Илька смотрел как-то полуобиженно, полувопросительно. Он-то уж не отведет глаза.
Но в чем же дело? Словно всем ясно, только он, Генка, чего-то не понимает.
— Я вчера в школе был, — беззаботным тоном сообщил Шурик. — Там ремонт, дым коромыслом. Все доски из классов в коридор выставлены, стоят рядами. Я мел подобрал и написал на каждой: "Яшка Воробьев". Потом — когда родился и когда утонул. И еще внизу: "Погиб, спасая двух человек..." Если наша историчка увидит, будет великий шум.
Яшка... Ну, так бы и сказали. Генка и сам про это думал, да потом показалось, что не надо. Вроде бы неловко называть человеческим именем небольшую лодку. А по правде говоря, даже не в этом дело. Не хотелось Генке лишнего напоминания о смерти. Он невольно старался меньше думать о таких вещах. Но раз все решили...
— Значит, имя и фамилию писать на бортах? Полностью? — спросил он.
— Можно просто имя, — быстро сказал Илька.
— С фамилией лучше, — возразил Владик. — А то непонятно: какой Яшка?
— Ребята, — озабочено сказал Шурик. — Что-то не так получается. Я только сейчас подумал. Нехорошо как-то "Яшка". Это же не на улице кричать.
Генка уже вскинулся, чтобы заспорить, но не стал. Кажется, Шурка был прав.
Владик незаметно пожал плечами. Наверно, он не считал, что "Яшка" звучит плохо.
Илька не без ехидства напомнил:
— А сам на досках писал: "Яшка Воробьев".
— Не подумал, — откликнулся Шурик. — Но доски — это пустяк. С них тут же все сотрут.
— А как же писать? — спросил Генка. — Его иначе, как Яшка, никто и не звал.
В самом деле, не писать же "Яша Воробьев". Какой же он Яша — маленький, остроносый, растрепанный Воробей? Он сам удивился бы до заиканья, если бы услышал, что его так зовут.
— Тогда "Воробей", — с усмешкой сказал Шурик.
— Фрегат "Воробышек", — отозвался Генка.
Все понимали, что это несерьезный разговор. Шутили, хотя шутить не очень хотелось.
— Какой же фрегат? — возразил вдруг Шурик. — Фрегат — это громадина с кучей парусов.
— А пусть. Все равно, — тихо и упрямо сказал Илька. — Маленький фрегат. Жалко, что ли?
— Не жалко... Но уж тогда не "Воробышек".
— "Африка"... — вдруг сказал Илька.
— Что?
— Название такое: "Африка", — повторил Илька и насупился. — А что? Яшка любил все про Африку...
— Да ну... — недовольно начал Генка и замолчал. Почувствовал, что название это единственное и что оно намертво прикипает к лодке.
— "Аф-ри-ка"... — в третий раз сказал Илька. Он будто на ладошке покачивал это слово.
— Ай да Илька! — заметил Шурик.
— Оранжевыми буквами, — предложил Владик. — Давайте, а? Оранжевое на черном будет огнем гореть.
— Нет оранжевой краски...
— У нас дома желтая есть. С красной смешаем. Принести?
"Сейчас Илька увяжется", — почему-то с неудовольствием подумал Генка.
— Я с тобой! — тут же вскочил Илька.
Если бы он пошел не с Владиком, если бы с другим, Генка наверняка бы взъелся: "А кто работать будет?" Но Владик улыбнулся Ильке: "Побежали". И Генка улыбнулся тоже.
Илька оперся ладонью о днище, прыгнул через лодку к Владику. И прежде чем оторвать руку от шероховатых досок, он незаметно и ласково погладил их.
Илька теперь любил эту лодку, как живую.
Он думал о ней все время. Думал о том, как ветер приподнимет и натянет парус, как желтая вода забормочет у черных бортов, как острый лодочный нос, качнувшись, приподнимется на пологой волне.
Карту со зверями он изрисовал силуэтами лодок и пароходов.
По ночам ему снились реки с заросшими берегами. Мачта цеплялась за сплетение веток, разгоняя оранжевых попугаев. Высокие пароходы осторожно выползали из-за мохнатых от зелени мысов и обрадованно трубили, выбравшись на широкую солнечную воду. Львы неторопливо выходили из джунглей и провожали спокойными взглядами маленький парус.
На мелководье, как громадные цветы, стояли на розовых ногах фламинго...
