Глава пятая
— Не было никакого слова там написано, — сказал Генка. — Все это дичь и ерунда.
— Ну, Гена. Зачем они станут врать? — вмешался Владик.
— Я про вранье не говорю. Значит, это не Яшка был. Яшкину сумку я, как свою, знаю. Мы этой сумкой сто раз в футбол играли.
— Когда в футбол играют, на ремень не смотрят, — сказал Илька. — Ремень тогда в сумку запихивают.
— Да ну тебя... — отмахнулся Генка.
Яшкину сумку он действительно помнил отлично. Черная, кирзовая, с обтрепанными уголками, с протертой на сгибе крышкой. А ремень зеленый, брезентовый, разлохмаченный у пряжки. Без всяких букв...
— Ты же говорил, что сумка осталась, — сказал Владик.
— Осталась, только милиция забрала для следствия.
— Может, потом отдали... — нерешительно заметил Илька. Подождал и тихо добавил: — Все равно идти надо.
Все равно надо идти. Генка это и сам понимал. Не молчать же о том, что узнали.
Они шли от реки, и в спину им светило низкое солнце. И встречные люди думали, что трое мальчишек просто так, от безделья бредут по улице и разглядывают на асфальте свои смешные, размазанные в длину тени.
Илька медленно сказал:
— И пальто у Яшки было серое. Я помню.
— Я знаю, — отозвался Генка.
Конечно, идти необходимо. К Яшкиной матери. В тот дом, где Яшка-Воробей жил, мастерил неуклюжие змеи, придумывал свои хитрости, смеялся и получал колотушки.
Ой, но как не хотелось идти! Честно говоря, было просто страшно. Генке казалось, что в доме, куда они придут, темно, как на старом кладбище, и каждое слово говорится шепотом. К тому же сердитая Воробеиха не очень жаловала Яшкиных друзей. Как она их встретит теперь?
— Шурику надо сказать, — вспомнил Илька.
Это была мысль! Во-первых, Шурка — голова, он что-нибудь придумает. Во-вторых, он в школе пострадал из-за Яшки. В-третьих, идти вчетвером просто лучше.
Шурка сидел дома и был мрачен. С Владиком поздоровался без долгих вежливых разговоров. Сообщил свою печальную новость: учительница истории, с которой он поспорил из-за Воробья, в будущем году станет их классным руководителем.
— Съест, — сказал он в заключение.
— Не съест, — сказал Генка. — Ты слушай...
И рассказал про двух малышей.
— Ого, — произнес Шурик. — А они не врут? То есть я хотел сказать, что они могли ошибиться.
— Они вроде бы толковые ребята, — возразил Генка. — Они все рассказали, как надо.
— Даже день вспомнили, когда это было, — добавил Владик. — Только жаль, что он заплакал...
— Кто?
— Тот, которого Юриком зовут. Маленький такой, кудрявый.
— Почему заплакал? — озабоченно спросил Шурик. — Вы, наверно, их перепугали. Наверно, насели на них со своими допросами?
Генка нахмурился:
— Никто не наседал... Ну, сначала насели немного, а потом все спокойно было. Он уже после заплакал ни с того ни с сего.
— Значит, испугался. Наверно, решил, что попадет теперь.
И тогда обиделся Илька. За Юрика обиделся, за этого незнакомого мальчишку с молотком за поясом.
— Ты думаешь, он трус? Думаешь, только от страха плачут?
Илька чувствовал, что на месте Юрки он и сам мог бы заплакать. От жгучей досады, что поверили Яшке и ушли с берега.
— Я так не думаю, — сказал Шурик. — Я только боюсь, что они обиделись на вас. С маленькими надо разговаривать осторожно... А вдруг еще придется что-нибудь у них узнавать?
Владик покачал головой.
— Они не обиделись. Они обещали еще рассказать, если что-нибудь вспомнят... Они там все время на берегу.
— Что они там делают?
— Клад ищут, — усмехнулся Генка. — Там же церковь была, вот они и долбят кирпичи. Думают, что тайник найдут.
Яшкин дом стоял в глубине двора. С улицы виден был только гребешок железной крыши, с которой Яшка в прошлом году запускал своего "Шмеля".
Калитка была приоткрыта.
Ребята остановились. Посторонний мог бы подумать, что их смутила облупленная табличка "Во дворе злая собака". Но ребята знали, что злой собаки во дворе никогда не было, а добродушный Тобик потерялся два года назад.
— Пошли, что ли? — спросил Генка и переступил на месте.
Тогда вперед сунулся Илька и первым нырнул в калитку.
Перед ними был знакомый двор. Желтые звезды одуванчиков в траве, березовая поленница у сарая, веревка с мокрыми простынями и наволочками.
На крыльце стоял толстый карапуз с голым животом и серьезно рассматривал гостей.
— Ой, это Санька! — удивился Илька. — Ходит уже.
Санька не обратил на Ильку внимания. Смотрел он только на Генку. Пристально и строго. Потом сказал:
— Дядя...
— Сам ты дядя, — обиделся Генка.
Санька опасливо попятился, повернулся, полез через порог и шумно шлепнулся. Подумал и нерешительно захныкал.
В доме захлопали двери, и на пороге появилась Яшкина мать.
Видимо, она удивилась, заметив ребят. Может быть, даже не узнала в первый момент. Не отрывая взгляда от мальчишек, машинально подняла Саньку, машинально хлопнула пониже спины, вместо того чтобы отряхнуть и успокоить. Санька, видно, привык к таким вещам. Реветь не стал, а снова взглянул на Генку и повторил:
— Дядя.
Яшкина мать вдруг заулыбалась.
— Дядя, — ласково сказала она. — Дядя Гена. И дядя Илька. И еще дяди... Яшины дружочки пришли к Яшиной маме. Проходите в дом, ребятки. Я и не узнала поначалу-то... Видишь, Саня, какие хорошие мальчики!
Санька был, однако, иного мнения. Он для верности опустился на четвереньки и, сопя, полез через порог подальше от подозрительных мальчиков и дядей.
— Здравствуйте, — запоздало сказал Шурик.
Подталкивая и пропуская вперед друг друга, они прошли в дом, куда раньше входили не часто и не очень охотно.
Не было в комнатах ни траурной темноты, ни заброшенности. Рыжие пятна вечернего солнца лежали на половиках. Тонкий оранжевый луч насквозь пробивал аквариум и рассыпался на полированной спинке кровати. На заляпанном кляксами столике, где Яшка всегда готовил уроки, спал серый котенок. Над ним отчетливо стучали часы.
Вошла Яшкина мать, начала торопливо двигать стулья.
— Садитесь, ребятки. Жалко, отца-то нет. Он уж сколько раз говорил: "Хоть бы дружки Яшины пришли".
"Скоты мы все-таки", — подумал Генка.
Они усаживались, молчаливые, подавленные, хотя мать Яшки казалась вовсе не печальной, даже веселой.
— Садитесь, Гена, Шурочка... И ты, мальчик. Ты уж извини, я что-то не припомню тебя.
— Это Владик, — сказал Илька.
— Ох, Владик... Яшенька-то говорил. Вылечился, значит?
— Наполовину. Один глаз, — сдержанно сказал Владик. Видимо, неловко ему было говорить о своей радости, когда здесь такое горе.
— Яшенька-то все письмо писать собирался. Какие-то марки чтобы ты купил в Одессе. А я говорю: не смей. Мальчик в больнице, у него беда такая, а ты со своими марками суешься. Он и не стал... Он уж над этими марками прямо с ума сходил. Даже спать с альбомом ложился. Я теперь берегу альбом-то. Вроде и ни к чему он, подарить бы кому-нибудь, а жалко.
— Я думал, альбом вместе с сумкой потерялся, — осторожно заметил Генка. — Он ведь все время в сумке лежал. Мы в школе сколько раз смотрели.
— Так ведь и сумка у меня. Ничего не потерялось.
— Отдали в милиции?
— Все отдали, до последней бумажечки. Только ремешок порван. Я им говорю: не могли уж поосторожнее, чтобы не порвать? А они говорят, так и было.
— А можно посмотреть? — спросил Илька. Он меньше всех смущался. Он торопился узнать главное.
Яшкина мать не удивилась просьбе. Вышла и вернулась с сумкой, шлепнув на ходу подвернувшегося Саньку.
Вот она, сумка. Яшки нет, а она есть. Все такая же. Старая, много раз битая ногами. С учебниками и тетрадями, которые Яшка нес из школы в последний день...
Ремешок был засунут внутрь, Генке пришлось вытащить все учебники, чтобы достать его. Посыпались огрызки карандашей, бумажки, резинка. И наконец брезентовая спираль ремня развернулась, открыв чернильные буквы.
Слово было написано крупно и четко. Будто Яшка оставил пароль, чтобы ребята разгадали, как он погиб.
...Яшкина мать плакала. Не очень сильно, просто слезы текли по щекам, и она вытирала их Санькиным тряпичным картузиком.
— Посмотреть бы на мальчиков этих...
— Мы попросим. Они придут, наверно, — пообещал Генка.
— Отца-то нет. Он к брату в деревню уехал. Он ведь не работает сейчас, не может пока. Когда беда-то случилась, у него руки отнялись. Два месяца двигать не мог...
Шурик аккуратно укладывал в сумку учебники. Генка смотрел и думал: "Он старается так, будто завтра с этой сумкой кто-то пойдет в школу".
Они вышли из Яшкиного дома. В этом доме не было завешенных окон и никто не говорил приглушенным голосом, а горе все равно не уходило оттуда, и люди жили с ним вместе.
Генка шагал впереди и глядел себе под ноги. Не оборачиваясь, он пообещал:
— Илька, козел рогатый, если еще будешь на обрыве акробатничать, шею измочалю.
— Хочу и буду, — сказал Илька ровным голосом.
Генка взорвался и заорал:
— Я тебе покажу "буду"! Ты грохнешься, и наплевать тебе на все! А у других руки будут отниматься, как у Яшкиного отца!
Илька сказал со спокойным вызовом:
— У меня нет отца. Он умер.
Может быть, Илька ожидал, что эти слова смутят Генку. Но Генка был слишком злой сейчас.
— Мать-то ты еще не свел в могилу? Вот и подумай о ней. Яшка хоть двух человек спас, не зря убился. А если ты грохнешься, твоей матери и вспомнить нечего будет!
Илька не ответил, потому что хотелось заплакать. Владик вдруг нагнал его и пошел рядом, словно захотел молча утешить.
Генка оглянулся на них. Шли они, касаясь друг друга плечами, оба тонкие, темноволосые, похожие. Как два брата — старший и младший. Но они не были братьями. И, остывая, Генка сказал:
— У Яшкиной матери хотя бы Санька имеется. А если ты трахнешься, кто у твоей матери останется?
— Тебе-то что? — неохотно огрызнулся Илька.
— Козел, — вздохнул Генка.
Владик тихонько засмеялся.
И, наверное, чтобы совсем загладить размолвку, вмешался Шурик:
— Я и не знал, что у Яшки брат есть.
— Санька? — откликнулся Генка. — Это двоюродный брат его. Яшкина тетка с мужем развелась, а Санька ни ей, ни мужу не нужен.
Мне Яшка зимой говорил. Вот они и взяли.
Дальше шли молча. К Илькиному дому. Был уже настоящий вечер. Ушло солнце, и в воздухе стоял запах реки и теплого асфальта.
Шурик вдруг спросил:
— Что с этой бумагой делать? — Он вертел в пальцах мятый листок. — Забыл в сумку положить. Смотрите-ка, сочинение.
— Прочитай, — потребовал Илька.
— А можно? Не наше...
— Да читай ты, — досадливо сказал Генка.
Они остановились посреди тротуара. Илька встал на цыпочки, чтобы заглянуть в бумагу, которую Шурик держал у близоруких глаз.
— Сочинение, — прочитал Шурик. — На тему: "Какую погоду я люблю".
— Ну, — нетерпеливо дернулся Генка.
— Начинается ветер, — сказал Шурик, — и большие деревья шумно встряхивают плечами...
— Какой ветер? — разозлился опять Генка. — Его читать просят, а он...
— Он читает, — сказал Владик.
— Я читаю... "Начинается ветер, и большие деревья шумно встряхивают плечами, прогоняют последний сон... А простыни на веревках громко хлопают и полощут, кажется им, что они паруса..."
— Это сочинение? — с веселым удивлением спросил Илька.
— Это стихи, — сказал Владик.
— Что за стихи, — не поверил Генка. — Никакого складу.
— Бывают стихи без рифмы, — объяснил
Шурик. — Но здесь написано, что это — сочинение. Подождите, тут еще... "Я подумал, что хорошо бы сделать парус из этих простынь и поставить его на лодку. Только мне не дадут. Взрослые думают, что без паруса жить можно, а без простынь нельзя никак..." Это, наверно, все-таки стихи, ребята.
— А отметка есть? — спросил Илька.
— Нет отметки. Это, наверно, черновик.
Странное было сочинение. Не похоже, что Яшкино. Однако почерк его... Хотя почему не похоже? В ветрах-то Яшка разбирался.
— Прочитай еще раз, — попросил Генка. — У тебя как-то интересно это выходит.
Шурик прочитал снова, размеренно подчеркивая ударения и отбивая строчки.
Да, это были все-таки стихи. Но едва ли сам Яшка знал об этом, когда писал...
— Какой из него поэт, — с сомнением произнес Генка.
Шурик аккуратно складывал листок. Он с Генкой не согласился.
— А что такого? Фантазия у него работала. Помнишь про поезд?
Генка вспомнил. Смешная история. Яшка пришел расстроенный и рассказал, что на вокзале стоит поезд с желтыми и оранжевыми вагонами, на которых нарисованы черные верблюды и зеленые попугаи. В переднем вагоне играет оркестр, а на платформе веселый дядька с усами продает билеты всем, кто хочет отправиться на экскурсию в жаркие страны. Взрослый билет стоит рубль сорок шесть копеек, а детский — семьдесят три копейки. У Яшки денег хватает, но мать спрятала свидетельство о рождении, а без документов за границу, конечно, не пускают.
Над Яшкой тогда посмеялись, а он так и ушел грустный. А потом все забыли про желто-оранжевый поезд со зверями на стенах вагонов...
— Это он из-за марок выдумал, — сказал Генка.
— Он тогда еще не собирал марки, — возразил Илька. Но спорить ему больше не хотелось, и он скорее заговорил о другом: — Гулять еще будем или домой?
— Давайте домой, — попросил Владик. — Я своего дома еще и не видел.
И только сейчас все вспомнили, что он приехал лишь сегодня и дома у себя еще не был.
