Глава четвёртая
Втроем они вышли на улицу.
— Куда? — спросил Генка.
Владику было все равно. Везде интересно.
— На берег, — попросил Илька.
Он помнил пароход с высокими черными бортами и белой рубкой. С круглыми иллюминаторами. Большая вода уже уходила, и было ясно, что такие пароходы не поднимутся к городу раньше новой весны. Но берег сам по себе хорош. Ведь все-таки иногда приходят к нему большие корабли...
От мазанки, в которой жил неизвестно кто, сбегала к воде тропинка. Петлями и зигзагами, с уступа на уступ. Илька обогнал друзей и, не оглядываясь, заскакал вниз. Струйки сухой мелкой глины зашуршали ему вслед. Закачались верхушки конопли и полыни. С последнего уступа Илька спускаться не стал, а птицей махнул на песчаную полосу, к самой воде.
Упал на колени, вскочил и крикнул так, что зазвенела вся река:
— Эй, не бойтесь!
— Вот труба... — сказал Генка.
— Надо проверить, может, у него правда рога пробиваются, — серьезно посоветовал Владик.
— Чего?
Владик улыбнулся.
— Он в самом деле как горный козленок.
— А... — сказал Генка.
Конечно, козленок. Только Генка его так назвать не решился бы. Неловко как-то: слишком уж ласково. Козел — проще...
— Козлята всегда бесятся и прыгают, когда у них рога прорезаются, — объяснил Владик.
— Айда, — сказал Генка.
Он стал спускаться первым. Он ступал, не глядя назад и напружинив спину, готовый принять на себя Владика, если тот сорвется. Но Владик прыгал почти как Илька. Только один раз он задержался перед широкой промоиной, которая разорвала тропинку. Генка протянул руку.
— Сам, — быстро сказал Владик и прыгнул, обвалив за собой глиняный пласт...
Илька ждал их внизу, танцуя от нетерпения.
— К мысу пойдем, да, Гена?
— Пошли. Тут и приткнуться негде.
Вода, отступая, освободила под обрывом узкую полоску песка. Но песок был завален мелкими бревнами, корягами, кусками коры. Плавник хрустел под ногами, как сухие рыбьи кости.
— Купаться я не буду, — предупредил Илька. — Вода еще мутная. И холодная.
— Скажи лучше: мама не разрешает, — поддел Генка.
— А я и не спрашивал.
— Я тоже не буду, — сказал Владик.
— Кто же у мыса купается, — усмехнулся Генка.
Монахов мыс не казался снизу таким высоким и грозным, как с обрыва. Освещенный солнцем, светло-серый, с травой и кустиками в трещинах камней, он похож был на грузного добродушного старика. Но река не верила в его доброту. Желтая вода сердито крутила у подножия острые воронки.
Песчаная полоса невдалеке от утеса разбивалась и терялась в нагромождении рухнувших пластов глины и камней. Там, на широком уступе, был ровный травянистый пятачок. Очень удобное место, чтобы сидеть, смотреть на катера, загорать и бездельничать. Генка знал его еще с прошлого года. Но чтобы попасть туда, нужно было переправиться через ручей. Он выбивался из-под берега и сбегал в реку. Сам ручеек — в ладонь шириной, но глины размесил вокруг себя словно землесосный снаряд.
Илька разбежался, прыгнул. И не долетел до твердой земли. Увяз до самых коленок. С чмоканьем вытянул ноги, а потом отдельно сандалии.
Владик разбегаться не стал. Просто разулся и перешел глиняное месиво.
Вдвоем с Илькой они ускакали далеко вперед, пока Генка, чертыхаясь, расшнуровывал кеды и подворачивал джинсы.
Он еще не перебрался через ручей, когда услышал, как Илька и Владик зовут его отчаянными голосами:
— Скорее!
Он рванулся, прыгая через камни.
— Во чего мы нашли! — радостно сообщил Илька.
— Я думал, скала на вас упала, — хмуро сказал Генка.
На твердой площадке у самой воды лежала вверх днищем лодка. Темная и грузная. Похожая на припавшего к земле угрюмого зверя. Один борт был проломлен, а в носовой части днища чернела неровная дыра. Такая большая, что голову можно просунуть.
— Ее наводнением вынесло, — сказал Илька.
— В самом деле? — отозвался Генка. — А я думал, что ее пираты забыли.
Илька не обиделся.
— Ее починить можно...
— Можно, Гена? — спросил Владик.
— Чем вы такую дыру забьете?
— Фанеркой, — предложил Илька.
Генка вздохнул.
— И бок проломан, — сказал Владик.
— Бок-то чепуха, — заметил Генка. Нагнулся и отковырнул щепку. — Тут вообще одна гниль. Эта посудина и до половодья была утилем.
Владик тоже колупнул днище.
— Жалко, верно? А то бы сделали себе кораблик. Парус бы поставили. Покатались бы.
Генка промолчал. Зачем говорить зря? А покататься они, пожалуй, смогут. Здесь же, у самого берега, приткнулись пять связанных бревен — обрывок большого плота. Река, огибая мыс, закручивала здесь свое течение, чтобы спрятать за скалой добычу покрупнее.
— Вот корабль! — Генка прыгнул к плоту. — Не потонет, не перевернется. — Он шагнул на бревна. Они вразнобой заходили под ногами. — Ничего, выдержат. Можно на них к нашей тропинке спуститься. Хоть через ручей снова не полезем. Идет?
Владик не ответил. Осторожно сошел к плотику. Потом сказал:
— Не хочется, Гена.
— Я тоже не поеду. Мне мама не разрешает, — с вызовом заявил Илька.
— Не разрешает — не надо, — миролюбиво откликнулся Генка. Соскочил на берег, поднатужился и оттолкнул плот. — Пусть без нас плавает. Будет кому-нибудь находка. Дров — на целый месяц.
Они забрались на травянистую площадку.
— Желтый день... — вдруг сказал Владик.
Генка понял. Шла у берега неспокойная желтая вода, и солнце, уходя к западу, тоже рассеяло в небе янтарный свет.
— Скорее, не день, а вечер, — заметил Генка.
— Гена... — тихонько сказал Владик. Он сидел с опущенным лицом и сцарапывал с ноги светлую корочку подсохшей глины. — Знаешь что... Ты, может быть, думаешь, что я трус. Из-за плота... Ну, я правда боюсь. Я просто видеть не могу мокрые бревна. Скользкие... Знаешь, сразу кажется, что опять затылком грохнусь...
— Да брось ты, ничего я не думаю, — поспешно сказал Генка.
Но говорил он почти машинально. Ему стало не по себе, как при близкой опасности. Словно перехлестнулся в него Владькин страх. Ведь в самом деле: поскользнешься, ударишься — вдруг снова беда?
Он сказал сбивчиво и хмуро:
— А ты... не скачи зря-то... Ты на Ильку не гляди. Пусть он прыгает, если голова дырявая.
Илька презрительно промолчал.
Генка вдруг встревожился: опять что-то получилось не так.
Илька неожиданно спросил, будто о пустяке:
— Владик, а больно, когда операция?
"Вот балда!" — подумал Генка. Он увидел, как шевельнулось и напряженно застыло Владькино плечо.
— Что, Илька? — сказал Владик.
— Наверно, больнее, чем нога, когда ее дергают, — сердито вмешался Генка.
Владик поспешно спросил:
— Какая нога?
— Да зимой этот козел ногу подвернул. Сел и ревет. Хорошо, что твой отец мимо проходил. А то мы с Яшкой хотели "скорую помощь" звать.
Так было сказано о Яшке. Впервые за весь день. Мимоходом.
Но сразу они замолчали и, повернувшись, посмотрели на верхнюю кромку мыса. Илька и Генка. И Владик, который знал о Яшкиной гибели из Илькиного письма.
— Его где похоронили? — вполголоса спросил Владик.
— Похоронили? — удивился Илька.
— Его даже не нашли, — сказал Генка. — Его, наверно, сразу затянуло под лед. А потом такой разлив... Знаешь, какая вода была? Другого берега не видно, как на море.
"Как на море", — сказал он, и тогда Илька понял, что пора спросить Владика о главном. Он не хотел говорить об этом раньше, на ходу, среди суеты и шума. А сейчас, когда сидят они серьезные и немного печальные, Владик, наверно, расскажет...
— Владик, расскажи про море, — попросил Илька. И строго взглянул на Генку: не вздумай опять ехидничать.
Генка ногтями отщипывал от какой-то щепки волосяные лучинки.
— Я ведь почти не видел моря, — огорченно сказал Владик. — Так глупо все получилось. Меня раньше времени выписали. Из больницы до последнего дня не выпускали. А у папы всего один день свободный был.
— Целый же день, — обиженно возразил Илька.
— Целый... А с утра холод и туман. Такой туман... Как молоко. Говорят, такие туманы осенью бывают, а тут вдруг летом. И моря совсем не видать. Ну, как стена из ваты. Только слышно, как пароходы в порту трубят. Будто мамонты заблудились.
Илька горько вздохнул:
— Кораблей, значит, тоже не видел?
— Мы потом к причалу спустились, там "Адмирал Нахимов" стоял. Такая белая громадина. Вплотную, конечно, видно было. И воду видно. Темно-зеленая вода. Небо серое, а вода все равно темно-зеленая... Плещется так звонко, будто в железной бочке. И солеными огурцами пахнет. Смешно, верно?.. А "Нахимов" такой высоченный в тумане... А потом чайка пролетела...
Илька благодарно молчал. Все-таки зеленая вода и белый громадный корабль — это кусок настоящего моря. И чайка...
— На следующий день снова тепло было. И ясно, — сказал Владик. — Только нам уже на вокзал надо было. Я море только из автобуса увидел, издалека. Такое синее, в сто раз синее неба... Просто зареветь хотелось... Ну, мы, наверно, с папой в августе еще раз съездим. У него за прошлый год отпуск не использован.
— В августе? — переспросил Генка и бросил щепку.
— Да. А то обидно так...
До августа, конечно, далеко. И все-таки Генка огорчился. Август — время устойчивых ветров. Генкин любимый месяц. Не хотелось, чтобы, как в прошлом году, был он месяцем тревог и расставаний.
Да, но какие тревоги? И надолго ли расставание? Все равно. Генка не хотел никакого.
Но что он мог сказать? Не говорить же: не езди. Это Илька брякает все, что у него на уме.
Генка покосился на Ильку. Вернее, на то место, где Илька недавно сидел.
Его там не было.
Опустив голову, Илька медленно и как-то упрямо шагал к серым камням обрыва.
— Ты куда? — окликнул Генка.
Илька не ответил. Только придержал шаги и глянул вверх.
Посмотрел и Генка. Высота — метров десять. Кустики на камнях, жесткие колючие стебли. Трещины, уступы, карнизы. Кое-где камень отслоился, и серые пластины торчат, как акульи плавники. Желтое тихоходное облако уползает за мыс...
Илька встал на камень у обрыва и напружинил ноги.
— Не смей! — сдавленно крикнул Генка.
Илька прыгнул вперед и вверх, словно решил телом пробить каменную броню Монахова мыса. Не пробил, но остался на отвесной гранитной стенке. Словно приклеенный. Потом нащупал ногой трещину, дотянулся до выступа и вдруг, извиваясь по-кошачьи, взял без остановки первый трехметровый отвес.
Он постоял на карнизе несколько секунд. Зачем-то погладил камень, словно зеркало перед собой протирал. И полез дальше.
Генка стоял под обрывом, не отрывая глаз от сумасшедшего Ильки.
Он словно подталкивал его взглядом. Ругаться и кричать было бессмысленно: спуск сейчас оказался бы опаснее подъема.
У Генки ныли натянутые, как для прыжка, мышцы. Но что он смог бы сделать, если бы Илька сорвался?
Рядом молчал Владик. Лишь один раз сказал он шепотом:
— Бешеный дурак...
А когда вдруг Илька покачнулся на маленьком уступе, Владик со свистом втянул сквозь зубы воздух...
А Илька не испугался. Покачнулся и снова прижался к обрыву. Камень был теплый, шероховатый. Кожу царапали жесткие, как птичьи коготки, травинки. В щелях и выбоинах застоялся запах недавнего дождя и мокрой полыни.
Илька зацепился за новый карниз и поднялся еще на полметра. Он знал, что не упадет. Он не боялся обрыва и не винил этот мыс в Яшкиной смерти. А вверх его толкала одна только мысль. И при каждом рывке Илька повторял злым шепотом:
— Пусть уезжает. Ну, пусть, пусть, пусть...
Не было зависти в его обиде. Только слезы все равно толкались у горла. Илька знал почему. Но сказать про это словами он бы не сумел. И не стал бы. Злился на себя, когда в голову лезли такие мысли.
И злость эта помогала ему брать метр за метром. Он не трус, пусть боятся другие...
"Трусов родила наша планета, все же ей выпала честь: есть мушкетеры..."
Есть слова, от которых щиплет в глазах и хочется вскочить на коня, чтобы мчаться в атаку. Есть такие песни. А как назывался тот фильм? Да, "Двадцать лет спустя". Непонятное название. А все остальное понятно.
— Есть мушкетеры, есть...
Он лег животом на край обрыва. Подтянулся, ухватился за траву.
Поднялся на колени. Встал.
Мельком взглянул вниз. Генка покачивал над головой кулаком. Илька неумело засвистел и отвернулся.
Недалеко на склоне двое мальчишек сидели у остатков церковного фундамента. Видно, до сих пор они были заняты своим каким-то делом, а теперь с изумлением разглядывали Ильку, откуда он появился?
Илька принял бодрый и независимый вид. Прошелся вдоль кирпичной кладки и взглянул на ребят. Они сразу заинтересовали Ильку. Один — из-за пустяка: худенький, курчавый, он одет был в точности, как Илька. Даже ремешок такой же. Но за ремешком лихо, как пистолет, торчал молоток с длинной ручкой. Это было очень красиво. А второй... Илька не сразу догадался. А потом понял: этот мальчик похож на Владика. Правда, похож. Не то, что Илька...
Оба мальчишки были помладше Ильки, и он чувствовал себя вполне уверенно.
— А вот бы ты загремел... — задумчиво произнес кудрявый. — Сразу бы в лепешку.
— Я? — небрежно спросил Илька.
— Ага...
— Тю... — сказал Илька.
— А ничего не "тю", — серьезно возразил похожий на Владика мальчик. — Мы весной чуть-чуть не свалились. Вот тут же были, а потом как поехали по льду...
Илька снисходительно глянул на мальчишек. Все-таки они еще малявки. Тот с молотком за поясом, наверно, еще в школу не ходил.
— По льду... — сказал Илька со взрослой усмешкой. — Я же по камням взбирался, а они шершавые. А по льду — конечно... У нас один мальчишка сорвался отсюда весной. Его не нашли даже... И вас бы тоже не нашли. Ясно?
Им, видимо, было ясно. И тогда было ясно, и теперь.
— А мы не упали. Нам какой-то мальчик выбраться помог, — сказал кудрявый. — Он нас сумкой вытащил.
— Как это — сумкой? — спросил Илька. Просто так спросил. Думал-то он не про сумку, а про молоток. Очень уж здорово он торчал за ремешком у этого мальчишки.
— Очень просто, — охотно объяснил мальчик. — Сумку нам бросил и потянул за ремень.
— А-а... — сказал Илька.
И шагнул к обрыву посмотреть, что делают Владик и Генка.
Он не посмотрел. Именно в эту секунду толкнулась в нем догадка.
— Эй, послушайте, — тревожно сказал Илька. — А какой это был мальчик?
Ребята переглянулись.
— Большой...
— Нет, не очень большой. Но больше тебя.
— Мы его не знаем...
— Эх вы! — бросил Илька. — Он вас от смерти спас, а вы даже не знаете.
— Он нас прогнал, чтобы сушились. А сам остался.
"А вдруг в самом деле?" — подумал Илька.
— У него на ремешке у сумки фамилия написана, только я не прочитал, — объяснил кудрявый.
Они говорили с Илькой как-то слишком охотно и чуть виновато. Может быть, почувствовали что-то серьезное?
Илька сурово спросил:
— Ни одной буквы не помнишь?
— Это не фамилия, — сказал другой мальчик. — Я прочитал. Таких фамилий не бывает...
