Глава третья
Телеграмму принесла сердитая тетка. Она долго ругалась, что на калитке нет заметного номера, и цепко разглядывала Генку: можно ли доверить? Потом велела расписаться и ушла, тяжело топая.
Генка взглянул на первую строчку. Из Москвы.
Значит служебная, отцу.
Распечатывать Генка не стал: отец не любил, когда трогали его почту. Ну, а если в телеграмме что-то срочное? Генка заколебался. Отец придет поздно. Весной он перешел на новую работу, чтобы меньше ездить, но ничего не выгадал: дела на участке шли неважно и он, начальник, иногда пропадал там круглыми сутками.
Может быть, телеграмма из того, московского института, куда отец отправил свой проект? Он сидел над этим проектом четыре месяца...
Генка понял, что придется плестись к отцу на участок. По жаре, через весь город. Автобуса, конечно, не дождешься... Чтобы она сгорела дымным факелом, эта бумажка.
За калиткой Генка еще раз посмотрел на открытые строчки. Внимательней.
"Москва 9007..." Еще какие-то цифры... Город, улица, дом, Звягину... Что?
Звягину Геннадию.
Что за фокус?
Он рванул бумажную ленточку.
"Третьего поезд шестнадцать вагон семь Владик".
Владька... Ура!
Он, кажется, крикнул вслух. Две студентки, проходившие мимо, оглянулись, хмыкнули. Генка дерзко засмеялся им вслед. И вдруг испугался: третье число сегодня. А когда приходит поезд?
Со скоростью Ильки бросился он на угол к автомату, вывернул карман, вытряхнул медяки. Автомат слопал две монеты подряд и не откликнулся ни единым гудочком. Генка шепотом сказал проклятому телефону подходящие слова и подкрепил их кулаком.
В будку заглянул худощавый мужчина в соломенной шляпе.
— Молодой человек, пожалейте технику.
— Техника! Только деньги жрет!
— Позвольте, я помогу.
Генка позволил. Дядька был, кажется, ничего.
— Вам какой номер?
— Справочное вокзала, — сказал Генка. — Только я не знаю. Надо сначала справочное города.
— А что на вокзале?
— Шестнадцатый скорый.
— В четырнадцать двадцать три.
— Это точно? — с подозрением спросил Генка.
— Честное слово. Я им вчера из Москвы вернулся.
Повезло!
Четырнадцать — это два часа по московскому времени. Четыре — по местному. Да еще двадцать три минуты.
А сколько сейчас?
Генка кинулся навстречу первому прохожему:
— Который час?
— Надо говорить: "Скажите, пожалуйста", — сообщил худой длинноногий парень с желтой папкой.
— Пижон— отчетливо сказал Генка.
— Шпана!
— Сам...
Ближайшие часы были у почтового отделения, недалеко. Когда Генка примчался, они показывали половину второго. Можно было не спешить.
Можно было позвать ребят.
Но кого?
Шурка в школе на практике. Да и что Шурка? Будет вежливо мычать и топтаться рядом. Тимка и Антон не знакомы с Владиком, у них своя компания. Был бы хоть Яшка...
Оставался один Илька.
Илька сидел в окрытом окне с книгой на коленях и с унылым лицом. Книжка была старая — "Побежденный Карабас". Генка знал, что Илька давно прочитал ее.
— Хорошо, что ты дома. Я думал, скачешь где-нибудь, — приветствовал он печального Ильку.
— Вчера наскакался...
— Мать заперла, да?
— Никто не запирал.
— Велела дома сидеть?
— Ну...
— А чего нашкодил?
— Я, что ли, виноват?! — вскинулся Илька. — Тимкины дурацкие часы! Мы все бегаем, а у него все "шестой час" да "шестой час". Потом поглядели, а у них одна стрелка вообще отвалилась. Домой пришел, когда уже восемь часов. А мама велела в шесть.
— Ты бы объяснил.
— Объяснил я... А она говорит: на полчаса еще можно из-за этого опоздать, а два часа — это голо... головопят... Нет, как это?
— Головотяпство, — сухо сказал Генка.
Он знал, что, если мать запретила, Илька не выйдет из дома, хоть распахни сто широких ворот. В глубине души Генка считал это основательной глупостью, но Ильку не перевоспитывал.
У каждого свой характер.
— Долго тебе сидеть?
— Пока мама не придет.
— А раньше никак нельзя выйти?
Илька вздохнул и помотал головой.
— Вот балда! — возмутился Генка. — А если что-нибудь нужное? Ну, вдруг дом горит?
— Он ведь не горит, — с некоторым сожалением сказал Илька.
— А если другое важное дело? — Генка вытащил телеграмму. — Вот!
Илька читал медленно и внимательно. С самого начала. И вдруг взвился на подоконнике, издав непонятный восторженный крик:
— У-ых!
— А ты говорил — через месяц, — усмехнулся Генка. — Не через месяц, а через сорок минут. Ясно?
— Ясно, — огорченно откликнулся Илька. — Только мне нельзя.
Генке не хотелось идти на вокзал одному. Было почему-то неловко и страшновато.
— Боишься? — сказал он Ильке.
Илька удивился:
— Я? Я не боюсь, просто нельзя.
— Думаешь, мать не отпустила бы, если бы знала?
— Ну, Ген... Она же не знает. Она скоро придет, а меня нет...
— Записку напиши.
— Записку?
— Илька, козел ты, — серьезно скзал Генка. — Владька же приезжает, а ты...
Илька прыгнул с подоконника в комнату.
— Я напишу. Ладно. Если надо, я могу ведь завтра целый день просидеть... Ген, а почему из Москвы, а не из Одессы?
— Ясно почему. В Москве у них пересадка.
...По западной части неба, громыхая, проходила темная гроза. Но здесь, над привокзальной частью города, сияло солнце. Вымытый ливнем поезд выскочил из-под грозы и помчался к перрону. Сверкающий, зеленый. Все ближе и ближе к перрону.
Генке стало страшно. Илька вертелся и прыгал рядом, а Генка стоял и не знал, что сейчас будет.
Как они встретятся?
Надо что-то сказать при встрече. А что?
Он ждал этого дня, как праздника, а почему? Ну, в самом деле, почему? Они были знакомы с Владькой две недели. А потом? Несколько писем за девять месяцев. Коротеньких писем. Кому охота писать длинные?
Вот выйдет Владик, посмотрит на Генку вежливым и скучным взглядом, и оба они не будут знать, что говорить друг другу...
"Посмотрим!" — вдруг разозлился Генка. В самом деле, надо еще знать, на кого смотреть! Владька же его и не видел ни разу. Как он узнает, кто здесь Генка?
Поезд уже шипел тормозами, как сто рассерженных кошек. Генка с Илькой рассчитали точно: седьмой вагон стал прямо перед ними.
Сначала полезла из вагона какая-то тетушка, нагруженная узлами и корзинками. Откуда такие берутся в наш космический и атомный век? За тетушкой попрыгали на перрон веселые солдаты в расстегнутых гимнастерках. Потом выгрузились два гражданина в майках и пижамных штанах, с пустыми пивными бутылками для обмена. Генка посмотрел на круглые животы этих пассажиров и заскрипел зубами. В тот же миг радостно завопил Илька, и Генка увидел, как он взлетает в крепких руках Ивана Сергеевича.
Генка шагнул к ним, отчаянно шаря глазами в толпе. Владька-то должен быть рядом!
— Гена...
Конечно, Генка сразу понял, что перед ним Владик. Но это был не такой Владик, какой вспоминался. Совсем не такой. Не было строгой напряженности в лице, от которой постоянно вздрагивали чуть сведенные брови. Генка хорошо помнил, как они дрожали. Сейчас у Владика весело блестели глаза. Лицо было темным от загара, и белки глаз выделялись особенно ярко. В уголках их прыгали точки солнца. Генка вдруг понял, почему говорят: глаза смеются.
Правый глаз у Владика чуть косил. Раньше этого, кажется, не было.
"Каким же глазом он видит, а каким — нет?" — подумал Генка. И смущенно отвел взгляд.
— Я тебя сразу узнал, — весело сказал Владик.
— А я тебя — нет, — брякнул Генка.
— Почему? Я вырос, да? — быстро спросил Владик.
— М-м... — Генка замотал головой. — Наоборот. Раньше ты мне был — вот... — Он ребром ладони стукнул по переносице. — А сейчас — во... Он чиркнул пальцем по подбородку.
Владик серьезно смерил Генку взглядом. Подумал, покусывая нижнюю губу. Без улыбки сказал:
— Нет. Наоборот не бывает. Просто ты рос быстрее. За уши тебя тянули, наверно.
— Тогда бы уши выросли, а не я, — хмыкнул Генка, чувствуя, как исчезает неловкость. Все-таки это был Владька. — Ты когда из вагона выскочил? Я и не заметил.
— А я с той стороны. А потом — сюда, под вагоном.
— За такие дела драть надо! — громко заявила грузная проводница. Она как раз проходила мимо.
— Зверская старуха, — сказал Владик. — Всю дорогу со мной ругалась, что я окна в коридоре открываю. А такая жара в вагоне...
Иван Сергеевич отпустил Ильку, и он сунулся между Генкой и Владиком.
— Владик, а ты получил письмо про фламинго? — начал он без всяких предисловий. — Я целый лист написал.
— Ничего я не получил, — сказал Владик, серьезно разглядывая Ильку. — А ты почему такой длинный? Папа, ты говорил, Илька маленький, а он, смотри, мне до уха. Ну-ка, встань рядом.
— А вы похожи, — сказал Генка. — Правда, похожи. Будто братья!
— Ни капельки мы не похожи! — вдруг взъелся Илька и отскочил от Владика. — Врешь и язык не мозолишь!
— Козел, — снисходительно сказал Генка.
— Может быть, домой двинем? А, пираты? — спросил Владькин отец.
— Здрасте, Иван Сергеевич! — спохватился Генка.
— Пап, а Гена меня не узнал, — важно сказал Владик.
— Это сначала, — объяснил Генка. Теперь ему казалось, что Владик не так уж изменился. Только стал будто помладше. И веселее. Не было в нем прежней сдержанности и готовности вскинуть, как щит, свое гневное: "Я сам!" Что ж, это понятно.
Однако Генке показалось, что Ивана Сергеевича огорчили Владькины слова.
— Тут, наверно, одежда виновата, — сказал Генка. — Я Владьку в черном запомнил. Веcь он какой-то черный был. Не то, что сейчас.
Сейчас на Владике были короткие синие штаны и удивительно пестрая рубашка навыпуск. Яркие пятна и клетки перемешивались на ней так, что в глазах мелькало.
— У меня еще мексиканская шляпа была, — весело похвастался Владик. — Ветер унес ее из вагона. Из окна. Проводница радовалась до упаду.
— Эх... — горестно произнес Илька.
А Владик опять посерьезнел. Они обогнали Ивана Сергеевича с Илькой, и тогда Владик сказал вполголоса, но жестко и упрямо:
— Я черный цвет ненавижу. Тогда мне было все равно, а сейчас на черное смотреть не могу... Черное — как слепота.
— Я понимаю, — откликнулся Генка. Он в самом деле понимал. Он вспомнил чердак, похожий на корабль, и косые нити дождя в окне. И еще — Владькины слова, как он, маленький, гонялся за разбойником-ветром.
А Владик вдруг улыбнулся чуть виновато, обогнал Генку на полшага, заглянул в лицо.
— Я сейчас уже почти привык, — тихонько сказал он. — А сначала я как сумасшедший был. Все смотрю, смотрю, просто понять не мог, откуда на земле столько... ну, вещей разных. И красок. Уставлюсь на какой-нибудь камень и пятнышки целый час разглядываю. Или прожилки у листа. Или пестрое платье увижу на ком-нибудь и давай краски считать. Смешно, да?
И конечно, было вовсе не смешно. Скорее, наоборот. Но Генке стало весело. Потому что опять, как раньше, Владька открывал ему свои секреты. Чуть застенчивый, но доверчивый Владька.
Они вышли на улицу, по которой полосой прошелся ливень. Асфальт был темно-фиолетовый, и в нем, опрокинувшись, стояли размытые отражения кленов.
Струи дождя смыли с тротуаров пыль и мусор, но не смогли смыть начерченные мелом клетки "классов". Владик разбежался и запрыгал на одной ноге из квадрата в квадрат. Он четко проделывал какие-то сложные комбинации, выбивая подошвой брызги.
Генка засмеялся. Сам он, пожалуй, не стал бы так легкомысленно скакать на виду у прохожих.
— Эй, народ! — окликнул Иван Сергеевич. — Вы веселитесь, а Илька вдруг загрустил. Почему — не знаете?
— Ой, знаю! — спохватился Генка. — Он из дома без спросу рванул, чтобы вас встречать, и теперь боится нахлобучки.
— Сам ты боишься, — уныло огрызнулся Илька.
— Стойте, люди! — забеспокоился Иван Сергеевич. — Так же нельзя. Мы должны немедленно идти и принять на себя все громы и молнии. А то они падут на эту невинную голову. Идем, Владик? Это по пути.
Илька радостно завертел невинной головой.
Илькина мать встретила гостей весело. Видно было, что по-настоящему обрадовалась. Но на Ильку взглянула холодно.
— Ну, ма... — протянул Илька.
— Ты мне хочешь что-то сказать?
— Ты сердишься, да?
— А ты как думаешь?
— Ну я же оставил записку...
— И что из того?
— Я же написал: "Не сердись".
— Ты написал "нисирдись". Все вместе и везде "и". После этого я не должна сердиться? Грамотей.
— Ну, мам... — тихонько сказал Илька и потерся щекой о мамин локоть. Как котенок.
— Тамара Васильевна, мы просим о помиловании этого грешника, — вмешался Иван Сергеевич. — Мы специально зашли.
— И напрасно, — откликнулась она. — То есть просить решили напрасно. Этот подлиза и сам все выпросит... Иди поставь чайник, горюшко.
Счастливый Илька умчался на кухню, и там сразу что-то загремело.
— Чудовище, а не ребенок, — жалобно сказала Тамара Васильевна. — Господи, когда он вырастет? Был бы такой, как Гена, — совсем другое дело.
Генка пожал плечами. Он не видел особой разницы. К тому же, по словам бабушки, маленький он был "не ребенок, а одна радость", а теперь "бес проклятущий".
— ...или такой, как Владик, — продолжала Тамара Васильевна. — Наверно, Владику не пришло бы в голову устраивать в ванной кукольный театр с настоящим морем и бурей...
— Не знаю, — скромно сказал Владик. — Я еще не жил в квартире с ванной. Папа ее без меня получил.
— Владик умный ребенок, — вмешался Иван Сергеевич. — Не прыгает, не скачет, ни с кем не спорит. Под вагоны тоже не лазит...
— Не стыдно ябедничать? — спросил Владик.
Он держался спокойно и свободно, будто много раз бывал у Ильки.
И Тамара Васильевна говорила с ним как со знакомым, не расспрашивала, не разглядывала. А она ведь первый раз в жизни видела Владика.
А Генка чувствовал себя не очень хорошо. Не привык он бывать в компании взрослых чужих людей. Ну, Ивана Сергеевича он почти не стеснялся, а Илькиной матери побаивался.
Генка скользнул в кухню. На газовой плите булькал и плевался чайник. Илька, взгромоздившись на стул, навис над чайником, будто коршун над кроликом.
— Я домой пойду, — сказал Генка. — Вы с Владькой потом заходите...
— А чай пить? — забеспокоился Илька.
— Да ну тебя с чаем...
— Мама! — предательски завыл Илька. — Генка хочет уйти, а чаю не хочет!
— Не ори, — процедил Генка.
Тамара Васильевна заглянула в кухню:
— Гена, а в чем дело?
Генка насупился:
— Домой мне надо...
— Вот уж напрасно. Я как раз купила торт с орехами.
Генка представил, как ему дадут кусок торта на тарелочке и неизвестно будет, что с ним делать: руками брать, ложкой, вилкой или еще как-нибудь? Скользкий крем начнет липнуть к пальцам и шлепаться на скатерть... Генка понял, что первый же кусочек торта плотным комком засядет у него в горле.
— Мне правда домой надо.
— Жаль. Я думала, ты мне немного поможешь. Надо за сахаром сходить. Мне самой некогда, Владик дорогу не знает, а Ильку я боюсь посылать. Деньги крупные, а этот растяпа уже два раза сдачу терял.
Деваться было некуда:
— Ну, я схожу. Это же недолго.
Владик просунул в дверь голову.
— Гена, я с тобой.
Илька загремел со стула.
— И я!
— А ты будешь мыть чашки, в которых разводил краску.
— Я уже мыл!
— Это называется "мыл"? Почему они внутри желтые и зеленые?
С листьев еще скатывались капли и шлепались на головы прохожим, но асфальт уже просыхал. Темные пятна влаги выцветали на глазах.
— Жара, как в Одессе, — сказал Владик.
— Еще не так бывает, — заметил Генка. — А бывает, что снег в июне.
— Снег я только на картинках видел, — сказал Владик и поддал ногой пробку от пивной бутылки. — Да еще в учебнике видел снежинки. В "Природоведении". Вот такие большие, как пробка. Красивые...
— Ты в нашей школе будешь учиться?
— Конечно.
Генка осторожно спросил:
— А как теперь? В каком классе?
— В пятом. Если за четвертый сдам... Я сдам, там легко. Только пишу с ошибками.
— Не привык еще писать, да?
— Я бы привык, но много мне нельзя пока. И читать тоже...
— Мне вот можно, а я все равно за диктанты двойки иногда хватаю, — признался Генка.
Владик деликатно промолчал.
Они купили пачку сахару, и сдачу Генка опустил Владику в карман.
— Отнеси им. Я пока домой пойду. Я потом приду к тебе.
— Ой, ну зачем ты так? — огорчился Владик. — Обязательно, что ли, уходить?
— Да ну... чай там этот.
— Ну и пусть. Разве плохо?
— Чего хорошего...
— А я люблю, — сказал Владик. — Люблю рисунки на чашках разглядывать. Цветы, узоры всякие.
Генка не понял, смеется он или всерьез.
— Правда, не уходи, — попросил Владик.
— Ладно.
От досады, что попал в такую переделку, Генка даже расхрабрился и за столом сказал Ильке:
— Не болтай ногами, козел.
Это очень понравилось Тамаре Васильевне.
Торт они ели руками. Чашки были зеленые, с желтыми попугаями на пузатых боках. Владик вертел одну до тех пор, пока она не выскользнула на пол.
— Докрутился, — сказал Иван Сергеевич.
Илькина мать сделала вид, что ничуть не огорчилась. Сказала, что это к счастью.
— Пустяки какие. Сейчас я замету осколки.
— Я сам, — поспешно сказал Владик.
