Глава вторая
В конце мая внезапно ударила жара. С утра было еще прохладно, а к полудню разжарило, словно в июле. Солнце било в окна и так нагревало парты, что краска липла к ладоням. Илька едва досидел до конца четвертого урока и побрел домой, совершенно ослепший от солнца и оглохший от зноя.
Жесткий воротник безжалостно тер мокрую шею. Можно было снять куртку, но для этого пришлось бы скидывать ранец. Кроме того, брюки держались на широких шелковых лямках, которые Илька ненавидел и показывать никому не собирался. Он шел и ругал шепотом тех, кто придумал такую дурацкую школьную форму. Разогретое толстое сукно пахло шерстяным одеялом. Этот запах Илька терпеть не мог еще с детсадовских времен, когда всех ребят насильно укладывали спать после обеда.
Дома Илька грохнул на пол ранец, как из скафандра, выбрался из раскаленной формы и с головой нырнул в шкаф — искать нормальную одежду. Из старых штанов и рубашек он вырос, но мама еще в марте позаботилась о новом "летнем обмундировании". Мама молодец! Через три минуты Илька танцевал перед зеркалом в желтой тенниске и коротеньких штанах с косыми карманами. Потом с удовольствием протянул в петли скрипучий новенький ремешок.
Красота! Словно крылья выросли.
Илька крутнулся на пятке и решил, что обедать ему не хочется, а хочется бегать. Он прыгнул в коридор, хлопнул дверью и выскочил на улицу.
Вот это жизнь! Мчишься так, что ветер свистит в ногах и мохнатыми лапами забирается под рубашку. А веселое солнце не отстает, не выпускает из теплых ладоней.
Вот так и начинается лето! Не с первого дня каникул, а со встречного ветра, скорости и солнца...
На всем скаку повернул Илька в широкий Сосновый тупик. Тупик он и есть тупик, машины не ходят. Но тишины здесь не бывает: ее разгоняют футболисты.
Семь или восемь мальчишек, разделившись, гоняли мяч.
— Я за кого?! — крикнул Илька на бегу.
Обе команды хором ответили:
— За нас!
Его теперь везде принимали, не то что в прошлом году. Как-то незаметно это получилось. Раньше могли сказать: "Обожди, не суйся", а сейчас Илька знает — не скажут. Может быть, это после того, как он у всех на глазах катался на лыжах-коротышках с откоса за пристанью? Все топтались наверху, а он взял да и ахнул вниз, бросив при этом непонятные слова: "Трусов родила наша планета..." Левую лыжу потом так и не нашли в снегу... А может быть, после того, как он сцепился с одним пятиклассником и держался, пока не подоспели Генка, Шурик и Антон Калинов? Или просто потому, что девять лет гораздо больше, чем восемь?
Когда играешь в футбол, время летит так же быстро, как гоняешь мяч. А знатоки про Ильку говорят, что в технике игры он не силен, но скорость развивает бешеную. И четыре часа мелькнули как четыре минутки. Илька даже не отдыхал и остановился лишь тогда, когда длинный Тимка Савельев саданул ему ботинком под колено. Сгоряча Илька полез в драку, но тут же сел в пыль, и ему очень захотелось заплакать от боли и какой-то неожиданной слабости.
— Жердина ходячая, — глотая соленые слезы, сказал он.
Тимка стоял опустив руки и в десятый раз объяснял, что он не нарочно.
— Лошадь, — сказал Илька и начал растирать ладонями здоровенный синяк.
Мальчишки сочувственно молчали. Такое молчание не понравилось Тимке, и он отругнулся:
— Если слезки на колесиках, ходил бы в балет, а не в футбол играть...
Он, кажется, намекал. Дело в том, что зимой Илька занимался в балетном кружке, но был выгнан за чрезмерную горячность и невнимательность. "Слишком, слишком много темперамента", — сказала Илькиной маме седая сухопарая руководительница.
Это воспоминание прибавило Ильке злости.
— А твоими копытами только сваи забивать, — ответил он. Встал и захромал домой.
Мама была уже дома. Она цепко оглядела Ильку, сразу увидела кровоподтек и поздравила с "первым поцелуем лета". Илька промолчал и присел на стул.
— Носишься как угорелый и не думаешь, что я беспокоюсь, — сказала мама. — Неужели обязательно являться домой после меня?
— Все равно я забыл ключ, — вяло сказал Илька.
— Как всегда.
Илька решил было ответить, что на этот раз не "как всегда", а оставил в кармане брюк. Но не ответил. Не хотелось почему-то говорить.
— И с утра голодный, — продолжала мама. — Стал как щепка. Посмотри на себя.
Смотреть на себя Илька не стал, а сказал, что у них в классе есть толстый Малахов и все его зовут Дыней.
— Тебе это не грозит, — заметила мама и ушла разогревать котлеты.
Илька почувствовал, что есть совершенно не хочется. Тошно думать о котлетах. Водички бы глотнуть, а то сухо во рту. Но мама заставит пить кипяченую.
Котлеты на кухне отвратительно трещали в масле. Ильку слегка затошнило.
К счастью, пришел дядя Володя, мамин знакомый.
У дяди Володи было красивое худое лицо и черные мушкетерские усики. Одевался он тоже красиво: носил разноцветные свитеры и удивительно отглаженные брюки. Но сегодня он явился в сапогах и брезентовой куртке.
— Боже мой, Владимир?! — удивилась мама. — В какую дальнюю экспедицию вы опять собрались?
— Не "в", а "из", — сказал дядя Володя и ловко бросил у порога рюкзак.
— Когда же вы успели? Вы же недавно у нас были.
— Двадцатый век! Скорости...
— Проходите. Илька, ты почему не здороваешься? Снимайте куртку.
— Знаете, Тамарочка, не удержался и специально соскочил с автобуса, чтобы заглянуть к вам, — объяснил дядя Володя. — Хочу похвастаться необыкновенной добычей. Разрешаете?
— Разрешаю, — улыбнулась мама.
С загадочным лицом дядя Володя вынес на середину комнаты рюкзак. Расстегнул и опрокинул над желтыми половицами. Илька вытянул шею. Что-то непонятное, большое, светясь нежно-розовым пухом и сверкая пунцовыми перьями, медленно вываливалось из рюкзака. Наконец вывалилось и тяжело ударилось об пол. Илька увидел длинные птичьи ноги. Тоже розовые, со скрюченными пальцами.
Удивительная птица раскинулась перед Илькой. С длинной лебединой шеей, но на лебедя совсем не похожая. Всех цветов зари. Только алые крылья оторочены черной каймой.
Это была мертвая птица.
— Ой, что это? — громко сказала мама, обходя ее стороной.
— Вы, Тамарочка, не поверите. Сплошная экзотика. Самый настоящий фламинго... Каким южным ветром занесло его в наши края?
— Действительно... — произнесла мама.
Дядя Володя повесил пустой рюкзак на спинку Илькиного стула и со скромной гордостью шагнул в сторону: пусть все полюбуются на его добычу.
Илька сполз с сиденья и встал перед птицей на колени. Провел пальцем по розовой шее. Шелковистые перышки легко пружинили. Случайно Илька задел коленом клюв и вздрогнул: клюв был гладкий и очень холодный. Илька отодвинулся.
Дядя Володя праздничным голосом рассказывал:
— Представляете, чистейшая случайность. Встала машина, что-то стряслось с мотором. Водитель такой болван... Я вылез ноги поразмять. Смотрю — летит. Высоко. Думал, журавль. Даже не надеялся, что попаду. Бросился в кабину, схватил чье-то ружье — трах! Смотрю — падает. Прямо на шоссе. Глазам своим не поверил...
Глаза фламинго были затянуты пеленой.
Илька спросил:
— Разве журавлей едят?
— Нет, конечно...
— Тогда зачем вы "трах"?
— Илька... — укоризненно сказала мама.
Дядя Володя сдержанно улыбнулся.
— Законный вопрос. Если рассуждать логически, стрелять не следовало. Но есть такая штука в человеке — охотничий азарт.
— Дурацкий азарт, — рассеянно отозвался Илька.
— Илья! — страшным голосом произнесла мама. — Как ты смеешь! Извинись сию же минуту!
Илька выпрямился.
— Извините, пожалуйста, — сказал он, — это я нечаянно. Я хотел подумать, а получилось вслух.
— Негодный мальчишка, — сказала мама с некоторым облегчением.
— Ну-ну, зачем так... — вступился дядя Володя. — Дело ведь не в форме выражения, а в самой сути. Допустим, азарт дурацкий. А разве ты не стреляешь из рогатки по воробьям?
— Он не стреляет, — поспешно заверила мама.
Илька снова взглянул на фламинго.
— Это же не воробей. Сравнили пень с ярмаркой.
— Илья! Выставлю в кухню, — пообещала мама. И не выставила, наверно, только потому, что догадалась: он сразу полезет к холодному крану.
Илька притих и снова наклонился над птицей.
Приподнял крыло. Перья сухо шелестели.
— Можно, я возьму одно перо?
— Да ради бога! Подожди, я оторву...
— Я пошутил, — сказал Илька.
— Ну... Как хочешь.
Он стал укладывать добычу в рюкзак.
Мама вздохнула:
— Все-таки жаль, что убили такую красоту...
— Эта красота не пропадет, — бодро откликнулся дядя Володя. — Выйдет отличное чучело.
— Да, конечно, — сказала мама.
Дядя Володя выпрямился и бросил рюкзак на плечо.
— Извините за непрошенный визит. Я пойду.
— Куда же вы? А обедать?
— Спасибо, хочется домой поскорее. Я ведь еще не был у себя...
Мама проводила его до двери и вернулась с каменным лицом. На Ильку не взглянула.
— А чего он врет, — мрачно сказал Илька.
— Что значит "врет"?
— То, что с автобуса прямо к нам пришел. У него в рюкзаке, кроме птицы, ничего не было. С пустым рюкзаком он ездил, да? Он уж тыщу раз дома побывал, а потом к нам пришел хвастаться.
Мама смешно приоткрыла рот.
— Ну... ну, может быть. Наверно, ему неловко было просто так заходить, вот он и придумал. Такой характер. А ты ведешь себя безобразно.
— А зачем он говорит "Тамарочка"...
— Илька... Что за глупости! Ну, привычка такая. Он мой хороший знакомый.
— Иван Сергеевич так не говорит.
— При чем здесь Иван Сергеевич? С Володей мы учились в одном институте. Меня там все звали Тамарочкой.
— Он мне не нравится, — сказал Илька.
Мама взяла его щеки в ладони.
— Мне тоже, — тихо сказала она. — И все-таки надо стараться быть вежливым. Договорились?
Илька нехотя кивнул. Но мама не убрала рук. Ладони скользнули со щек на лоб. Они были очень холодными.
— Ой, Илька... Начинается опять лето.
"Ну и хорошо. Лето в тыщу раз лучше зимы", — хотел ответить Илька. Но язык сделался совсем сухим, просто деревянным. Илька неловко вздохнул и присел на диван. Привалился к спинке. Мамины пальцы, как встревоженные человечки, забегали по нему от пуговицы к пуговице...
Илька проснулся от того, что щелкнул замок сумочки. Значит, мама сейчас уйдет на работу. Обычно они выходили вместе, но когда Илька не спешил, он просыпался позднее — от этого сухого щелчка.
Илька приоткрыл глаза. Мама стояла у зеркала. Сумочку она держала в правой руке, а левой торопливо поправляла прическу.
— Проснулся? Доброе утро, — сказала мама, не обернувшись.
Как она узнает, что Илька уже не спит?
— Еше не совсем проснулся...
— Нет уж, ты постарайся совсем. И слушай внимательно. Температура у тебя нормальная, я проверяла. И наверно, не поднимется, если не будешь слишком много скакать по комнате.
— Не буду... — лениво сказал Илька.
Где уж ему скакать? Ноги и руки гудели и казались жидкими, как вареные макароны. И в горле скребло.
— Но обязательно позавтракай, слышишь? Разогрей котлеты.
"Ой..." — подумал Илька.
— И молоко тоже согрей. Оно уже кипяченое, но немного остыло. Выпьешь кружку горячего. И не забудь принять биомицин.
Илька вздохнул:
— Не забуду.
Впервые, что ли? Каждое лето у него ангина. По нескольку раз. Мама однажды сказала: "Простываешь постоянно. Носишься разгоряченным под всеми ветрами..."
Илька не почувствовал раскаяния. Эти слова ему понравились. "Под всеми ветрами..." Было в них что-то широкое, шумное, синее... Но ангины продолжались.
В прошлом году мама хотела, чтобы Ильке удалили гланды, водила в свою больницу. Там его осмотрели, взяли кровь на анализ и сказали маме: надо подождать. Мама опечалилась, а Илька нисколечко...
— Я сегодня вернусь пораньше, — сказала мама. — Не скучай. — Подошла и чмокнула Ильку в лоб сухими губами. — Проветри комнату, но не торчи под форточкой. Договорились?
Илька двинул головой: договорились. Мама продолжала смотреть на него, глаза у нее были большие и печальные.
— Похудел моментально, — сказала она. — Раньше хоть лицо было круглое, а сейчас щеки ввалились... А ночью нес всякую чепуху. Что тебе снилось?
— Какая-то мохнатая дрянь, — припомнил Илька. И прибавил, чтобы успокоить маму: — Не бойся, я оторвал ей хвост.
Мама улыбнулась.
— Ты запомнил все, что я сказала?
Илька морщил лоб.
— Мама... А где живут фламинго?
— Ну вот! Я тебе про одно, а ты...
— Я все запомнил, — поспешно сказал Илька. — Но ты не знаешь, где живут фламинго?
— На юге.
— Я знаю. Но где на юге? Мне надо точно.
— Не помню. Я постараюсь узнать, хорошо? А теперь еще поспи.
Она ушла, а Илька стал думать о жарком ветре, принесшем в их края удивительную птицу. Скверную шутку сыграл с ней этот ветер. А может быть, он не виноват? Не знал ведь он, что фламинго нарвется на выстрел... Может быть, она вывела бы здесь птенцов и чудесные розовые птицы стали бы летать над городом. Живые... А что? Ведь живут на недалеких озерах такие же, как в Африке, пеликаны...
Илька незаметно уснул и проспал до одиннадцати часов. Разбудил его голод. Илька уже без всякого отвращения стал думать о котлетах.
Ноги теперь почти не гудели. Илька выбрался из постели, протопал на кухню и ухватил котлету пальцами со сковородки. Не разогревать же, в самом деле. Потом он вспомнил про молоко. С минуту лень боролась в нем с угрызениями совести. Потом он попробовал молоко и решил, что оно и так достаточно теплое. Илька запил им биомицин.
В комнате Илька открыл форточку и печально уселся от нее подальше. Начинался скучный день.
За окнами шумело веселое солнце, качались на ветках молодые листики — яркие, как зеленые огоньки. Прыгали счастливые воробьи, у которых не бывает ангины. Промчался на велосипеде "Спутник" бородатый спортсмен в таких же, как у Ильки, серых штанишках и в майке, розовой, как грудь фламинго... Потом прошагал с портфелем в руках по другой стороне улицы длинноногий Шурка Черемховский. Неужели из школы? Так рано? Он свернул за угол, Илька не успел его окликнуть. А жаль... Шурка-то, конечно, знает, где живут фламинго.
Илька вытащил коробку с карандашами "Искусство" и тетрадь для рисования. Достал сначала красный и розовый карандаши. Он трудился долго, но фламинго все равно не получился. Ведь Илька видел только мертвую птицу, а рисовал живую. Не вышло. С досады он нацарапал бородатого черта на велосипеде и закрыл тетрадь. Тоскливыми глазами посмотрел за окно.
И тогда, к великой своей радости, увидел он, как через дорогу прямо к окну шагает Генка.
Забыв про запрет, Илька взлетел на подоконник и высунул голову в форточку.
Илька, видимо, так сиял, что Генка чуть-чуть улыбнулся в ответ, хотя настроен был хмуро. Он тут же снова посерьезнел и спросил:
— Ты один?
— Мама на работе.
— Дай чего-нибудь пожевать. В брюхе свистит от голода.
Илька удивился, но молча скользнул с подоконника. Если у человека свистит в животе, ему не до расспросов. Отрезал Илька почти полбатона, положил на кусок две котлеты и все это переправил Генке через форточку.
— Сила! — сказал Генка.
Бросил к ногам сумку, прислонился к стене и принялся за дело. Изредка поглядывал вверх, через плечо, на Ильку. Илька вылез из форточки почти по пояс, и сандалии его скребли по стеклу. Сверху видна была Ильке Генкина макушка с маленьким хохолком. Генка жевал так, что хохолок дергался.
Илька спросил осторожно:
— Ген... Тебя, что ли, из дому выгнали?
Генка перестал жевать.
— Чего?..
— Да нет, я так... — смутился Илька.
— Чтоб из дому выгнали, надо в этот дом попасть сначала, — сердито объяснил Генка. — А попробуй попади. Там во какой замок! И ключ отец на работу унес, забыл оставить. И окна заперты... Только жареной картошкой из-за двери пахнет.
— У меня еще молоко есть, — сочувственно сказал Илька. — Принести? Только оно кипяченое.
Генку передернуло.
— А я ничего, пью, — со скромной гордостью заметил Илька. — Приходится, раз ангина... Ой! — вдруг встревожился он. — А если ты заразишься от котлеты? Ты не боишься ангины?
Генка обернулся. На лице его проступила сытая улыбка.
— Не, — сказал он и потянулся. — Я от голода помереть боялся, а теперь ничего не боюсь... А ты из-за ангины дома сидишь? Я думал, из-за ноги. Нога-то целая?
Илька подтянул пижамную штанину и с удовольствием показал кровоподтек. Если рана не болит, ею очень удобно хвастаться.
— Сгибается? — спросил Генка.
Илька попрыгал на подоконнике.
— Козел, — усмехнулся Генка.
Илька довольно заулыбался. Козел — это совсем не обидно. Это вовсе не значит — драный козел, с соломой в бороде и репьями на худых боках. Это значит — горный козел, житель скалистых круч, летающий над жуткими провалами, по диким тропинкам. Легкий круторогий зверь.
— Да, я же забыл совсем, — спохватился Генка. — Зачем я к тебе шел-то! Я утром Ивана Сергеевича видел. Он просил сказать, что не зайдет к вам, потому что к Владьке улетает.
Илька огорчился и обеспокоился:
— Зачем?
— Я не знаю, он на ходу крикнул. Бежал на остановку автобуса и размахивал билетом.
— Что-то случилось, — полувопросительно заметил Илька.
— Да ну... Что может случиться? — возразил Генка. Но как-то неуверенно возразил и помрачнел. Потом сказал, стараясь прогнать тревогу: — Все хорошо было, Владька же писал. Недавно писал мне.
— И мне, — согласился Илька, но не успокоил себя. — А знаешь, Ген, в больницах бывает, что сегодня хорошо, а завтра плохо...
Генка, конечно, это понимал.
— Он так бежал, что я даже спросить не успел... Стой, Илька! Если бы что плохое, он бы грустный был! А он совсем не грустный. Потом даже рукой мне помахал как-то по-смешному. — Генка поболтал в воздухе ладонью. — Вот так... Я поэтому и не подумал о плохом, пока ты не сказал. Ты всегда панику поднимаешь, козел несчастный.
Илька облегченно засмеялся, подпрыгнул и снова повис в форточке.
— Правильно! Иван Сергеевич недавно говорил, что никакой опасности нет. Он маме письмо от врача показывал.
— А что, он к вам часто заходит? — как-то слишком небрежно спросил Генка.
Илька смутился. Сам не понял почему.
— Заходит... — сказал он и завозился в форточке. — Он зимой начал заходить, когда я ногу вывихнул. Помнишь?
Генка, видимо, не помнил. А Илька помнил очень хорошо, как сидел на скользком асфальте и не мог сдержать слезы. Генка и Яшка стояли рядом и ругались, потому что он не давал тронуть ногу. Хорошо, что Иван Сергеевич проходил мимо. Он без разрешения вправил Ильке ступню, на руках отнес его домой и долго убеждал маму, что ничего страшного не случилось. Будто не мама, а он работал врачом. На другой день он зашел снова и, смущаясь, сказал: "Как-то на душе неспокойно. Все думаю, правильно ли я ему ногу дернул? Может быть, не в ту сторону?" Все было правильно: Илька еще прихрамывал, но уже прыгал по комнате. Увидев такое дело, Иван Сергеевич стал прощаться, но мама усадила его пить чай и стала расспрашивать про Владика.
В третий раз Иван Сергеевич появился с письмом. "Владик про вас спрашивает, про ребят... Что написать? Как ты живешь, Илья-громовержец?" Илька удивился: он сам недавно нацарапал письмо Владику. Но радость от прихода Ивана Сергеевича была сильнее удивления. Потом Иван Сергеевич стал приходить просто так. Он жил теперь совсем недалеко, тоже в новом доме. "Сижу один, как крот, в пустой квартире. По вечерам тоска берет. Думаю, дай забегу на огонек", — признался он однажды. А мама объяснила Ильке: "Он по Владику скучает, а вы, наверное, похожи. Вот он тебя и навещает".
Такое объяснение не понравилось Ильке. Он вспомнил Владика и долго крутился у зеркала. Решил: "Нет, не похожи! Владик здесь ни при чем..."
— А, вспомнил... — вдруг спохватился Генка. — Это в зимние каникулы было. Он как дернет ногу, а ты как взвоешь!
Илька огрызнулся:
— А ты бы не взвыл?
— Взвыл бы, наверно, — честно сказал Генка. — Я ведь не смеюсь, а так... Я знаешь что думаю, Илька? Может, Владьку уже выписать решили?
— Тю... — сказал Илька.
— А что?
— Его в июне выпишут. Еще целый месяц ждать.
— Да знаю я. А если все хорошо, то, может быть, раньше?
— Раньше из больницы не выпускают, — с железной уверенностью заявил Илька. — Спроси у мамы.
Генка поднял свою сумку.
— Пойду я. Может, мать пришла с работы, открыла...
Илька сразу загрустил: опять сидеть одному. И тут он вспомнил:
— Гена, подожди! Не знаешь, где живут фламинго?
— Чего? — сказал Генка и поднял брови.
— Не "чего", а "кто", — строго поправил Илька. — Фламинго, такая розовая птица. Большая... Да ты не знаешь, раз спрашиваешь.
Генка подумал.
— Яшка, наверно, знал. Он всякие марки собирал про зверей. Иностранные.
— Яшка...
Они помолчали. Мало ли что знал Яшка! Этого теперь никто не узнает...
— А может быть, он не утонул, — тихо сказал Илька. — Может быть, он все подстроил, сумку на берегу оставил, а сам сбежал. Он в прошлом году в Африку собирался, у меня рюкзак просил.
— Брось! — серьезно сказал Генка. — Даже его мать сейчас так не думает.
"Яшка умер", — отчетливо подумал Илька и закрыл глаза. Он попытался представить мертвого Яшку-Воробья, но не смог.
Илька не боялся размышлять о смерти. Он относился к ней серьезно и спокойно. С печалью, но без страха он вспоминал, как хоронили отца.
Но Яшку он помнил только живым. Веселым. Вместо Яшки представился почему-то застреленный фламинго, а потом, совсем некстати, вспомнился разговор с дядей Володей: "Это же не воробей. Сравнили пень с ярмаркой..."
— Наверно, еще Шурка знает про это... про птицу, — перебил Генка Илькины мысли. — У него голова всем чем хочешь набита. Ты покарауль, когда он из школы пойдет, и спроси.
— А он уже шел из школы. Совсем рано. Я видел.
— А, верно! — вспомнил Генка. — Ребята говорят, что его с уроков прогнали.
Илька дернулся в форточке.
— Врешь!
Генка засмеялся.
— Нет, правда. Потеха.
Илька обиделся за Шурика:
— Никая не потеха! За что его выгнали? Он же отличник.
— Вот это и смешно, — объяснил Генка. — Если бы меня прогнали, тогда ясно. А за что его? Говорят, поругался с учителем... Да ладно, обойдется... А зачем тебе эта фламинго?
— Надо, — хмуро сказал Илька, потому что сам толком не знал зачем.
— В биологическом кабинете у нас карта есть. На ней все звери показаны, где они живут. Прямо так и нарисованы: львы в Африке, тюлени на Севере...
— И птицы?
— И птицы.
— В кабинет нас не пускают, — опечалился Илька. — Да я и в школу в этом году не пойду, наверно. Четыре дня до каникул.
— Ну, в магазин учебных пособий сбегай, там все карты продаются.
— Точно? — с беспокойством спросил Илька. Он уже ясно представлял громадную карту, усыпанную фигурками львов, медведей и крокодилов.
— Точно, — сказал Генка. — Мы зимой с рисования сбежали и пошли в этот магазин скелет смотреть. Я там эту карту видел. Копеек сорок или пятьдесят стоит.
— Подожди! — крикнул Илька и исчез из форточки.
Отыскал в ящике стола свой новенький полтинник, зажал в кулаке и снова кинулся к окну.
— Гена! Купишь карту, ладно? Вот, есть деньги.
Генка озадаченно заморгал.
— Ни фига... Это, значит, мне топать в магазин?
— Ну, Ген... — проникновенно сказал Илька.
— Чего "Ген"! Думаешь, охота за тридевять земель тащиться?
— Скелет смотреть охота была, — упрекнул Илька.
— Скелет... Тогда все равно делать было нечего.
— А сейчас?
— Сейчас у меня ботинок жмет...
Илька внимательно посмотрел на Генкины ноги.
— Ты вчера в этих ботинках в футбол играл. Не жали?
— Чтобы ты провалился, — мрачно сказал Генка. — Давай сюда деньги...
Когда ждешь, время тянется медленно, как застывший резиновый клей.
Илька чуть не протер носом стекло в окне. Потом решил, что магазин закрыт на учет, или Генка потерял деньги, или какие-нибудь хулиганы отобрали у него карту. От таких горьких мыслей ангина снова заскребла ему горло. Илька лег и отвернулся к стене.
Тогда кто-то легко стукнул по стеклу.
Илька птицей метнулся к окну. И от огорчения чуть не заплакал: там стоял не Генка, а Шурик.
Шурик знаками показал: открой форточку. Илька взгромоздился на подоконник и открыл. И спросил сиплым от обиды голосом:
— А Генка? Ты Генку не видел?
— Видел, — сказал Шурик. — Возьми, пожалуйста, карту.
И только после этих слов заметил Илька, что у Шурки в руках большая бумажная труба.
— Купили!— возликовал он.
— Да нет, не купили, — сказал
Шурик. — В магазине таких сейчас нет. Генка ко мне зашел. У меня разных карт целый ворох. Ну, вот эту нашли. — Он просунул в форточку трубу. — У нее один край помят, но не очень. Зато уже склеенная карта. А новую пришлось бы из четырех листов склеивать.
Подумаешь, край помят! Карты дальних экспедиций и плаваний, наверно, еще не так бывают помяты! И дожди барабанят по ним, и колючие искры костров прожигают их навылет...
— Ой, Шурка, спасибо! — шепотом сказал осчастливленный Илька.
— Да ну, пустяки. Подожди, я чуть не забыл. Гена сказал, что пятьдесят копеек тебе завтра отдаст. А сейчас он на них два билета в кино взял.
При чем здесь пятьдесят копеек! Скорее бы развернуть карту... Но так нельзя, нехорошо оставлять под окном Шурика.
А вежливый Шурик поинтересовался:
— Как твое горло? Все болит?
— Ни капельки! Только на улицу нельзя. И ко мне никому нельзя заходить: инфекция.
Шурик сочувственно вздохнул.
— Лучше бы уж в школе весь день сидеть, — печально сказал Илька. И вспомнил: — Ой, Шурка! А правда, тебя сегодня выгнали?
— Было, — с усмешкой сказал Шурик. И вдруг сделался немного похожим на Генку. Посмотрел мимо Ильки, холодно и как-то упрямо. И словно мускулы напружинил под рубашкой. А какие у него мускулы! Почти как у Ильки.
"Не надо спрашивать", — подумал Илька. Но Шурик сказал сам:
— Глупая история вышла. Из-за Яшки.
— Из-за Воробья? Как это?
— Да так. Из-за разговора. На истории. Есть у нас учительница. Ты, наверно, ее видел: такая, с бородавкой.
— На носу бородавка...
— На носу... Изображает из себя профессоршу, а на самом деле... Вспоминать не хочется. Не столько по истории рассказывает, сколько лекции по воспитанию читает. Тоска заупокойная...
"Ну и Шурка!" — ахнул про себя Илька.
— И сегодня тоже завелась... — Шурик передохнул и гнусавым голосом начал: "Мне совершенно непонятно легкомыслие и беспечность нынешних школьников. Совершая необдуманные поступки, они не желают представить, какой результат может повлечь за собой такой поступок. У вас уже есть печальный пример. Воробьев из четвертого класса "А" неосторожно вел себя на берегу и, как установило следствие, сорвался и погиб. А зачем, спрашивается, он..." Тьфу! Мне противно стало. Я поднялся и спрашиваю: "Откуда вы знаете?" А она: "Что именно?" — "Ну, то, что он погиб из-за легкомыслия. Ведь никто не видел, как он погиб". А она давай опять тянуть: "Достаточно знать его характер, чтобы сделать выводы. Известно, сколько неприятностей он доставлял педагогам". Тут наша одна девочка говорит: "А Галина Николаевна плакала, когда узнала про Воробьева..." А историчка в ответ: "Ну что же, мне тоже жаль этого мальчика..." А ведь ей, Илька, нисколечко не жаль! Это сразу видно. Тут меня будто дернули за язык. Я перебил и говорю: "Однако у него было одно хорошее качество. Он никогда не говорил подлостей про тех, кто умер..."
Шурик нервно засмеялся и быстро взглянул Ильке в лицо. Илька висел на форточке, приоткрыл рот от изумления и восторга.
Шурик вздохнул.
— Ну, вот... У нее даже бородавка побелела. Она губами пошлепала и говорит: "Я б-буду, Черемховский, н-настаивать, чтобы в-вы не присутствовали на моих уроках. П-па-а-трудитесь выйти".
— А ты? — выдохнул Илька.
Шурик пожал плечами.
— Потрудился...
Илька подумал и серьезно сказал:
— Шурик, ты молодец. А что теперь будет?
— Да ничего, наверное, не будет. До конца года три урока по истории осталось. Переживу.
— А дома? Тебе не влетит?
— Что значит "влетит"? Мне в общепринятом смысле вообще не влетает никогда. А впрочем, не знаю. Видишь ли, со мной первый раз такая история.
Илька почувствовал, что переплет рамы сильно давит ему живот. Неудобно торчать в форточке, лежа животом на тонкой перекладине. Илька завозился.
— Иди в комнату! — спохватился Шурик. — Ты же можешь опять простудиться! Я тоже пошел, мне пора.
И он исчез, вежливо сказав "до свидания".
Илька прыгнул на пол. Бумажная труба лежала у его ног. Илька не разворачивал. Что-то слишком тяжелой стала голова. Может быть, снова поднимался жар? Обо всем думалось сразу: фламинго, Яшка, обрыв, Шурик, его учительница... Все перепутывалось...
Илька тряхнул головой. Все-таки карта перед ним. Вот она. С открытыми тайнами зверей и птиц. Сейчас... Тоненькой стрункой начинало в нем звенеть радостное нетерпение. Сейчас...
Он встал на колени и прижал у карты один уголок. Потом катнул от себя трубу. Карта развернулась сразу: легко, почти без шелеста. Лишь края чуть приподнялись над полом.
Илька вздохнул как от встречного ветра. И засмеялся.
Ну, поймите Ильку. Никогда-никогда он не видел вблизи таких громадных карт. Ребятам постарше они, конечно, знакомы, а он, второклассник, где мог их увидеть? И вдруг с размаху развернулся перед ним удивительный синий мир. Синий и пестрый. Словно в полутемной комнате бесшумно упала стена и открылись за ней незнакомые страны.
По Африке, желтой от песка и высохших трав, мчались антилопы и жирафы, неторопливо и царственно двигались львы, шагали независимые слоны. Киты и акулы пенили воды океанов. Веселые кенгуру скакали через всю Австралию, белые медведи и моржи выползали на льдины у полюса. Тигры и зайцы, лоси и удавы, утконосы и крокодилы... От них рябило в глазах. Может быть, и в самом деле они двигались? Не Земля, а веселый зоопарк. Нет, не зоопарк: звери здесь были свободны...
Илька не нашел фламинго. Долго искал по всем берегам и странам, видел удивительную птицу лиру, потом попалась еще странная птица секретарь. А фламинго не было.
Илька не огорчился. Он почти позабыл про фламинго. Вставала перед ним гудящая зелень джунглей, грозно темнели коричневые горы, обнимал со всех сторон темно-голубой океан. И очередями били с карты разнокалиберные буквы названий: Ямайка (Я-майка!), Хоккайдо, Шпицберген, Канберра, Скагеррак (Скагер-р-рак!)... И звонкое, как сигнал трубы, — Горн! Мыс Горн...
Буквы прыгали через оленей и зебр, а львы смешно шевелили хвостами. Илька улыбнулся и прилег щекой на западное побережье Африки.
...Когда пришла с работы мама, он спал, раскинувшись между Австралией и берегом Аргентины. Ладонь его бережно прикрывала мыс Горн, известный своими бурями.
...Карту Илька прибил над кроватью. Мама не спорила. Ей только не нравилось, что Илька торчит перед картой целыми часами. Встанет в кровати, упрется в моря и горы ладонями и что-то бормочет.
Мама подходила, трогала лоб. Большого жара не было. Илькина ладонь корабликом скользила по карте.
— О чем ты шепчешь? — спросила мама.
Илька улыбнулся и тихо сказал:
— Под всеми ветрами...
Мама наконец не выдержала:
— Ты засиделся дома. Вся ангина давно кончилась. Мог бы и погулять, а то привыкнешь к пижаме, как пенсионер...
Илька оторвался от карты. Но медлил. Он знал, что, оглянувшись, увидит обыкновенные скучные стены, знакомый до последней щелки шкаф, знакомое окно и знакомый кусок улицы в нем. Не будет в окне джунглей и жирафов.
Он обернулся и увидел скучные обыкновенные стены...
...Он вышел на улицу. Стоял безветренный вечер. Очень теплый. Клейкие, но уже подросшие листики густо сидели на ветках. Солнце ушло за крыши, но было еще светло. В тупике галдели футболисты. Илька постоял на углу. Генки среди игроков он не заметил.
— Иди за нас! — крикнул издалека забывший про ссору Тимка.
Илька покачал головой. Медленно зашагал в другую сторону. Ему было грустно и немного тревожно.
Илька свернул на Пароходную улицу. Впереди, за берегом, не было ничего, кроме неба, и в небе вставал закат. Громадный и ясный. Илька еще не видел такого. У самой земли небо горело алым светом, а выше делалось оранжевым.
Оранжевый свет постепенно терял красноватые тона и переходил в чисто-желтый. И в этом желтом океане, как потерянное перо фламинго, висело узкое облако: пунцовое, с темной оторочкой.
Берег был пуст, и одинокая мазанка над обрывом казалась хижиной Робинзона.
Щелк-щелк-щелк — стучали Илькины подошвы. А больше — ни звука.
Илька отчетливо понял, что сейчас что-то случится.
И он почти не удивился, когда из-за ближних заборов выплыла в просвет улицы и заскользила по закату высокая тонкая мачта. С перекладиной и тросами, с узким повисшим флагом. Она двигалась над обрывом, и даже мазанка не закрыла ее верхушку.
Илька охнул и рванулся к берегу.
Был невиданный разлив, и горящие на закате плесы уходили к горизонту. Внизу, вдоль береговых откосов, шел большой пароход. С круглыми иллюминаторами вдоль черных высоких бортов, с белой рубкой и мачтой, похожей на мачту фрегата.
Это было нездешнее судно. Видно, пользуясь высокой водой, пароход пришел с низовьев и теперь опять уходил в родные места.
Илька провожал его глазами. Вертелось в голове какое-то слово. Очень нужное и очень знакомое. И наконец Илька догадался: про этот пароход можно было сказать то, что никак не подходило плоским неуклюжим буксирам и пассажирским теплоходам, похожим на плавучие рестораны.
Можно было сказать: корабль.
И тут Илька понял, что же ему не дает покоя. Отчаянно хотелось в дальнюю дорогу. Туда, где незнакомые берега и города.
