Шумный день
Утром никто в классе не задел Иринку ни сочувствием, ни расспросами, ни насмешкой. Может быть, и в самом деле не видели передачу. А может быть, видели, но Иринкиного отца не узнали. А если кто-то узнал, то хватило ума промолчать.
К тому же класс будоражило другое событие: накануне арестовали Капрала.
Раньше Капрал учился в этой школе, и его многие знали. Да и не только по школе знали. Кое-кто жил с ним по соседству, а некоторые сталкивались на улице. Компания Капрала была широко известна в окрестностях.
Грабля, то есть Борька Сухоруков, который с Капралом был хорошо знаком, рассказывал про все, что случилось. Рассказывал охотно и даже с какой-то гордостью. В новогоднюю ночь подвыпивший Капрал гулял по улицам с приятелями и затеял драку. Он столкнулся с пареньком, курсантом летного училища, и сказал ему что-то обидное. Курсант оказался не робкого десятка и ответил. Тогда Капрал ударил его бутылкой по лицу. Потом компания убежала, а курсанта увезла "Скорая". Оказалось, что у него на нижней челюсти трещина. В компании Капрала в ту ночь вместе со взрослыми парнями шатался Череп. Курсант, когда вышел из больницы, встретил Черепа на улице и узнал. Черепа задержали, а заодно Шкалика, который оказался рядом. Череп молчал, как бык, но Шкалик, хотя он попал в милицию случайно, разревелся и начал визжать: "Я ни причем, меня там не было, это все Капрал, а меня опять ни за что..." Тут все стало ясно. Взяли Капрала.
Но, видать, кроме драки, за Капралом были и другие грехи, потому что на квартире у него сделали обыск.
— Много чего нашли, — значительно сказал Грабля. — И между прочим, знаете что? Марки, которые кто-то свистнул со школьной выставки...
Тут Журка вспомнил, что в каникулы в школе была выставка филателистов и с нее кто-то "увел" два планшета с парагвайскими и либерийскими марками, на которых красовались старинные парусные корабли. Марки были замечательные, Журка разглядывал их с завистью. Говорят, когда они исчезли, в кабинете директора был скандал: приходили родители семиклассника — владельца этих марок — и грозили судом и милицией.
— Теперь ниточка потянется, — с многозначительным видом говорил Грабля. Поглядывал выше голов и постукивал по парте обкусанными ногтями. Судя по всему, Капрала он не очень жалел, а молчание внимательных слушателей было ему приятно. — Теперь кой-кого за жабры возьмут...
— Кого? — спросил маленький Дима Телегин.
— Кого надо. Следователь разберется...
Скорее всего Грабля понятия не имел, кто стащил для Капрала марки. Но любопытному Димке Телегину казалось, что у Грабли можно что-то узнать. В классе он сидел позади Сухорукова и на уроке истории донимал его тихими, но упорными расспросами. Борька шепотом отругивался.
— Сухоруков! Ты прекратишь издеваться надо мной или нет? — громко произнесла Маргарита Васильевна.
— А че я сделал?
Маргарита Васильевна терпеть не могла Граблю. Он был прогульщик, двоечник и злостный нарушитель дисциплины. Он по всем показателям тянул пятый "А" в отстающие. Маргарита Васильевна не раз откровенно заявляла, что место Сухорукова не здесь, а в колонии. Она выражала надежду, что в конце концов он туда попадет. Кроме того, она терпеть не могла слов "че я сделал", если даже их произносили вполне
благополучные ученики. А уж если этот Сухоруков...
Маргарита Васильевна сразу налилась помидорным соком и закричала:
— "Че" ты сделал? Срываешь урок, вот "че"! Марш из класса!
Грабле было не привыкать. Он стал медленно выбираться из-за парты.
— Шевелись, не тяни время! Нам заниматься надо!.. А ты куда, Телегин?
— Мы же вместе разговаривали, — сказал Димка, — Значит, я тоже...
Он был маленький, вертлявый и прилипчивый, но справедливый. И довольно храбрый.
— Сядь немедленно!
— Но раз мы вместе...
— Сядь, говорю! Нашел себе приятеля! Его давно спецшкола для трудных ждет!
— Уж как ждет. Прямо плачут там без меня, — сказал Грабля.
— Ты смотри сам не заплачь! — вскипела Маргарита Васильевна. Герой! Вот разберут это дело с марками, посмотрим, кто заплачет, а кто засмеется!
Все притихли.
— А я-то... при чем? — сбивчиво сказал Сухоруков.
— Там выяснят, "при чем", — слегка сбавляя тон, ответила Маргарита Васильевна.
Непонятно было: или она правда подозревает Граблю, или со зла наговорила лишнего. Но Грабля испугался. Обычно он разговаривал с учителями сидя, а сейчас встал. Даже побледнел чуть-чуть.
— Да я на каникулах и в школу не заходил!
— Разберутся, разберутся...
— А чего разбираться? — жалобно сказал Грабля.
"Какой ощипанный сразу стал," — подумал Журка. Граблю он не любил. Правда, к Журке Грабля никогда не приставил да и вообще в своей школе не трогал ребят, даже младших, но все равно он был из "тех". Из тех, которые дежурят в кино, чтобы вытряхнуть у малыша гривенник или дать подножку. Из тех, у кого то ли от курева, то ли от равнодушия лицо будто присыпано серой пылью. Из тех, кто во время хорошего фильма вдруг начинает ржать, когда у тебя в горле щекочет от слез...
Но сейчас Грабля сделался не такой. Обыкновенный мальчишка стал, растерянный, даже маленький какой-то, не больше Димки.
А Маргарита, наоборот, будто выросла, набралась тяжелой правоты и силы. Борькин страх ей добавил уверенности.
— По крайней мере именно ты больше всех был связан с этой воровской шайкой Капралова, — заявила она.
— Чего связан-то... — бормотнул Грабля.
"Он совсем не умеет доказывать правоту," — подумал Журка. И в это время позади Журки раздался Горькин голос:
— А когда украли марки?
Маргарита Васильевна подумала и довольно благожелательно сказала:
— Пятого числа, после обеда... Ты что-то знаешь?
— Я знаю, — сказал Журка и встал. — И Валохин знает. — Он оглянулся на Горьку. — И многие... Сухоруков ничего украсть не мог. Он с обеда до вечера катался на санях на Маковой горе.
— Откуда это тебе известно? — недовольно спросила Маргарита Васильевна.
— Потому что мы там тоже были. Валохин, Брандукова, я... и еще ребята... С утра в ТЮЗе, на "Синей птице", а потом до вечера на горе.
— В хорошей компании ты там резвился...
Журку кольнула злая досада: что Маргарита зря придирается?
— При чем тут компания? Просто на одной горе были. У него своя компания, у нас — своя...
— Вот именно! Так почему ты, Журавин, заступаешься за этого хулигана Сухорукова?
Журка мельком глянул на Граблю. Тот стоял уже более уверенно.
— Я не за него заступаюсь, а... ну просто потому, что он не виноват! Если бы виноват, я бы не заступался. А теперь получится, что на Сухорукова все свалят, а настоящего жулика не найдут.
— Не считай, что все взрослые глупее тебя, — отрезала Маргарита.
— Я не считаю, что все... — вырвалось у Журки, и он даже испугался.
Но в это время кто-то из девчонок перебил его:
— А может, вы не пятого катались.
— Ага! Или там был совсем не Грабля — ехидно сказал Горька.
— Или вообще ничего не было. Ни пятого числа, ни горы, ни каникул, — подала голос Иринка.
— А чего! Может, правда все перепутали! — вмешался Толька Бердышев — балда и лентяй. Ему было безразлично, за кого заступаться: лишь бы подольше галдели, тогда авось не вызовут к доске.
— Чтобы все перепутать, надо быть малость больным, как Бердышев,— сердито ответила Иринка.
— Или малость пьяным, как твой папа, — сказал Бердышев.
Наступила резкая тишина. Секунд на пять. Потом все случилось очень быстро. Иринка рванулась в проход между партами, со звоном залепила Бердышеву учебником по щеке и выскочила из класса. Но все же она чуточку опоздала. Борька Сухоруков дотянулся до Тольки раньше и успел отвесить ему по загривку могучего леща. Поэтому Журка оказался только третьим. Он перелетел через парту с Лавенковым и Светкой Гарановой и кулаком врезал Тольке между лопаток. И выскочил следом за Иринкой.
Иринка стояла в конце коридора. Вцепилась в батарею и смотрела в окно. Коротко оглянулась на Журку. Глаза были блестящие, но сухие.
— Не вздумай зареветь, — сказал Журка.
— Не вздумаю. Из-за какого-то идиота...
Но она часто дышала, и Журка понял, что разреветься она все-таки может.
— Ришка, — сказал он, — Бердышев просто тупая свинья. А за тебя все ребята...
Подошли Сухоруков и Горька. Почему они здесь? Выскочили следом? Или Маргарита выставила? Грабля потоптался и неловко сказал:
— Спасибо, парни...
Ему не ответили, не до того было. Он вздохнул и отошел. Горька сообщил задумчиво:
— Я Бердышеву въехал по уху. Для комплекта.
Иринка вдруг сказала:
— Ох, ребята, будет нам теперь! И все из-за меня.
— Почему из-за тебя? — возмутился Журка. Но тут же почувствовал внутри противный холодок. Из-за Иринки или нет, а все равно "будет". Что ни говори, а устроили в классе свалку, самовольно ушли с урока. С Журкой такое случилось впервые. Но он коротко вздохнул и храбро сказал:
— Пускай. Мы не виноваты.
Но, конечно, оказалось, что они виноваты. В безобразном поведении, в срыве урока и варварском избиении товарища. Именно так заявила Маргарита Васильевна, когда после пятого урока оставила своих питомцев на собрание: разобраться в их "чудовищных поступках". И ладно, если бы разбиралась она одна. Покричала бы, записала бы в дневники — и топайте домой. В общем-то она была не злопамятная. Но, едва началось собрание, появился Виктор Борисович.
— У-у, держись, ребята... — тихонько протянул Митька Бурин. А Журку слегка затошнило от противного страха: все знали, что Виктор Борисович — гроза и бич всяких нарушителей.
— Маргарита Васильевна, пригласите виновников происшествия к доске, — сухим голосом распорядился он и сжал рот в красную точку. Посмотрел, как Журка, Горька, Иринка и Грабля выбираются из-за парт, и повторил громче: — Да-да, к доске. Вот сюда! — Он ткнул острым пальцем. — Вот на это место! Чтобы все видели паршивцев, которым не место в советской школе! — И взвизгнул: — Живо!
Они — что делать — стали у доски понурой шеренгой.
— Отвечайте! — крикнул Виктор Борисович.
Легко кричать "отвечайте". А на какой вопрос отвечать? Что говорить?
— Долго будем молчать? — вдруг, совершенно успокоившись, поинтересовался Виктор Борисович. И по-мальчишечьи забегал вдоль шеренги. Тогда Журка услышал сумрачный Горькин голос:
— Чего отвечать-то?
— Молчать! — снова взвизгнул завуч. — Ничтожные болтуны! Отвечайте, как вы посмели! Да, как вы посмели устроить это надругательство над школьными правилами?!
Надо было отвечать. Кто ответит? Горька? Но он ударил Бердышева последний. Грабля? Но с него какой спрос? Он врезал Тольке просто от благодарности к Иринке: потому что она заступилась перед Маргаритой. Сама Иринка ответит? А Журка, значит, будет прятаться за нее?
Журка поднял глаза:
— Потому что Бердышев обругал отца Брандуковой... — сказал он негромко, но, кажется, без дрожания в голосе.
— Вот как! — язвительно воскликнул Виктор Борисович. И тут же торопливо вмешалась Маргарита Васильевна:
— Но послушай, Журавин, разве это правильно?.. Виктор Борисович, не волнуйтесь, у вас же сердце!.. Скажи нам, Журавин, разве можно в ответ на слова, которые тебе не понравились, пускать в ход кулаки? Да еще так дружно и остервенело?
Она говорила спокойно, почти ласково, и Журка немного осмелел:
— Когда как...
— Что значит "когда как"? — Голос у нее слегка ожесточился. Когда четверо на одного, на беззащитного товарища — можно? Тут и нервы позволено распускать, и руки? А если кто-то сильнее или взрослее, вы бы, наверно, вели себя с ним сдержаннее. Разве не так, Журавин? А?
Журка пожал плечами.
— Не знаю...
— Нет, знаешь! Со мной бы ты, наверно, не стал драться, если бы даже и обиделся. А?
"Мелет чепуху какую-то " — с досадой подумал Журка. И сказал устало:
— С женщинами не дерутся...
— Ах вот что! — опять взвизгнул Виктор Борисович. — Ты нахал! Дерзкий мальчишка! Значит, если бы Маргарита Васильевна не была женщиной, ты мог бы кинуться в драку? На своего наставника? На пе-да-гога? Может быть, ты кинешься на меня?
"Что ему надо?" — тоскливо подумал Журка. В классе стало тихо. Видимо, вопрос завуча озадачил всех. И вдруг поднялся Сашка Лавенков. Сказал ясно так и ровно:
— Нет, ему на вас нельзя. Вот если наоборот — другое дело.
— Что? — озадаченно спросил Виктор Борисович. — Что наоборот?
— Я говорю, что вам, наверно, можно, — разъяснил Сашка, и в голосе его прорезался негромкий звон. — Возьмите его за ухо и головой о дверь. Как Вовку.
Было тихо, а стало еще тише. Виктор Борисович шелестящим шепотом сказал:
— Что? Как ты смеешь? Какой Вовка?
— Мой брат. Лавенков из третьего "Б", — разъяснил Сашка. — Вы, конечно, уже забыли. Он вчера бежал по коридору, а вы его за ухо хвать и в учительскую поволокли. И лбом о косяк.
Виктор Борисович коротко задохнулся:
— Ты... Ты... Это чудовищная клевета! Это... Ин-си-ну-ация!
— Я не знаю, что такое эта ин... си... В общем, не знаю, — холодно ответил Сашка. — Только Вовка никогда не плачет, а вчера пришел со слезами. И ухо болит до сих пор.
— Ты лжец!
— Нет, — сказал Сашка.
Он стоял прямой, спокойный. "Он совсем не боится, — подумал Журка. — Потому что у него есть брат. Он заступается за брата. Не страшно, если за брата... или за сестру..." И Журка сказал:
— Лавенков не врет. Он вообще никогда не врет. Он командир нашего отряда.
Виктор Борисович дернул головой с гладкими бесцветными волосами и тонким пробором. Глянул не то на Журку, не то сквозь него и повернулся к Маргарите.
— Всем! — сказал он с частым придыханием. — Всем! Вот этим... и ему... — Он ткнул в Лавенкова. — За третью четверть поведение "неудовлетворительно"! Всем! Я доложу сейчас директору!
Он почти бегом заспешил к выходу — маленький, худой, похожий на мгновенно состарившегося мальчика — и со стуком закрыл за собой дверь.
— Достукались, — горько сказала классу Маргарита Васильевна. Пять "неудов" за четверть. Прекрасные показатели! Как ты думаешь, Лавенков?
— А почему пять? — Лавенкова, кажется, ничуть не тронул грозящий "неуд". — Бердышев, значит, ни в чем не виноват? Так и отсидится?
Все повернулись к Тольке. Он сидел, хлопая белыми ресницами. Будто хотел сказать: "А я-то при чем?"
— Разберемся и с Бердышевым, — неуверенно пообещала Маргарита Васильевна.
— А Лавенкову за что "неуд"? — спросил Журка.
— За безобразную грубость! — отрезала Маргарита.
— А-а! — протянул Димка Телегин. — Это значит, Санька сам таскал своего брата за ухо! А свалил на Виктора Борисовича.
— Телегин! Ты тоже хочешь заработать?
— А я не боюсь, — весело заявил Димка. — Подумаешь, поведение снизят. Пять лет впереди, сто раз еще исправлю.
— Это у тебя-то пять лет впереди? С такими-то замашками? Кто тебя возьмет в девятый класс? Как миленький отправишься в ПТУ.
— А что ПТУ, штрафбат, что ли? — спросил Митька Бурин. — В некоторые училища конкурс, как в институты.
— В такие училища, дорогой мой... — начала Маргарита, но тут открылась дверь, и все вскочили: вошла директор Нина Семеновна.
— Садитесь, садитесь, ребята... Маргарита Васильевна, говорят, что-то веселенькое выкинули наши детки, а?
Она была добродушная, уверенная, не умеющая волноваться. А Маргарита заволновалась, как школьница :
— Да, Нина Семеновна, к сожалению. Вот эти... Сначала драка, потом...
— Знаю, знаю. Это и есть заводилы? Смотрите-ка, даже девочка. Ну и петухи...
— Виктор Борисович требует снизить им оценку за четверть, — зло, но неохотно произнесла Маргарита. Понятное дело — ей самой не хотелось, чтобы класс терял показатели.
На добром, домашнем лице Нины Семеновны проступила полуулыбка.
— Ну, это мы посмотрим. До конца четверти далеко, может быть, они исправятся. А, орлы?
Она, кажется, ожидала радостных обещаний, что да, исправятся. Но шеренга хмуро молчала. И Лавенков молчал. Однако это не обескуражило Нину Семеновну.
— Исправятся, — решила она. — А вы, Маргарита Васильевна, понаблюдайте. Разберитесь. Побеседуйте, если надо, с родителями...
Журка и Горька проводили Иринку до троллейбуса. Сначала шли молча. Потом Горька рассмеялся:
— А Бердыш-то ничего не понял!
— Что не понял? — удивился Журка.
— Он же ничего не знал про передачу, точно вам говорю... У него просто привычка такая: отругиваться. Не помните, что ли? Ему скажешь: "Ты дурак", а он: "Как твой папа" или "А у тебя мама горбатая"...
"А ведь верно," — подумал Журка.
— Все равно. Так ему и надо, — сказала Иринка.
— А Грабля-то как вскинулся! Я даже не ожидал, — вспомнил Горька.
Журка тоже подумал о Грабле, а потом о всей компании Капрала. И о самом Капрале. Было жаль его. Хоть и виноват, а все равно жаль. Потому что не забыть, как он шел рядом и укрывал Журку своей курткой. Но Журка не сказал об этом. Горька все равно не поймет. Он после той истории с бутылкой только плюется, услышав про Капрала. А Иринка поймет, но вспомнит, что Капрал затеял драку, когда был пьяный. И, значит, про отца вспомнит... Журка сказал озабоченно:
— Как бы Маргарита и правда не пошла к родителям...
— Ну и пусть, — отозвалась Иринка. — Меня ругать не будут, меня мама с папой всегда понимают.
Журка посмотрел на нее укоризненно: "А Горька?" Тот будто услышал его мысль. Небрежно проговорил:
— Мне наплевать. Папаша от меня отступился, больше пальчиком не трогает.
"Вот это хорошо, — обрадованно подумал Журка. — Если только Горька не врет. Нет, кажется, не врет".
Иринка взглянула на Журку с беспокойством.
— А тебе не влетит?
— Мне? — удивился он. — За что? Думаешь, мама не поверит мне, если я все объясню?
— А... папа?
Журка скучным голосом сказал:
— Это меня не волнует.
