Зеркало
Бабушка долго плакала у себя в комнате. Потом сказала, что завтра поедет к Стоковым.
— Конечно, мы не такие уж близкие знакомые, но все же я жила у них несколько дней. После пожара. Зоя Петровна замечательная женщина... Господи, каково ей сейчас...
Я молчал.
— А потом надо побывать на кладбище, положить цветы... Пойдешь со мной?
Я не хотел на кладбище. Я боялся всего, что связано с похоронными делами. И мысли о бессмертии души здесь не помогали... Ну да, я трус! Растоптать меня за это?
Я пошел на кухню, включил телевизор. Передавали “Новости”. Все как всегда. Федеральные войска подвергались обстрелам двадцать три раза. Трое убитых, пятеро раненых. У какого-то здания взорвали очередное зарядное устройство... Упал еще один вертолет МИ-8... “Неизвестные” самолеты обстреляли мирное село, командование заявляет, что ему ничего про это не ведомо... Вырезали русскую семью. Вырезали чеченскую семью. Опять же — неизвестные... Террорист с двумя гранатами ворвался в детский сад, шесть детей ранено, трое погибли... “Такие же, как Николка Стебельков? У них волосы тоже пахли сухой травой?”
— Завершает наш выпуск спортивная информация...
Завершается выпуск, завершается день. Взрослые дяди провели его лихо, поразвлекались как умели. Тети тоже. Сенсация дня: молодая женщина, чтобы отомстить подвыпившему мужу, утопила в пруду трех своих детей. Старшему было три года. Врачи говорят: совершенно нормальная... Конечно, нормальная! Все нормальные...
А что на другом канале? Хрюша!
— Спокойной ночи, девочки и мальчики!
Баю-бай, должны все дети
Крепко спать.
Баю-баю, завтра будет
День опять...
Будет, будет. Сколько еще девочек и мальчиков постреляют, утопят и взорвут? И старших братьев. Баю-бай...
— Алик! В холодильнике банка с молоком. Ты, наверно, голодный...
“Пейте, дети, молоко — будете здоровы... Ешьте шоколад “Мильки Вэй”! В нем столько коровьего молока, что он, того и гляди, замычит!” Помычим, девочки и мальчики? М-му-у...”
Ешьте, дети, карамель “Чупа-чуп” и никого не бойтесь. Дяди и тети — они же нормальные. Только немножко озверелые...
Озверелые люди.
Озверелый мир...
Оз... м-м...
Есть книжная страна Оз, волшебная. Была в ней волшебница Озма. Но это совсем другое, не здешнее.
А есть страна ОЗМ, не волшебная, настоящая.
“Озм-м-м”... Я нашел это слово! Это название!
И я замычал. Про себя... Или не про себя?
Бабушка появилась в дверях кухни.
— Алик, что с тобой?
— Ничего. Я в ванну... Не мылся неделю...
В ванной можно прореветься. Без свидетелей.
Я пустил из душа теплую воду. Скорчившись, забрался под тугие струи. Всхлипнул. Но вода молниеносно смыла слезы. Я добавил горячей воды — так, чтобы только-только терпеть. Помычал еще немного. И... меня отпустило.
Словно смыло с меня тяжесть и горечь.
Я подумал: ну, а что нового-то случилось? То же, что и раньше.
Жаль Митю. Но... я же почти не знал его. Правда, он один раз заступился за меня перед Лыкунчиком. Но он так же заступился бы и за любого другого... Все дело в том, что я увидел, как мучается Ивка. Но все же Митя — именно Ивкин брат, а не мой. Такие “не мои братья” гибнут каждый день, и до сих пор я не мычал, как от зубной боли.
“Или снова все дело в том, что ты трус? Боишься, что когда-нибудь это коснется и тебя?”
“Да нет же!”
“Не выкручивайся...”
Я разозлился на себя. Но страх не ушел. И я понял: надо заменить его другим страхом. Более привычным. Выбрался на резиновый коврик. Вода шумела, но я уже стоял не под струями, а перед большим зеркалом. Оно запотело, я протер его полотенцем.
И стал смотреть, нет ли у меня проказы.
Этой жуткой болезни я боялся не меньше, чем спида. Пожалуй, даже больше. Потому что прокаженных отсылают в специальные больницы, закрытые от всего мира. Далеко от дома...
Бабушка говорила, что проказа встречается очень редко и главным образом на юге, в отсталых странах. Но я читал, что бывает и у нас.
Нет ли на теле мертвых белых пятнышек или кольцеобразного розового лишая? Глянул одним глазом, другим... Кажется, кожа чистая, можно смотреть смелее...
Было бы на что смотреть! Доходяга. Ладно хоть, что рост нормальный для своих одиннадцати. Не самый большой в классе, но и не малек. Если даже и не подрасту больше, буду все-таки не карлик, а очень низкорослый мужчина...
Мужчина ли? Я покосился. Тьфу! Сам-то хоть немножко расту, а там ничуточки... В лагере, когда потихоньку рассуждали об этом и смотрели, у кого какой, я под удобным предлогом ускользнул, чтобы не срамиться... Правда потом наш инструктор Володя узнал об этом разговоре и ругать не стал и спокойно объяснил, что величина тут не играет никакой роли. Не грустите, мол, кто не чемпион.
После этого он устроил сбор “Мужские беседы”.
“Поповны” отправились в лес с инструкторшей Люсей (возможно, для “женских бесед”), а “поповичи” собрались на костровой площадке. И Володя многое нам разъяснил. Конечно, откуда берутся дети, все и так знали, про это даже для дошкольников книжки есть. Но Володя говорил и про спид, и про тех сволочей, которые заманивают ребятишек для всяких гадостей, и про то, что нельзя позволять себе становиться безмозглыми животными. Конечно, приходит время, когда у мальчишек появляется особый интерес. И хочется подглядеть, как там девчонки в раздевалке... ну и так далее. Потому что природа. Но природа тоже бывает всякая. Нельзя ее лишать красоты и тайны. Без красоты и тайны не бывает настоящей любви, а только инстинкт. А люди, у которых вместо человеческих чувств инстинкты, — они даже не совсем люди.
— Из них-то и получаются вот такие... которые могут наступить другому сапогом на горло и не дрогнут.
— Таких ведь много... — тихонько сказал самый маленький “попович” Дима Валетов.
— Но вы-то хоть не будьте такими, — так же тихо попросил Володя. И взял гитару. И...
Ах, кабы не было домов,
Не было б окнищев.
Кабы не было врачов,
Не было б кладбищев!
Не ходите к докторам,
Кушайте бананья,
Принимайте по утрам
Солнечные ванья...
Это у них в мединституте была в ходу такая песенка.
А кем и где был Володя до института, он не рассказывал. Ходил только слух, что у него есть медаль “За отвагу”. Мы все-таки прижали его однажды: за что медаль? Он сказал неохотно:
— Надо было вытащить пацанят из больницы, ее обстреливали. Нас было трое. Ну... а уцелел я один.
— А ребята? — спросил Дима Валетов. — Их всех вытащили?
— П... почти...
— За это не медаль надо, а Героя, — сказал кто-то шепотом. Володя усмехнулся и опять взял гитару.
Целый год мы, братцы, ждем
Наступленья лета,
Чтобы загореть путем
Ультрафиолета.
Но сейчас я вам скажу:
Помните заранее —
Очень вредно на пляжу
Перезагорание...
...Бабушка застучала в ванную.
— Ты забыл белье и полотенце!
Я приоткрыл дверь, высунул руку. Взял сверток и сразу — щелк запором!
— Будто не видала я тебя, как ты есть, — сказала бабушка за дверью. — Чудо гороховое...
Я вытерся, натянул трусы и майку. Глянул в зеркало опять. Какой-то прыщик на плече... Нет, показалось... А вид все-таки не такой уж дохлый, даже спортивный. С Вячиком не сравнить... Мускулов, конечно, меньше, чем хотелось бы, но все же что-то есть... Я расправил плечи, встал прямо. Интересно, сколько же все-таки во мне сантиметров? Таких берут уже в армию или нет?
“Боишься?”
“Да не боюсь я! Я...”
Я себя обманывал, вот что! Ничего я не забыл! Ничего не прогнал от себя! Обман это! Позади всех мыслей все равно была та самая: “Митя Стоков... Митя Стоков...” И еще: “Озм... Оз-м... Оз-зм-м-м...”
А в зеркале стоял прежний я, настоящий — маленький, тощий, с волосами-сосульками, с отчаянием на противном розовом лице... Ну, я и дал по башке тому, кто в зеркале!
Я, конечно, не хотел, чтобы зеркало вдребезги, не такой уж я псих. Просто не рассчитал. Посыпалось, зазвенело. Бабушка затрясла дверь. Я отдернул щеколду.
— Что случилось? Алик!
— Поскользнулся, локтем разбил... Ну, будет мне от мамы...
— При чем тут “будет”! У тебя кровь! Почему не на локте, а на ладони?
— Это я потом, осколком...
Я закутался в махровый мамин халат и улегся на свой диван. От него все еще пахло мебельным магазином.
А в ушах звенело: “Оз-з-зм-м-м...”
Пришли родители. Ругать за зеркало не стали. Бабушка им сразу сказала про Митю. Они долго о чем-то говорили на кухне. Потом ко мне пришел папа, сел рядом.
— Что, старик, суровая кругом жизнь, да?
— Озм...
— Что?
— Озверелый мир.
— Пожалуй, ты прав... Ты на меня не сердись, если я иногда такой... набыченный.
— И ты на меня...
— Договорились.
Заглянула бабушка.
— У тебя, милый мой, нет ли жара? — Потрогала лоб.
— Нету... Ба-а, поедем завтра к Стоковым вместе.
— А школа?
— Можно же с утра... А в воскресенье на кладбище. Тоже вместе...
Но никуда мы вместе не поехали. Утром я не встал. И провалялся неделю. Приходила сумрачная женщина-врач. Не могла определить, чем я болею. Температура и слабость, а горло чистое, внутри ни хрипов, ни болей. Говорила сердито, будто я виноват в ее непонимании.
Забегали Вячик и Настя. Я им улыбался, но разговаривал слабо. Мне в комнату перетащили телевизор, но я смотрел его редко. А новостей совсем не смотрел.
По ночам я чувствовал разлад души и тела. Своего тощего тела и души, уставшей от этого звука: “Оз-зм-м...” Разлад заключался в том, что душа как бы отделялась и смотрела на меня, на дремлющего, со стороны. Это было не страшно, даже интересно. Но и грустно тоже.
А еще я размышлял о многоразности вещей и явлений. О том, например, что наш телевизор в другом мире это живая серая кошка с котятами, а еще в одном — заброшенная крепость с поржавевшими пушками.
О Мите и обо всем таком я старался не думать. Но помнил.
А однажды с Вячиком пришел... Гошка Стебельков! И Николка с ним. Я повеселел:
— Арбуз! Привет!.. Ой... — Он ведь не знал, что мне известно его прозвище.
Но он был добрый, не обиделся:
— Ясно, что Арбуз, все так зовут... Меня к тебе вот этот артист заставил пойти. “Хочу, — говорит, — к тому, кто меня на велосипеде вез...”
Николка сидел на табурете и качал ногами. Я спросил:
— Забор — это поезд? Так же, как раньше?
— Да. Только забор будто стоит. А поезд мчится.
— Николка, садись ближе.
Он сел на постель. От него опять пахло сухой травой. Мы молчали и понимали друг друга.
— С театром-то как? — спросил я Арбуза.
— Таскаю его на репетиции. Через день...
— Мы тоже иногда заглядываем к Демиду, — сказал Вячик. — Я... и Настя. Ты как поправишься, приходи тоже.
