Контрольная по анимизму
Я так умотался в тот вечер, что лег сразу после разговора с бабушкой. Думал, сразу усну. Но опять не спал до полуночи. Луна выкатилась в середину неба и сделалась очень яркой.
Я завернулся в одеяло и сел на подоконник. Многие не любят полнолуния, говорят, что от него исходит какое-то вредное влияние. А мне нравится круглая луна. По-моему, как раз при ее свете происходят всякие чудеса.
Вот и сегодняшний вечер оказался почти сказочный. Эти переулки в сумерках, заросли, журчание воды под мостами, рыскливые кошки, желтые окна... И театр Демида, похожий на кладовую вещей из разных волшебных историй... И даже в тревоге за Николку была приключенческая напряженность. Как в моих некоторых снах, когда я кого-то ищу, догоняю в запутанных улицах таинственного города.
Эти сны обычно обрывались на середине. А нынешняя сказка раскрутилась до конца. И конец оказался счастливый...
Я вспомнил, как вез на раме малыша Николку и как волосы его пахли скошенной травой. И как он спросил:
“А ты знаешь, что этот забор на самом деле поезд?”
Я не удивился Николкиному вопросу. Понял, что Николке известны странности мира так же, как и мне.
Эти странности я называл словом, которое придумал давным давно: “Многоразность”.
Еще в дошкольные годы я стал понимать, что у одной и той же вещи может быть множество видов и свойств.
Я знал, например, что переднее колесо у велосипеда рыжего мальчишки Вадика – колесо только в здешнем, ближайшем мире. А в соседнем оно – круговертящаяся толпа на рыночной площади. А еще – плоская спиральная галактика в чудовищно отдаленном космосе (отдаленном и в то же время очень близком – рукой можно дотянуться).
Мне было понятно и то, что фильм “Золушка” – это еще и серебряный шар на новогодней елке, и поросшая желтыми одуванчиками поляна за гаражами, и серебристый купол городского цирка... А тополиная аллея недалеко от гимназии была еще коробкой цветных карандашей в ранце незнакомой девочки и большим, с побитой зеленой эмалью чайником на кухне бабушкиной знакомой тети Риты...
Можно сказать, конечно, что все это чушь и бред. Это, мол, самые разные вещи, нет между ними никакой связи. Но я-то знал, что есть. В каждой вещи скрыто ядро, ее сущность, обросшая множеством свойств. И эти свойства в разных мирах проявляются в совершенно разных, неожиданных формах. А то, что миров множество, что вселенная многослойна, как толстая книга, я тоже ощущал с давних пор. А теперь об этом и ученые говорят...
Я знал, что если попаду в другой мир, могу узнать в афишной тумбе свои старые ботинки, а в летящем над крышами самолете домашнее задание по математике...
Когда рыжий Вадик влепился на велике в гараж и в колесе полетели спицы, рынок на площади прикрыли и перенесли за город. А что там стало с далекой галактикой, не знаю. Надеюсь, что обошлось. В конце концов, колесо-то Вадик починил...
А когда мы нынче вечером катили вдоль забора, где-то мчались на велосипедах (или на конях) мальчишки вдоль стоящего у перрона поезда с квадратами освещенных окон. Может быть, им нужно было успеть заскочить в вагон, чтобы куда-то не опоздать. Чтобы в дальнем мире не оборвалась важная взаимосвязь...
Я понимал, что говорить с другими про т а к о е – себе дороже. Отец скажет, что надо вовремя ложиться спать. Мама, чего доброго, поведет в поликлинику: нет ли у сына какого-нибудь синдрома? Бабушка... даже она лишь покивает и погладит по голове: детские фантазии.
Настя и Вячик – они хорошие люди, но... Настя по доброте душевной просто сделает вид, что поняла. А Вячик, чего доброго, отпустит шуточку. В нем иногда пробивалось этакое ехидство.
А вот Николка... Нет, говорить с ним я не собирался. Он, скорее всего, и сам не понимал, что чувствовал. Но передо мной словно зажглась в темноте светлая точка. Не злая, не горящая, а хорошая такая искорка. Значит, есть л и н и я...
В летнем лагере инструктор Володя как-то завел с несколькими “поповичами” научную беседу. Это была смесь геометрии с рассуждением о тайнах пространств.
“Возьмем в пространстве точку. Через нее можно провести бесконечное множество линий. Правда ведь? Но как быть, если среди этих линий вам надо найти одну? Ту, в которой скрыта важная для вас истина! Это в миллион раз труднее, чем отыскать иголку в стоге сена... Но вот в пространстве повляется еще одна точка. С теми же свойствами, что и ваша. Понятная вам, просто родная. И через две точки – через вашу и через ту – можно провести лишь одну-единственную линию! Она-то и будет той, что вы ищете. Безошибочной...”
Между мной и Николкой протянулась линия истины. Той, что “многоразность” существует во вселенной на самом деле.
Мне стало жутковато и... как-то очень просторно. Из окна, с высоты, были видны таинственные переулки. Блестела сквозь деревья Стеклянка. Я посидел еще, подышал поглубже, чтобы успокоиться. Подмигнул луне и перебрался на постель.
...И опять снился мне запутанный город с фонариками. Прямо по улицам бежали бесшумные поезда. Они как бы скользили с одного прозрачного этажа на другой. Сквозь этажи разных пространств прорастало круглое здание с разноцветными окнами. На выпуклой крыше здания сидела деревянная сова. На крыше и в то же время у меня на локте. Это была не только сова, но и вопрос: “А что, если точек не две, а много? Значит, линия будет не одна?”
Проснулся я вялый. Даже не сам проснулся, бабушка растолкала: “Сколько можно валяться...”
– Ба-а... Во мне какая-то разжиженность...
– Сходи куда следует, не будет разжиженности.
Ну вот. Культурный человек...
– Я правду говорю. Полная расслабленность организма... Может, у меня спид начинается?
– Весьма возможно. От него хорошо помогает чесночная клизма...
– Ну, ты можешь хоть раз в жизни серьезно поговорить с единственным внуком?!
– Если серьезно, то откуда в твою дурную голову влезла такая мысль? Ты знаешь, к а к заражаются спидом?
– По-всякому! Например, через инструменты в зубном кабинете.
– Тебе же доктор сказал: шприц одноразовый.
– А щипцы!.. А еще он мне в рот какой-то ковырялкой лазил...
– Инфекция спида проявляется через много месяцев. У тебя, у “ковырялки”, есть время, чтобы сходить за хлебом, сделать уроки, а потом еще закончить шестой класс. А возможно, и всю школу.
– Спасибо, утешила.
– Значит, не желаешь вставать? – Бабушка вышла и вернулась с кружкой.
– Ну, ты чего? Ба-а... Не надо! А-а-а! – Я закрылся с головой, но бабушка отдернула одеяло. И холодную воду – на голову, на плечи!
Я взвился ракетой.
– Видишь, как повеселел, – сказала бабушка.
– Я напишу жалобу в международный суд, в Страсбург. Там защищают права детей.
– Лучше сделай зарядку. Хоть раз в жизни.
– Я вчера назаряжался, на велике. До сих пор ноги гудят.
Но про спид я уже не думал. Умылся, съел на кухне гречневую кашу и пошел в булочную. И в другие ближние магазины и лавки: искать подарки.
Сперва я выбрал игрушку Соне: паровозик из прозрачной пластмассы. Инерционный. Его катишь – и внутри вертятся всякие шестеренки, а между ними сверкают искры.
А Насте я, собрав по карманам все деньги до последней мелочи, купил дискету с игрой про диснеевского львенка Симбу. Я знал, что у нее дома есть компьютер. И знал, что львенок ей понравится. Она говорила, что в восторге от мультика “Король-лев”.
Мне этот фильм тоже нравился. У меня раньше была такая игра, только не на дискете, а на картридже для приставки “Денди”. Теперь, конечно, ни приставки, ни картриджей не было – все сгорело. Но, признаться, эту технику я не так уж и жалел, все равно игры быстро надоедали. На большинстве из них одно и то же: прикончи противника любым способом – и будешь молодец. “Львенок” был, пожалуй, единственным исключением из них.
Гораздо больше я жалел нашу библиотеку. Правда, там было много старых книг, которые казались мне скучными: Писемский, Глеб Успенский, Шеллер-Михайлов – напечатанные еще до революции. Но были и Жюль Верн, и Стивенсон, и Носов с его “Незнайкой”, и сериал про страну Оз... И подшивки старинного журнала “Родина”, которые я любил разглядывать, погружаться в давнюю жизнь...
Сохранились лишь две подшивки “Родины”, которые лежали в сундуке, и бабушкино Евангелие. Да еще томик со стихами Маршака – его бабушка тоже всегда прятала...
Настя и правда обрадовалась подарку. Даже заприплясывала. Даже сделала движение, будто хочет чмокнуть меня в щеку, но в последний момент одумалась.
А праздник был... ну, обыкновенный. Пришли мы с Вячиком, Олег Птахин, две девочки из нашего класса да Настина подружка-соседка.
Настины родители показались на минуту и куда-то ушли. Мы потанцевали под магнитофон. Я танцевать не умел, потоптался так, для порядка. Сперва с Настей, потом с толстенькой Верой Касаткиной (с которой Вячик сидел за одной партой).
Затем съели пирог и торт, выпили газировку. Посмотрели по видику короткие фильмы про Микки-Мауса. Они были не дублированные, меня заставляли переводить. Ну, я переводил кое-как, через пень-колоду...
Олег намекнул, что неплохо бы поиграть на компьютере. Но Настя сказала, что, к сожалению, компьютер оккупировала Кристина, старшая сестра: она там готовит институтскую контрольную.
После этого еще попили чаю, доели остатки торта и стали расходиться.
Мы с Вячиком остались. Настя сказала, что у “Камы” разболтались конуса, нужна наладка.
– Давай ключи, – вздохнул Вячик.
Мы хотели пойти в сарай вместе с ним, но он хмыкнул:
– Сидите уж, чего там толкаться...
Когда мы оказались вдвоем, стало опять хорошо и просто. Мы уселись на диване, стали дожевывать карамель и болтать про то, про се. Я рассказал про историю с Николкой. Как его искали.
Настя сказала, что знакома с Николкой и Гошкой – дома-то недалеко друг от друга. И что фамилия у этой семьи – Стебельковы. А поскольку для Гошки с его круглым животом “тонкая” фамилия – один смех, то у него есть прозвище Арбуз. Так его кличут и на улице, и в седьмом классе. Учится Арбуз в нашей школе, только с первой смены.
Рассказ про Арбуза прервала Кристина. Возникла в комнате и сказала:
– Алик, я слышала, как ты Микки-Мауса переводил. Не мог бы ты мне помочь? А то у нас дома английского никто не знает, даже вот ни настолечко. Я в институте французский учу, а тут статья из американского журнала. Мне всего один абзац нужен...
Кристина была чересчур высокая, не очень красивая, но славная (может, потому, что Настина сестра). К тому же она меня назвала не Сашей, а по-дружески, Аликом.
– Но я, наверно, не потяну научный текст...
– Со словарем же! Попробуй, а?
Я пропотел над журналом и словарем почти час. Пришел Вячик, они с Настей опять сели за телевизор, запустили кассету с “Ералашем”. Похохатывали там, в соседней комнате, а я все маялся. В конце концов на мониторе появилось вот что:
“Таким образом наивно было бы считать, что анимизм есть лишь продукт древних верований. Он неизменно присутствует в большинстве нынешних религий. Логично предположить, что наши предки уже в эпоху первобытно-общинного строя интуитивно осознавали истину о бессмертии души и вечности человеческого духа. Истину, которая сейчас не вызывает сомнений у многих мировых величин науки”.
– Уф... вот. Только не очень понятно...
– Спасибо, Аличек. По-моему, все понятно.
– Но я не перевел, что такое “анимизм”. В словаре нет...
– А! Это вера в существование души и духа. Она зародилась в доисторическом обществе... У меня тема контрольной работы такая: “Анимизм как форма верования первобытных людей”.
– А в чем отличие духа от души?
– Ну... Тут много тонкостей, я и сама до конца не разобралась... Дух – понятие более широкое, оно присуще не только человеку. Одухотворен весь мир. А душа – это сущность живой личности. И... ну, ее вечное информационное поле. Независимое от оболочки. Оболочка исчезает или меняется, а душа живет вечно...
Я вспомнил разговоры с бабушкой и недавние размышления при полнолунии. Спросил тихонько:
– А вы в это верите?
Кристина по-детски шмыгнула носом и ответила полушепотом:
– Ага... Мне кажется, что в какой-то точке вселенной все души однажды встретятся. Ну, по крайней мере, те, кто любил друг друга...
Настя заглянула в дверь:
– Что вы там шепчетесь? Тайны, да?
– Не мешай, у них роман начинается, – подал голос Вячик с явным ехидством.
– Да, начинается, – сказала Кристина. – А вам жалко? Вы тоже шепчетесь, может, у вас тоже...
– У нас не роман, а единство душ, – отозвался Вячик. Он, конечно, это просто так брякнул. Но получилось – будто поставил точку в беседе про анимизм.
К Стоковым я поехал на следующий день. Можно было заранее позвонить с автомата, но я не стал. Получилось бы, что напрашиваюсь в гости. А так – подарю игрушку и скорее обратно.
Я знал, что первоклассников отпускают домой рано. В двенадцать, ну в полпервого Соня должна быть дома. А может, Ивка уже вернулся или мама их не на работе – она дежурная медсестра и ходит в больницу через день. Если Сони нет, отдам подарок им: “Поздравьте именинницу за меня”.
А если у них заперто, добегу до гимназии, разыщу первоклассницу Стокову там...
Открыл мне Ивка.
– Привет! – обрадовался я.
– Здравствуй, – тихо сказал он. – Заходи.
– Соня дома?
– На продленке она...
– Жалко. Ну, ты отдай ей мой подарок, когда придет... Вы, наверно, вчера ее день рождения отметили, да?
– Да нет, не отмечали мы. Так, поздравили...
– Ивка... Ты болеешь, что ли? Какой-то... не такой...
Он поднял глаза.
– Саша. Мы Митю похоронили. Неделю назад.
Господи Боже ты мой!.. Я сел тут в прихожей на что-то. Кажется, на пылесос в чехле. С паровозиком в руках.
Что сказать? О чем спросить? Чем помочь?
Разве тут поможешь! Разве утешишь...
Ивка молча стоял передо мной.
– Ивка... Когда его?
– Еще в сентябре. Почти сразу, как он туда прибыл. А привезли вот... недавно. В цинке... Не открывали, потому что... ну, он на мине подорвался...
Ивка не плакал. Видно, выплакал уже все слезы. Но говорил так, словно у него горло распухло.
– Чего боялись, то и случилось... Будто накликали... – Это он, наверно, повторял слова матери.
– А мама... она... – Я чуть не сказал: “Очень переживает?” Тьфу ты! Погано как – “переживает”. Будто кошелек потеряла.
Ивка понял.
– Ну, она... старается при нас не плакать. А вот по ночам... Саша, пойдем в комнату. Чего здесь сидеть...
“Мне в школу надо”, – чуть не сказал я. Невыносимо было. Казалось, тут воздух состоит из горя. Но уйти вот так сразу от Ивки я тоже не мог.
Разулся, бросил на пол рюкзак. Повесил куртку...
В комнате над обшарпанным была пианино приколота кнопками Митина фотография. Большая. С черной бумажной ленточкой на углу. Рядом висела его скрипка. И смычок. На скрипке блестел желтый блик. Невыносимо яркий. Горящая точка.
А Митя на снимке смеялся, смеялся...
– Ивка... А мы ничего и не знали.
– Мама хотела сообщить, да адрес ваш забыла. А телефона у вас нет... Да и все так случилось... неожиданно. Привезли...
Я кивнул. И все смотрел на снимок. Ивка сказал:
– Я сегодня в школу не пошел, голова заболела.
Я сел к столу. Покатал по его краю несчастный паровозик. Он заискрил.
– Вот, Соне привез. Не думал ведь...
Ивка чуть улыбнулся:
– Она обрадуется. Она теперь поменьше нас горюет. Ребенок все-таки.
Я чуть не завыл. Ивка с такой взрослой горечью сказал это “ребенок”. Боже мой, а сам-то...
– А я тут уборкой занялся. Чего просто так сидеть...
– Давай помогу!
– Давай, – тихо отозвался он.
Мы пропылесосили половики, перемыли посуду, вытерли везде пыль. Говорили мало. Но все же Ивка рассказал, что на похоронах были военные, и какой-то офицер говорил речь, и солдаты три раза выстрелили в воздух из автоматов...
Потом я глянул на часы и понял, что успеваю лишь на третий урок. Или на четвертый.
– Ивка... Говорят, что никакая душа не умирает. В какой-то космической точке они все равно когда-нибудь слетятся вместе. Кто любил друг друга.
Он сказал серьезно:
– Хорошо бы.
А потом:
– Тебе, наверно, попадет за то, что опоздал.
– Не все ли равно.
Только я вошел и двинулся к раздевалке, как навстречу (конечно же!) Клавдия Борисовна.
– Иволгин! Значит, ты лишь сейчас осчастливил школу своим появлением?
Я сжал зубы.
– Ты можешь, конечно, молчать. Это лучше, чем сочинять фантастические причины. А может быть, скажешь правду?
Я не стал молчать.
– Скажу правду. Я хотел поздравить с днем рождения одну первоклассницу, знакомую. Пришел и узнал, что у нее убили брата. В... горящей точке. Не мог я уйти сразу...
Мы посмотрели друг другу в глаза.
– Саша... что же это делается в мире, а?
“В озверелом мире...”
– Ты вот что... шел бы ты домой. Я вижу: все равно тебе не до уроков.
– А можно?
– Иди, Саша, иди...
