Тик-так
В те дни, когда я болел, на улице было холодно и промозгло. Деревья совсем облетели, сыпала морось. Я смотрел в серое окно, и мне хотелось лета. Зеленого и беззаботного, как в лагере “Богатырская застава”.
Но вместо лета пришла, конечно, зима. В осенние каникулы выпал снег. И весь Стекловск при взгляде из окна стал похож на новогоднюю открытку. Это было, разумеется, не в пример лучше осени. Правда, Вячик часто ныл, жаловался на холод...
Жизнь шла обыкновенно. Включишь телевизор — там пальба, взрывы и кандидаты в депутаты, которые поливают друг друга, а от себя обещают народу райскую жизнь. Впрочем, народ назывался уже не “народ”, а “электорат”. (Отец сказал, что так ему и надо.) А мы, школьники, назывались уже не “ ребята”, не “подростки”, а “тинэйджеры”. Вот так! Бабушку от этих слов просто коробило.
Андрей Андреич на уроках физкультуры бодро командовал:
— Тинэйджеры! В обход по залу шагом марш! Вы должны расти бодрой и сильной сменой нашему славному электорату!.. Птахин! Если мы на данном уроке не придем с тобой к консенсусу, твой рейтинг в моих глазах упадет окончательно...
Отец, когда слушал предвыборные выступления, морщился, как от боли в желудке.
— Ну, до чего неизобретательно врут...
А про одного политика сказал:
— И этот туда же... Посмотрите, у него никаких мыслей, только инстинкты. Питекантрoп.
— Питекaнтроп, — поправила мама.
— Питекантрoп... — И отец вдруг по-мальчишечьи хихикнул:
— Дети, вот портрет питекантрoпа —
Маленькие глазки, низкий лоб,
Но зато весьма большая... гм...
Заседать в президиуме чтоб...
— Максим! Здесь же ребенок! — возмутилась мама.
— Я не же-ребенок, а тинэйджер... Папа, ты мне потом скажи это еще раз. Я завтра в школе ребятам...
С отцом у нас было как-то неровно. То все в порядке, то опять поругаемся и надуемся. Причем всегда из-за каких-то мелочей, необъяснимо. То вдруг он вспылит, то меня обида возьмет. Мама говорила:
— Ну-ка разойдитесь по разным комнатам. Хуже маленьких...
А дни бежали быстро-быстро. Потому что короткие. Уроки, уроки... В свободное время мы катались на лыжах или на листах фанеры с наклонного берега Стеклянки у дома Стебельковых. Мы — это Арбуз, Настя, Вячик и я. И Николка часто был с нами. А иногда и другие ребята — знакомые и полузнакомые.
Бывало, так обледенеем, что куртка и штаны звенят, как латы.
Потом шли мы домой к Арбузу — оттаивать. Гошкина мама давала нам по кружке горячего чая.
В комнате Стебелькова-старшего всегда горела яркая лампа. А сам Дмитрий Алексеевич сидел у окна с деревяшками и ловко орудовал стамесками и резцами. Впрочем, случалось, что лежал на диване и похрапывал. Это, если удачно продаст товар и отметит такое дело.
Перед Новым годом он подарил всем нам по маленькому деревянному гному.
Бывали мы и в театре Демида. Там нас принимали как своих.
Демид по образованию был никакой не режиссер, а математик. Раньше преподавал в институте. У него даже и лицо-то было “математическое” — треугольник с двумя нолями. Верхняя часть треугольника — плоская, как сковородка, лысина. Боковые стороны — щеки, которые сходились к бородке-клинышку. А ноли — круглые очки. Он никогда не унывал, хотя на треугольном лице порой и появлялась озабоченность.
Дело в том, что театр был неофициальный. Зарегистрировали его вовсе не как “храм искусства”, а как предприятие по переплетному делу. Иначе трудно было почему-то отстоять это помещение. Ну, и были у Демида всякие постоянные хлопоты с районными властями, с налоговой инспекцией, с теми, кто не прочь был оттяпать это здание у театра.
Заботы заботами, но репетиции всегда были праздниками. Со смехом и веселыми спорами, с перерывами на “экспресс-чаепитие”.
Актеров было всего семеро (кроме синьора Алессандро — трагика и драматурга). Три девушки и четверо ребят, почти все студенты. Чем-то они напоминали инструктора Володю, когда тот бывал в хорошем настроении.
Ну, и был, конечно, еще один незаменимый актер — Николка Стебельков. Исполнитель роли Амура в Зеленых Штанишках (так она официально именовалась). У него эта роль получалась прекрасно. Лук был с резиновой тетивой, а стрела с присоской...
А Вячик, Арбуз и я помогали во всяких технических делах: клеили картонные каски для сказочных солдата и генералов, подкрашивали декорации.
Настя у Демида не бывала. Как-то случилось, что этот интерес в ту пору ее не коснулся. Она с Катей Донцовой (тоже из нашего класса) занималась в кружке мягкой игрушки. Они шили там из лоскутков разноцветных тигров, кошек и клоунов. Одного такого клоуна подарила Настя Николке.
Николка больше не убегал из дома. Видимо, его страсть к приключениям и загадкам теперь поглощалась театром. Но Арбуз однажды пожаловался, что по ночам “этот ненормальный” часто не спит. Сидит в постели и смотрит в окно. Особенно, если в окне есть луна. Не важно, какая — круглая или полумесяц...
Мы с Николкой быстро переглянулись.
Разговор был после репетиции, когда все сидели у камина.
Один из актеров, длинноволосый студент Вася, сказал серьезно:
— Лунатизм есть не что иное, как стремление вырваться из нашего привычного трехмерного пространства в иные миры.
“Нет, — подумал я. — Тогда бы Николке полностью хватило театра. Ведь это как раз и есть параллельный мир, который рядом с нашим, обычным...” И посмотрел на Николку снова.
Николка сказал, глядя в огонь:
— Луна — это мохнатый мишка, которого бросили. Ему скучно.
— Теперь уже не скучно, раз ты его нашел, — утешил я.
— Я еще не нашел, — вздохнул Николка.
Остальные, по-моему, не очень поняли нас. Но заговорили про всякие тайны мира, про НЛО, про Бермудский треугольник и другие загадочные места.
А скоро оказалось, что одна такая тайна совсем рядом с нами.
За неделю до Нового года я проснулся как от резкого телефонного звонка, хотя телефона у нас не было. На шторе дрожал оранжевый отблеск. Я подошел к окну.
Ночь была светлая, снежные облака отражали излучение городских огней. Этот ровный свет разбивался пожаром. Что-то горело за далекими крышами — там, где подымалась таинственная сосновая роща. На мохнатых заснеженных кронах дрожали отблески пламени.
Утром пришел Вячик и сказал, что сгорел забор вокруг секретной зоны. Весь. Будто зажгли его сразу во многих местах...
Было воскресенье, и в этот день мы опять собрались у Демида. И после репетиции, глядя на огонь в камине, вспомнили ночной пожар.
— Как же теперь там будут охранять секретность-то? — с легким злорадством сказал Вячик. — Она, эта зона, теперь совсем открытая.
— Да нет там никакой секретности, — вдруг отозвался Демид.
— Как же это нет? — не поверил Арбуз. — Такой был заборище с проволокой...
— Забор и проволока — это от прежних времен. А с прошлого года там пусто. Два заброшенных домика, вот и все.
— А вы откуда знаете? — с вредной ноткой спросил Вячик.
— Мне ли не знать... Там работал Федя Полянцев, мой приятель и коллега по институту. Начальник экспериментальной группы... Их всего-то было там семь человек...
— А что они изучали? — не выдержал я. — Это военный секрет, да?
— Дело не в секретах. Если бы кто-то и захотел разведать их дела, все равно ничего бы не понял. Это требовало... ну, как бы обостренного слуха, особого настроя сознания. Такие там собрались люди... А забор поставили для того, чтобы посторонние не нарушали чистоту эксперимента. Не топтали территорию Завязанной рощи...
— Какой рощи?
— Завязанной. Такое у нее название, известное узкому кругу... Это одна из точек, в которой планета наиболее активно проявляет свои странности. Так утверждали те ребята. Говорили, что изучают “закономерности странного мира”...
“Какие?” — чуть снова не спросил я. Но не посмел. Огоньки камина плясали в очках Демида. Его друзья — Маргарита, Алессандро, Вася и другие актеры — напряженно молчали. Наверно, им было кое-что известно. И, может быть, они осуждали Демида за излишнюю разговорчивость. Но он посмотрел на меня и сказал:
— Там достигались странные эффекты. Например, я видел фотоснимки, где в небе над верхушками сосен одновременно круглая луна и полумесяц...
— Это легко подделать, — заметил Вячик. И оттопырил языком щеку. Мне захотелось дать ему по шее. Но Демид сказал снисходительно:
— Разумеется. Но зачем подделывать? Они ведь не хотели хвастаться своими достижениями. Наоборот... А на другой фотографии позади современной трансформаторной будки возникла церковь, которая в тех местах стояла сто лет назад, а после революции была взорвана... И хронометры там отставали на четыре секунды в сутки... Ну, это мелочи. О крупных открытиях ребята старались молчать...
— А почему у них все закрылось-то? — недовольно спросил Арбуз.
— Потому... Как раз потому, что кое-кому захотелось, чтобы секреты эти стали именно военными... А представляете, если бы господа генералы научились смещать пространства или корректировать информационное поле планеты. Или проникать в межпространственные области, а оттуда в прежние времена, чтобы наводить там свои порядки...
Кажется, он говорил серьезно. Однако мы все же хихикнули, посмотрели на толстого Мишу Варницкого и тощего Матвея Хвощина. Эти парни играли в пьесе “Огниво” генералов. Солдат в королевской армии был один, а генералов двое. Они все время спорили, кто главнее, и проявляли согласие только тогда, когда муштровали бедного солдата. Потом они докладывали королю:
— В рядовом составе армии вашего величества царит полное единодушие!
Демид помолчал и продолжил рассказ про Полянцева и его друзей.
— Вот... И не стали они двигать это дело дальше. Ушли. Не захотели работать на “князей тьмы”...
У меня вырвалось:
— На князей Озма...
Демид быстро повернулся ко мне. И стал смотреть сквозь хрустальные круглые стекла — так внимательно...
Я смутился, струхнул даже.
А он медленно спросил:
— Голубчик мой, ты где слышал это слово?
— Я... не слышал. Оно само... Ну, оно придумалось мне однажды. Это значит “Озверелый мир”...
— Да... Федя Полянцев расшифровывал это научнее: “Области затухающей мысли”. Но в общем смысл тот же. Когда затухают мысли, остаются инстинкты и нарастает зверство.
Это была л и н и я. Между ученым Полянцевым и мной, пацаном из шестого “Б”. Но я не сказал об этом, постеснялся.
Вячик настороженно спросил:
— А их не могут опять посадить за проволоку? Насильно. Чтобы работали.
— Я же говорю: они ушли...
— Найдут!
Демид усмехнулся:
— Не найдут. По крайней мере, Федю. Он кинул на плечо свой рюкзак и прямо оттуда ушел по дороге...
— Догонят, — сказал Вячик.
Демид глянул на него, как недавно на меня.
— Мальчик, есть дорога, а есть Д о р о г а.
— Это что? — спрсил вдруг Николка. До этого он молчал — сидел на коленях у могучей Маргариты и помешивал дюралевой саблей угольки в камине.
Теперь Демид внимательно глянул на Николку.
— Что такое Дорога, очень трудно объяснить... Так же, как, например, что такое Живая Межзвездная Сеть, обратное поле молекулы или структура многомерного континуума.
— Дорога всегда Дорога, — сонно сказал Николка и привалился щекой к свитеру Маргариты. И я понял: он хотел объяснить, что в отличие от других вещей Дорога во всех мирах одна и та же. Не может быть ничем иным.
— Он не вернется? — спросил я у Демида про Полянцева.
— Кто его знает... А от его сотрудников, без него самого, ничего не добьются. Он сводил в себе все гипотезы воедино. Потому что занимался главным вопросом: закономерностями причинно-следственных построений в этом самом многомерном континууме...
— Как это? — недовольно спросил Вячик.
— Вот пример: ты бежишь по тропинке и запинаешься. Причина — камень на этой самой тропинке. Следствие — шишка на лбу. А может ли быть наоборот? Камень появляется оттого, что вскочила шишка?
— Не-а, — удивленно сказал Арбуз.
— “Не-а” это в нашем привычном мире. Но при некоторых обстоятельствах случается, что причина и следствие не зависят друг от друга. Или того интереснее — они меняются местами.
— Это как бы мне ни с того ни с сего ставят “пару” в дневник. А потом выясняется, что я и правда ничего не знаю, хотя и учил. Так? — сообразил Вячик.
— Ну... приблизительно так, — неохотно сказал Демид. — Хотя пример, конечно, с натяжкой...
— Кофе хотите, философы? — спрсила Маргарита. — Только сахару не осталось...
И мы стали пить кофе без сахара.
Перед Новым годом состоялась премьера “Огнива”. Мы разрисовали и расклеили на заборах афиши. И у себя в школе продали немало билетов (совсем, кстати, недорогих). В маленьком зрительном зале собрались в основном ребята из соседних кварталов.
Все получилось так здорово!
В конце спектакля Николка (с петушиными крылышками на зеленых лямках) стрелой из своего лука пульнул в злую колдунью и выбил из ее руки волшебное огниво. Зрители радовались вовсю! Ведьма обиженно голосила, что это нечестно: амуры, мол, должны стрелять только ради любви, а не ради борьбы со злым колдовством. Солдат посадил Николку на плечо, а ведьме и двум посрамленным генералам объяснил:
— Любовь это не только поцелуи и охи-ахи. Это еще когда хороших людей защищают от зла. Так что шагом марш отсюда...
После этого ведьма со стуком и пылью провалилась в люк под сценой, а солдат надел волшебные колечки Поэту — автору этой сказки и королевской судомойке — невесте Поэта.
На этот спектакль Демид пригласил знакомого оператора из местной телекомпании “Инф”. Вечером отрывок из “Огнива” показывали в “Городской телехронике”. И короткую беседу с Демидом. Я записал эту передачу на ту же кассету, где “Остров сокровищ” и “Песня про аистенка”...
Елку принес отец. Большую, до потолка. Свежую и пушистую. Такими елками торговала их фирма. Поставили елку в комнате родителей — самой большой.
Я, пока развешивал шары и лампочки, исколол руки, но это было даже приятно. Такой праздничный зуд...
Бабушка помогала мне. И между прочим сказала:
— Вчера я была у Стоковых. Ивка передает тебе привет.
Меня крепко скребанула совесть: ведь я так ни разу больше не собрался к Ивке. И на кладбище с бабушкой не съездил.
— А Сонечка все время играет твоим паровозиком...
— Ба-а! Ну, знаю, знаю, что я скотина!
— Господь с тобой! Я же ничего такого не говорю. Ты же болел, а потом контрольные эти в школе... Ты только вот что...
— Что?
— Не ссорься больше с отцом. Хоть на праздниках...
Это потому, что я недавно опять с ним “поцапался”.
Отец узнал, что за полугодие у меня больше чем за половину предметов тройки, и сказал в пространство:
— Эх, тройка, птица-тройка, и кто тебя выдумал...
— А зато по русскому и по немецкому пятерки. И английский я сдал за две четверти. Сверх программы!
Отец сделал удивленное лицо.
— А что ты так болезненно реагируешь? Нельзя процитировать Гоголя? — Он хмыкнул и пожал плечами. И это хмыканье показалось мне до того обидным! Я выскочил из-за стола и заперся в своей комнате.
Мама говорила, что мы не ладим, потому что из нас обоих “так и прет этакая мальчишечья нетерпимость”. А может, нетерпимость “перла” именно потому, что мы ссорились? Где тут причина, где следствие? Разобраться мог бы, наверно, только Федя Полянцев, но он ушел по Дороге...
Перед самым новогодним праздником я поклялся себе, что буду в разговорах с отцом сдерживаться. И отец был ласковый. Незадолго до двенадцати часов позвал к себе, обнял, поцеловал в макушку и подарил книгу “Энциклопедия для мальчиков”. А я отдал ему своего деревянного гнома...
Потом мы все дарили друг другу подарки у новогоднего стола (мы накрыли его на кухне, а в открытую дверь была видна елка с огоньками). За окном опять висела почти полная луна, а на стекле мерцали изломы ледяных узоров.
Мы зажгли на столе свечи. Мама сказала, что пора попрощаться со старым годом. Проводить его без жалоб на судьбу. Что было, то было...
— Подождите, — сказал папа. — Давайте сперва за тех, кого в этом году не стало...
Мы замолчали. “Митя... И еще сколько таких, как Митя... и малыши, погибшие от гранаты. И еще сколько таких малышей...” Озм опять придвинулся вплотную. Я плотно сжал губы.
— А тех, кто сбил Виктора Петровича, так и не нашли? — тихо спросила бабушка. Виктор Петрович был папин товарищ, они вместе работали еще в авиации, а потом в “Альбатросе”. В феврале его сбила неизвестная машина. Все говорили, что нарочно. Не пошел он на контакт с какой-то крутой группировкой.
— Жди, найдут они, — сказал отец, и лицо у него затвердело. — Самих себя пришлось бы находить. — Он был уверен, что те гады были связаны с гадами, засевшими в милиции. Мама за отца боялась. И я...
— Ну, давайте, — сказал папа. — Не чокаясь...
Мне дали пригубить горьковатого вина под названием “Глория”. Оно пахло полынью.
...Ну, а потом стало веселее. Мы ели пельмени и салаты, рассказывали смешные истории и смотрели старое кино “Карнавальная ночь”.
Озм отступил.
Только один раз в настроении случился сбой. Папа сказал:
— А помните, какой в прошлые такие праздники был трезвон? Все поздравляли...
Бабушка поджала губы. Мама глянула на отца с упреком. Дело в том, что отец не раз уже намекал: есть частная фирма, которая ставит телефоны без очереди. И если бы не держаться за “этот музейный экспонат с гирями”, денег хватило бы в самый раз. Бабушка делала вид, что просто не слышит таких слов.
Напряженное молчание разбил треск за окном. Над крышами взлетали разноцветные ракеты — кто-то устроил салют. Мама и отец подошли к окну. Ракеты падали и гасли в снегу.
Я оглянулся на бабушку. Она украдкой взяла рюмку с “Глорией” и кусок пирога. Пошла к двери. Ясное дело — для Квасилия угощение.
На меня никто не смотрел. Тогда я тоже притянул к себе рюмку. “Леша, с новым годом...” — и представил заснеженный город Калугу. Город, в котором живет мой брат.
Ведь в самом же деле брат, хотя и не виделись ни разу...
