Антициклон. День
Перед тем как уснуть, Валька услышал пронзительный голос ветра. Даже здесь, в тепле, чувствовалось, что ветер ледяной и резкий. Это примчался антициклон, который зимой вторгается на Урал из Арктики и свищет вдоль хребта.
Ветер не успокоился к утру. Жёсткие струи воздуха хлестали вдоль улиц, гнали по асфальту змейки колючего снега. Заледенелые ветки мёртво стучали друг о друга.
Валька бежал в школу, прикрывая лицо портфелем. Но когда он свернул к школе, портфель опустил. Ветер теперь дул в спину, а впереди в три ряда горели жёлтые квадраты школьных окон.
Валька любил эти окна. Любил за тёплый свет в морозной синеве утра, за то, что они обещали шумный день, встречу с ребятами, с Сашкой. А если школьный день приносил огорчения, назавтра Валька забывал об этом, и окна школы снова казались ему приветливыми и радостными.
Сегодня Валька особенно спешил. Хотелось поскорей укрыться от злого ветра, окунуться в тепло и весёлый шум школьных коридоров.
Он влетел с разбегу в вестибюль и наскочил на Петьку Лисовских. Большой, грузный Петро ухватил Вальку за воротник и голосом Анны Борисовны произнёс:
— Бегунов! Бе-гунов! Мне надоело повторять, что по школе следует ходить спокойно. Кстати, почему ты опять не был на репетиции хора?
— Отчипысь, — сказал Валька.
Лисовских отпустил его и пригорюнился:
— Валь, ты мне подскажешь сегодня? Она меня обязательно вызовет разбор предложения делать, и я опять заплюхаюсь. А мне надо "пару" исправлять.
— Подскажу, только слушай как следует, а то прошлый раз я — одно, а ты — другое.
— Туговат я на ухо-то, — сокрушённо сказал Петро.
— Взял бы да и выучил этот несчастный разбор, — заметил Валька.
— Так я же лодырь, — печально произнёс Петро. — Лодырь и неразвитый тип. Мне бы во второгодники...
Валька засмеялся и пошёл раздеваться. Всё время он искал глазами Сашку, но того не оказалось ни в коридоре, ни в классе. Бестужев пришёл перед самым звонком. Мельком и равнодушно глянул на Вальку и заспешил к своей задней парте. Не будь вчерашнего спора. Валька не обратил бы на это внимания. Но сейчас он слегка встревожился.
Русский был первым уроком. Анна Борисовна медленно оглядела стоявших ребят и вздохнула:
— Садитесь. — Она всегда вздыхала в начале урока. — Кто дежурный? Подберите на полу бумагу. Неужели вам приятно начинать урок, когда столько мусора в классе?
Валька не был дежурным, но клочок бумаги валялся у его парты. Валька поднял бумажку и сунул в карман.
— Неужели нельзя было прибрать в классе до прихода учителя?— сказала Анна Борисовна. — Не класс, а мученье. Я, между прочим, с тобой разговариваю. Бегунов. Ты вообще последнее время разболтался что-то. Школьные мероприятия не для тебя: на хор ты не ходишь, правила поведения, видимо, тоже считаешь лишними. Убрать класс перед уроком для тебя тяжкий труд.
Валька встал. Объяснять, что не он сегодня дежурит, было как-то нехорошо: будто ябедничаешь на другого. К счастью, в дверь постучали, и в класс шагнул высокий молодцеватый десятиклассник. Ребята встали.
— Интересно, почему Лисовских не считает нужным вставать, когда входит вожатый? — поинтересовалась Анна Борисовна.
— А я не пионер, — сообщил Петро.
— Но всё равно — Валерий твой старший товарищ...
— Какой он мне товарищ, — сказал Петро. — Он нашей Галке товарищ, они каждый день вместе на каток бегают. А я ему не пара, двоечник и бездельник...
— Наконец-то ты это понял.
Вожатый Валерий Равенков молча ждал, когда кончится разговор. Потом повернулся к завучу.
— Извините, Анна Борисовна, я помешал. Только одно объявление. Вы, ребята, садитесь.
— Говори, говори, Валерий. — Голос Анны Борисовны заметно потеплел.
— На сегодня был назначен сбор металлолома. Из-за холодной погоды отменяется. Вместо этого члены редколлегии после уроков в пионерской комнате выпускают фотомонтаж. В семь часов вечера совет дружины: о подготовке встречи Нового года, У кого есть предложения и планы, приходите. Всё, — отчеканил Равенков.
— А Галка с тобой на семь тридцать в кино собиралась, — ленивым голосом произнёс Петро.
По классу пронеслись смешки.
Равенков медленно оглядел всех.
— Я хожу в кино и на каток с Галей Лисовских, — отчётливо сказал он. — Это знают все. Что здесь смешного?
Класс притих.
— Дикари, — усмехнулся Равенков.
Когда он скрылся за дверью, Анна Борисовна развернула журнал и объявила:
— А сейчас Лисовских пойдёт к доске и напишет предложение...
К удивлению всех, Петро сделал разбор почти без ошибок. И без подсказок. Несколько раз, правда, он вопросительно смотрел на Вальку: "Так?" — "Так", — отвечал Валька глазами.
— Ну что же, — сказала Анна Борисовна. — Если бы всегда так, то жить ещё можно. Тройку я тебе поставлю твёрдую... Пожалуй бы, четвёрку поставила, если бы ты раньше так не плавал.
Лисовских подумал и спросил:
— Вы мне за сегодня или за раньше отметку ставите?
Анна Борисовна глянула на него с подозрением.
— Может быть, ты недоволен? Может быть, поучишь меня, как ставить отметки? Или вообще хочешь сесть на моё место?
— Упаси господи, — серьёзно сказал Петро. Ребята засмеялись. Анна Борисовна подумала и тоже рассмеялась. Потом сказала:
— Распустились вы, голубчики. Ну ничего, скоро придёт новый классный руководитель, он вас возьмёт в узду.
— А он кто? — спросил Серёжка Кольчик.
— Когда спрашиваешь, надо поднимать руку, — сказала Анна Борисовна.
Руку поднимать Кольчик не захотел, и вопрос остался без ответа.
День бежал быстро. Синева за окном сменилась солнечным блеском холодного дня. Антициклон выскоблил небо, и казалось, что солнце он начистил проволочной щёткой — так оно сияло.
Сашка на переменах не подходил. Было непонятно, дуется он или просто занят своими делами. Во время уроков несколько раз Валька оглянулся, но Бестужев смотрел в тетрадь и не ответил на его взгляд. "А, ерунда, — решил Валька. — Домой всё равно пойдём вместе..."
После русского была история, потом арифметика. Валька не любил этот урок, но любил учителя Матвея Ивановича, пожилого и очень спокойного человека. Матвей Иванович всегда огорчался Валькиной неспособностью к арифметике, но ценил его за старание.
— Математик из тебя. Бегунов, как из меня поэт, — говорил он, разглядывая на доске Вальки-но решение примера. — Но четвёрку с минусом я тебе поставлю, учитывая твоё прилежание. Этого качества не достаёт очень многим, например Полянскому, который второй урок подряд читает под партой роман Дюма "Асканио" и думает, что я этого не знаю.
Володя Полянский вздрагивал и ронял книжку, класс хохотал, а Валька возвращался на место с четвёркой и был доволен.
Рисование стояло четвёртым уроком. Юрий Ефимович пришёл в класс не сразу после звонка — задержался на три минуты. Он не принёс ни вазы, ни кувшина, ни птичьего чучела. Встал у доски и, дождавшись тишины, сказал:
— Вот что, народ. Дайте волю фантазии. Нарисуйте, кому что хочется. Желательно что-нибудь новогоднее. Договорились?
Класс вразнобой ответил, что договорились, и зашелестел бумагой.
Валька не знал, что рисовать. Ничего новогоднего, кроме заснеженных еловых веток с поздравительной открытки, в голову не приходило. Может быть, сказку какую-нибудь? Каких-нибудь пингвинов и медвежат? Неинтересно... '
Вспомнился первоклассник Новосёлов с эскимо. Вот бы нарисовать, как он лопает мороженое и разглядывает в витрине ёлочные игрушки. Но это не для урока.
Так и не придумав. Валька потянул из портфеля альбом. Большой, стиснутый учебниками, альбом выползал неохотно. Валька сердито выдернул его и только сейчас увидел, что это не тот, не школьный. Это был альбом, где жили Валькины друзья и корабли. Валька перепутал вчера, когда собирал портфель.
Он с досадой затолкал всё имущество в парту и обратился к соседке Светлане Левашовой:
— Дай листик...
Та заворчала и начала вырывать лист.
— Что у вас случилось? — Юрий Ефимович подошёл и остановился рядом со Светланой. — Зачем ты бумагу терзаешь?
— Я попросил листок, — объяснил Валька.
Юрий Ефимович перевёл на него взгляд.
— Между прочим, — негромко сказал он, — когда разговариваешь, следует встать.
Валька медленно поднялся, с удивлением отмечая, что Чертёжник сегодня немного не такой, как всегда. Он в новом гладко-сером пиджаке, а под пиджаком вместо обычной клетчатой рубашки белая сорочка с новым галстуком. И лицо у него подчёркнуто неулыбчивое и твёрдое.
Раньше на уроках рисования ребята с учителями переговаривались, не вставая и не поднимая рук. Так было удобнее работать. Замечание Чертёжника слегка обидело Вальку, и, встав, он отчётливо повторил:
— Я попросил лист бумаги, потому что мне не на чем рисовать.
— А твой альбом?
— Я оставил его дома.
Юрий Ефимович приподнял брови.
— Кому ты рассказываешь! Я отлично видел, как ты держал его в руках и спрятал в парту.
— Да нет же... — начал Валька.
— Что за фокусы! — Чертёжник откинул крышку парты и вынул альбом.
Валька опомниться не успел, а он уже шагал к столу, на ходу перевёртывая обложку.
И вмиг забыл Валька, что сам хотел показать ему рисунки. Он видел только, что холодный и раздражённый человек вламывается в его тайну.
— Это другой альбом! — почти крикнул Валька.
— Ну и что же? — спросил Юрий Ефимович, поворачиваясь лицом к классу и открывая первый лист. На первой странице был неинтересный и совсем случайный рисунок — портрет соседского кота Яшки. Но дальше-Дальше было то, что Валька очень берёг. Особенно на последней странице, где он ещё не совсем закончил рисунок мальчика и шхуны.
От обиды стало горячо в горле и глазах. И Валька заговорил торопливо и отчаянно:
— Я ведь ваши картины не разглядываю без спросу! Отдавайте... Не имеете права!
Он не знал, пишет ли Чертёжник картины. Но Юрий Ефимович вдруг резко задержал руку, так и не перевернув лист. И, видимо, почувствовал, что действительно не имеет права, чуть побледнел и положил альбом на край стола.
— Хорошо. Допустим... — сказал он ("хор-ло-шо" — получилось у него). — Но ты тоже не имеешь права являться на урок без необходимых вещей. Работы на вырванных листках я не принимаю. Будь любезен, дай дневник, я напишу, чтобы родители проверяли твой портфель. А заодно поставлю двойку.
— Дневника нет, — с облегчением сказал Валька. Альбом был спасён, и всё остальное казалось неважным.
— Тоже забыл?—поинтересовался Юрий Ефимович.
— Да.
На самом деле Валька не забыл, а оставил дневник дома специально, потому что не успел его заполнить.
— Поразительная рассеянность, — усмехнулся Юрий Ефимович.
— Можете проверить, — сказал Валька.
— Проверять я, очевидно, тоже не имею права. Но я могу написать твоим родителям записку... Впрочем, я боюсь, что из-за твоей забывчивости ты не вспомнишь о ней дома. Может быть, её передаст кто-нибудь другой?
Он без особой уверенности обвёл глазами класс. И тогда случилось непонятное. Просто дикое. Поднялся Сашка Бестужев и лениво сказал:
— Давайте, я передам. Мне по пути...
И удивительно, что ничего не грохнуло, не сломалось. Так же солнце блестело на партах, так же смотрел с портрета Максим Горький. Прогудел самосвал за окном... Почему кругом так спокойно, когда совершается измена?
И сам Валька остался спокоен. Не дрогнул, по крайней мере. Только холодно как-то стало и тоскливо.
— Предатель, — тихонько сказал Валька.
Кое-кто услышал это слово. Юрий Ефимович, во всяком случае, услышал. Он перевёл взгляд с Бестужева на Вальку и предложил:
— Ты, Бегунов, отправляйся в коридор. В классе тебе всё равно делать нечего, — и сел писать записку.
Валька вышел, сел на подоконник и прижался плечом к холодному стеклу. "Зачем Сашка это сделал? Неужели такой сильной была вчерашняя обида и Сашка захотел отомстить? Да разве так мстят! Это всё равно что ножку из-за угла подставить, подлое такое дело!
Или Сашка подумал, что Валька побоится сам передать записку, и решил отучить его от трусости? Дурак он тогда, только и всего. Но нет, Сашка не дурак. И значит — предатель.
Если бы вчера Вальке сказали, что Бестужев предаст его, он бы засмеялся. Ни за что бы не поверил. Ну, а если бы поверил, то, наверно, места бы не нашёл себе от такого горя. Почему же сейчас он так спокоен? Может быть, потому, что всё равно ничего уже не поделаешь?
Звонок резанул по ушам, но Валька не двинулся. Надо было подождать, когда Чертёжник уйдёт из класса. Подскочили двое ребят из шестого, чтобы выяснить, в каком настроении Петька Лисовских и поможет ли он им решить задачки по физике. Пятиклассник Лисовских был членом физического общества во Дворце пионеров.
Юрий Ефимович, не взглянув на Вальку, прошёл в учительскую. Сразу же выскочил в коридор Бестужев.
— Валька, слушай...
Было просто удивительно, как у него после такого дела хватало наглости лезть с разговорами. Валька пожал плечами и повёл к Петьке шестиклассников.
— Валька... — сказал за спиной Бестужев.
Может быть, в другой момент Вальку остановил бы этот Сашкин возглас. Но сейчас Валька его даже не услышал. С порога он увидел, как Зинка Лагутина листает его альбом, который учитель оставил на столе.
И тут словно взорвалась в Вальке бесшумная бомба. Он прыгнул к столу и размахнулся, чтобы выбить альбом из Зинкиных рук. Но ей, Лагутиной Зинке, видимо, не было дела до Валькиных переживаний. Она, как коза, отскочила к доске, показала язык и начала вертеть альбом над головой.
Было смешно и, пожалуй, бесполезно гоняться за Зинкой. Валька сдавленно сказал:
— Отдай.
Зинка продолжала улыбаться.
— Ну... — сказал Валька.
Класс, почуяв серьёзное, затихал. Зинка вроде бы тоже поняла, что сейчас не до шуток. Но, наверно, какой-то вредный бес сидел в ней и мешал просто так расстаться со своей добычей. Зинка стрельнула глазами в сторону двери. Валька успел перехватить её взгляд. Они бросились к выходу вместе, но Валька успел заслонить дверь, и Зинка прижалась к косяку.
— Врежь ты ей, Бегунов, — посоветовал Петька Лисовских.
Валька близко увидел Зинкины глаза — испуганные и злые. Он рванул альбом. Зинка выпустила и прижалась к косяку.
Наверно, ничего бы не случилось, если бы Анна Борисовна вошла в класс минутой позже. Зинка успела бы прийти в себя, Валька спрятал бы альбом и успокоился. Но именно сейчас, когда Зинка затравленно моргала и готовилась зареветь, Анна Борисовна возникла на пороге и пожелала узнать, что здесь происходит.
— Я тебя спрашиваю, Бегунов.
— Ничего не происходит, — сказал Валька, тяжело дыша. — Очень много любопытных для одного раза.
Он совсем не думал про Анну Борисовну, когда так говорил. Он думал о тех, кто интересовался его альбомом. Но ведь она этого не знала. И Валька увидел, как сжались её губы.
Лагутина тихонько захныкала.
— Перестань, — сказала Анна Борисовна. — После уроков во всём разберёмся. — И громко добавила: — После занятий никто не уходит домой. Кого не будет на классном собрании, тот завтра в школу без родителей пусть не является. Прошу это запомнить!
