Госпожа де Лавальер
1
О том, что жила когда-то на свете такая французская красавица, Винька узнал в прошлом году. В начале октября.
В тот день отец вернулся со своими студентами из колхоза, где они убирали картошку. Вернулся с простудой. А Винька пришел из школы тоже пострадавший — с крепким синяком под левым глазом .
Отец присвистнул и закашлялся. Он знал, что сын драчливостью не отличается, даже наоборот (настолько “наоборот”, что отца это даже огорчало иногда).
— Где вы, сударь, заработали такой знак отличия?
— В бою, — сообщил Винька сумрачно и гордо.
— А можно узнать подробности?
— Какие там подробности... — Винька вдруг застеснялся.
— Ну, например, с чего началось.
— Со случайности...
Как много случайности меняют в человеческой судьбе! Если бы обшарпанный Валькин портфель пролетел тогда мимо, не появилась бы в жизни у Виньки Кудрявая...
Но портфель, шурша в опавших листьях, подъехал по дощатому тротуару прямо к Винькиным ботинкам.
Была в ту пору у четвероклассников (у тех, кто понахальнее) дурацкая забава: когда все выходят из школы, подскочить к кому-нибудь и — трах по портфелю! Сверху вниз! А потом погонять выбитую из рук добычу ногами! Как футбольный мяч. И у мальчишек выбивали, и у девчонок.
Ну, ладно, если у обычной девчонки. Но у такой-то...
Винька скользнул глазами от портфеля назад — по линии полета — и сразу понял, чей он. Вальки Зуевой. Не из Винькиного класса, а из четвертого “Б”.
Валька стояла — маленькая такая, щуплая. С опущенными руками и... с улыбкой. Но улыбка была беспомощная, со слезинками. Слезинки искрились в уголках глаз.
Можно было, конечно, с достоинством отпихнуть портфель и пройти мимо. Сама виновата: нечего рот разевать, когда рядом носится беспощадный Пузырь с дружками. Но... глаза-слезинки эти встретились с Винькиными глазами. И он поднял портфель. Отнес бестолковой Зуевой, сунул в руки.
— На. Да не зевай больше... — И отвернулся. И увидел Пузыря, который стоял в трех шагах.
Пузырь был небольшой, не выше Виньки, и очень худой. Просто Кощеев внук. И при этом — бесстрашный. Чуть что — кидался без разбора. Даже на тех, кто выше и здоровее. И еще он был ехидный.
Сейчас Пузырь приоткрыл в улыбке желтые кривые зубы.
— Да, Яга-коряга, держи его крепче. И сама держись, чтоб не подкосило...
— Свинья ты все-таки, Пузырь, — вырвалось у Виньки. Он тут же испугался. Но Пузырь не рассердился. Ласково посоветовал:
— Вали, Шуруп, домой, пока рыло не намылили.
У Виньки была в классе такая кличка — Шуруп. (Винька — Виньчик — Винтик — Шуруп — это понятное дело). Прозвище, конечно, не героическое, но и у шурупов есть своя гордость. И она заставила Виньку сказать:
— Как бы самому тебе не намылили...
— Ты, что ли? — удивился Пузырь.
— Если надо, могу и я, — сообщил Винька совсем уже слабым голосом. Дело заваривалось скверное, без надежды на хороший конец.
Пузырь больше не тратил слов. Размахнулся — и Виньке в глаз! Мамочка! Голова будто взорвалась! Такая боль! И Винька заревел.
Но частичка здравого сознания все же работала в гудящей голове. Винька увидел себя будто со стороны — глазами тех, кто стоял вокруг. И... синими мокрыми глазами Зуевой. Какой он перепуганный, ревущий, облитый позором, И пружинистая мысль (а может, просто инстинкт) сказала ему, что смыть позор можно только отчаяной дерзостью.
Винька рванул с головы кепчонку и толчком обеих ног бросил себя вперед — головой в нос противника!
В нос не попал, зато губы Пузыря — в лепешку.
Это уже потом он любил себе говорить: “Губы Пузыря — в лепешку”. А сечас просто увидел, как того отнесло на три метра. И как он прижал к губам ладонь. Постоял так... и тоже заревел. Тонко, по-девчоночьи.
Теперь была пока ничья! А дальше? Вздрагивая, Винька сбросил на тротуар ремень полевой сумки. Выставил перед собой сжатые кулаки. Но... вот счастье-то! Пузырь оторвал от губ руку, увидел на пальцах красное и завыл. И покинул поле боя.
Пузырь уходил и оглядывался и при этом сквозь рев говорил все, что полагается в таких случаях: о страшной расплате в другой раз, о дружках и старшем брате, о “женихе и невесте” и о том, какой он, Шуруп, подлый. Теперь это не имело значения.
Шурупа сразу зауважали. Надели на него ремень сумки, отряхнули куцее (со второго класса еще) пальтецо. Вовчик Махотин дал (на время) старинную трехкопеечную монету — приложить к глазу. Винька приложил, но тут же вернул. Фингал? Ну и ладно! Винька имел право гордиться им, как медалью “За отвагу”.
Кто-то протянул Виньке его кепчонку — пыльного “гимнастерочного” цвета, с надломленным козырьком... Не “кто-то”, а Валька Зуева! Яга...
— На, ты уронил...
Победа добавляет человеку благородства. Винька взял Ягу за рукав.
— Ты где живешь?
— В Овражном переулке...
— Пойдем. А то вдруг еще привяжется какой-нибудь... пузырь дырявый...
Она опустила голову.
— Я ведь не быстро хожу.
— Ну, а куда торопиться-то!
И пошли рядом. Винька даже хотел взять ее портфель, но не посмел.
Валька и правда шла медленно. Слегка переваливалась, потому что правую ногу ставила криво — набок и носком внутрь. Винька слыхал от ребят, что у Зуевой это от рождения. “Не повезло бедняге”, — думал он иногда.
Но вообще-то до нынешнего дня он почти не обращал на Вальку Зуеву внимания. Потому что маленькая, неприметная ничем, кроме хромоты. Лицо такое, что не запомнишь. И всегда она в чем-то сереньком, блеклом, не за что зацепиться глазу. К тому же, из другого класса...
Но теперь они шли бок о бок и поневоле надо было проявлять внимание.
— Слушай! Зачем ты на это прозвище отзываешься, на Ягу? Не откликайся, чтобы... дуракам не повадно было.
Глядя под ноги, Зуева сказала тихо и рассудительно:
— Куда же деваться-то? Привыкла. Это с первого класса.
Да, первоклассники — они люди безжалостные. Увидели, что хромает, значит — “Баба Яга”. А потом, для краткости, — просто “Яга”. А Затем уже — “Яга”. Потому что легче окликать, когда ударение в начале...
Зуева быстро глянула на Виньку и сказала еще:
— Это хоть понятное прозвище. А бывают совсем глупые. Не поймешь, откуда взялись...
— Например?
Уж не про “Шурупа” ли она?
— Ну, вот этот Пузырь. Какой же пузырь, если одни кости?
— Это как раз понятно! Это по “наоборотному” правилу!.. Ты слыхала про Робин Гуда?
— Ага... В него Том Сойер играл, я читала.
— А есть еще специальная книжка про него. Я сам не читал, но мне Коля рассказывал, муж моей сестры. У него эта книжка в детстве была... У Робин Гуда были друзья, и один из них — по прозвищу Малютка Джон. Он был такой громадный силач, а звали Малюткой, чтобы веселее было...
Зуева опять быстро глянула на Виньку. Блестящими синими глазами. И улыбнулась.
— Тогда тебя надо звать “Блондя”.
Винька пнял. “Блондя” — значит, блондин. А по правде-то он совсем темный. По взрослому — “брюнет”.
А у Зуевой волосы были почти белые и совершенно прямые. Они спускались на уши и щеки из-под серого, “мышиного” беретика отвесными прядками.
— А ты тогда... кудрявая! Я буду звать тебя “Кудрявая”, вот!
Он сам удивился себе: как расхрабрился!
Зуева отозвалась шепотом:
— Ну, зови... если хочешь.
Овражный переулок на самом деле не был переулком. Два домика на краю оврага, да огороды рядом с ними. А от них в овораг спускалась крутая дощатая лестница с перилами из брусьев.
Овраг в этом месте заметно расступался, и внизу стояла мазанка, а рядом — сарайчик, поленница и черные, уже без зелени грядки. Их окружала изгородь из жердей.
“Прямо хуторок какой-то”, — подумал Винька. Он в прошлом году читал старую книжку “Юркин хуторок”.
Над темной тесовой крышей мазанки дымила побеленная труба. День был сухой, но холодный и ветренный. Дым расходился по оврагу, и клочья летели вверх. Даже здесь был ощутим запах березовых дров.
— Ну, я пойду, — сказала Зуева.
— Подожди... Кудрявая. Помогу.
— Не надо! Я же привычная. Каждый день туда-обратно.
Она ухватилась за перила и боком, но очень быстро начала спускаться по ступеням.
Снизу Кудрявая посмотрела на Виньку. А он на нее. Хотел помахать, но не решился.
И пошел домой.
Все эти подробности говорить отцу Винька не стал. Рассказ его был лаконичен:
— Ну что... Там один дурак, Пузырь то есть, стал к девчонке... к девочке то есть приставать. Я говорю: “Не лезь”, а он мне в глаз. Тогда я ему по губам. Он заревел и пошел...
Аркадий Матвеевич безошибочно угадал в тоне сына скрытые героические нотки. И все же посмотрел с сомнением. Тогда Винька сказал:
— Честное пионерское.
— А что, симпатичная девочка?
Винька возмущенно взметнул ресницы:
— Разве только за симпатичных надо заступаться?
— Я просто так спросил...
— Никакая не симпатичная. У нее... нога поврежденная, она хромает... А этот псих у нее портфель выбил.
— Понятно... Кстати, хромота не всегда уродует. Несмотря на нее бывают красавицы.
— Ну уж...
— А разве ты не помнишь Луизу де Лавальер?
— Кого?
— Ну, ты же читал про мушкетеров!.. Ах да, ты знаешь только первую книгу. А Лавальер во второй и в третьей, где про виконта де Бражелона...
Винька “Трех мушкетеров” прочитал недавно, от корки до корки. Эту пухлую книгу со шпагами на обложке принесла от подруги соседка, десятиклассница Варя Бутырина. Винька увидел и буквально вымолил знаменитый роман на несколько дней. У книги был не только вид, но даже запах особый, приключенческий...
А о том, что у “Мушкетеров” есть продолжение, Варя ни словечком не обмолвилась.
Папа сказал, что есть еще несколько томов. Он читал в детстве. И в тот же вечер он кое-что рассказал Виньке: про любовь юного виконта Рауля к девочке Луизе, про железную маску, про гибель мушкетеров в конце последней книги... Но это был короткий пересказ. И чтобы про все узнать подробно, Винька решил записаться в городскую детскую библиотеку.
2
До той поры Винька был записан в ближней, районной. В ней ни мушкетерами, ни виконтами, как говорится, и не пахло. За “Васьком Трубачевым” и то приходилось занимать очередь.
В городскую библиотеку ребят из начальной школы брали “со скрипом”. Только если принесут записку от своей учительницы. На школьном бланке. Марина Васильевна такую записку Виньке дала — в обмен на обещание, что он исправит тройку по арифметике хотя бы на четверку.
— А то я пойду в библиотеку и скажу, чтобы выписали обратно, раз книжки отвлекают тебя от учебы. Такой способный мальчик, а в примерах со скобками до сих пор путаешься...
Винька сказал, что исправится обязательно. И, конечно, обещания не сдержал. Но Марина Васильевна про свою угрозу позабыла, и в битблиотеку четвероклассник Греев ходил без помех.
Нужные книжки здесь были. И “Двадцать лет спустя”, и “Виконт де Бражелон”. Но только в читальном зале, домой не унесешь. Винька иногда приходил в библиотеку сразу после уроков и сидел до “отбоя”.
Отбой давался ударом колокола.
Колокол был небольшой, вроде тех, что висят на пожарных машинах. Многие считали, что он такой и есть — самый обыкновенный, пожарный. Однако некоторые мальчишки (и Винька среди них) верили, что это — “рында”. Колокол с корабля. Был слух, что рынду принес сюда Петр Петрович — единственный мужчина среди работников библиотеки, заведующий читальным залом, а в прошлые годы — бывалый моряк.
Рассказывали, что на краю колокола даже выбито название корабля. Только повернуто оно к стене, поэтому никак не узнать — какое? Подсмотреть было невозможно: колокол висел там, куда заходить не разрешалось — на боковой стенке могучего книжного шкафа, позади похожей на прилавок стойки. За этой высокой (Виньке до груди) стойкой Петр Петрович заполнял читательские карточки и выдавал книги.
Он, кстати, совсем не был похож на моряка, хотя и ходил в поношенном флотском кителе. Сухой, сгорбленный на одно плечо старичок, с гладко расчесанными на пробор седыми волосами.
Несмотря на инвалидную и совсем не суровую внешность, порядков Петр Петрович придерживался строгих. Именно морских. Когда стрелка на старинных восьмиугольных часах — с римскими цифрами и надписью “П.Буре” — доходила до половины седьмого, заведующий бил “первую склянку”. Готовьтесь, мол. Без четверти семь — второй сигнал: пора сдавать книги. А ровно в семь — для тех, кто зачитался или замешкался — частый требовательный трезвон: имейте совесть, друзья! А то как впишут вам в формуляр замечание — на неделю останетесь без книжек!
Впрочем, нарушителей почти не было, Петра Петровича уважали.
К Виньке Петр Петрович проникся симпатией. То ли за вежливое поведение этого темноглазого смирного четвероклассника, то ли за его преданность книжкам. Он позволял Виньке сдавать книги после всех, даже с задержкой. И придерживал для него специально томики Дюма — растрепанные, маленькие, напечатанные еще до войны в издательстве “АСADEMIA”. (Иностранный язык в четвертом классе не учили, но латинские буквы Винька знал — папа показал).
Роман “Двадцать лет спустя” был в двух томах, а “Виконт де Бражелон или десять лет спустя” — аж в шести. Но Винька к Новому году одолел их все. И кроме того, он не только про мушкетеров читал. Еще и “Слепого музыканта”, и “Чапаева”, и “Человека-амфибию”, и “Пещеру капитана Немо” — это как черноморские мальчишки вредили фашистам.
Библиотека располагалась недалеко от Винькиной школы, в бывшей церкви, Только не в красной и перестроенной, как цех пластмасс, а в белой, нарядной, с фигурными, похожими на шахматы, башнями. Внутри были гулкие чугунные лестницы, таинственные переходы, много всяких комнат и коридоров.
А читальный зал был просторный, одна его часть — закругленная, с высокими сводчатыми окнами. Между окнами стояли потертые плюшевые кресла и диван. Сбросишь валенки, заберешься с ногами в кресло — и головой в книгу...
Особенно хорошо было, когда мало народу. В тишине звонко тикали часы “П.Буре”, покашливал за стойкой Петр Петрович. Желтовато светили лампы, в сводчатых окнах, сквозь голые ветки тополей синели сумерки...
Если читателей было немного, Петр Петрович звякал в колокол осторожно, в полсилы...
Один раз случилось, что Винька остался с заведующим один на один. И тогда решился на вопрос:
— Петр Петрович, а правда, что этот колокол с корабля?
— Тс-с, голубчик. Это вопрос тонкий, каждый для себя решает его сам.
Винька ничего не понял. Но читальный зал полюбил еще больше.
Домой Винька приходил в восьмом часу, съедал сразу обед и ужин и с грустью думал про домашние задания. Мама добавляла этой грусти:
— Ты вовсе голову потерял в твоей библиотеке! Худой как щепка и уроки не учишь совсем!
— Господи боже ты мой! — стонал не веривший в Бога Винька. — Только и слышишь: уроки, уроки! Ну, должно же быть у человека что-то еще, кроме школьной каторги!
Мама видом своим и поведением была решительней и строже отца. Но с ней Винька позволял себе разговаривать вот так, без особых церемоний. Иногда, прямо скажем, с излишним нахальством. А с папой попробуй-ка. Он и голос не повышал никогда, и ни разу в жизни Виньку не шлепнул, но если что — как взглянет...
— Вот скажу отцу, когда придет с занятий...
— Ну, ма-а-ма...
— Марш за учебники!
Но, конечно, в библиотеке Винька бывал не каждый день. Ведь надо было еще и навещать Кудрявую. Винька пересказывал ей прочитанное. Кудрявая в читальный зал не ходила, стеснялась, хотя книжки любила.
А еще больше любила она слушать Виньку...
Но такая дружба началась не сразу. Еще долго после героической драки с Пузырем Винька поглядывал на Зуеву издалека. И она на него — так же. А когда сталкивались в школьном коридоре, Винька говорил:
— Здорово, Кудрявая.
— Здравствуй... — Это она шепотом и с полуулыбкой.
Впрочем, сталкивались они часто. Классы-то рядом, да и вся школа — маленькая, одноэтажная.
Пузырь не приставал, хотя и глядел волком. На следующий день после драки он ходил с губами, похожими на автомобильные шины. Особенно нижняя...
Так прошел месяц. А потом, перед Октябрьским праздником, случился Северный морской путь.
3
Это была водная переправа. Придумали ее братья-близнецы Мартьяновы, Винькины одноклассники. Шурка и Лёха. Их, малоразличимых, для краткости звали одним именем — Шурилёхи.
Братья были умелые, деловитые и добродушные. Они отыскали жестяное корыто и приволокли в Северный переулок, что в квартале от школы.
Через переулок ходили многие. Надо было его пересечь, чтобы выйти на улицу Кирова. Дело это не всегда оказывалось простым. Посреди переулка немощеная дорога слегка опускалась — там была длинная впадина. “Понижение земной коры”, — значительно говорил Толик Сосновский, Винькин сосед по парте.
В “понижении” даже в сухие дни блестела лужа. А во время дождей здесь появлялось озеро. Его преодолевали по уложенным на кирпичные подпорки доскам. Доски прогибались, плюхали по воде, было много визга, веселого риска и мелких несчастных случаев.
Но это, пока глубина водоема оставалась небольшой. А во время весенних разливов и осенних затяжных ненастий доски смывало. В брод же не совались даже те, кто хвастался высокими резиновыми сапогами: глубь такая, что вода чуть не до пупа. Хочешь не хочешь, а топай в обход. А это лишние два квартала.
В те перве дни ноября погода стояла гадкая — то дождь, то снежная крупа. Потом слегка потеплело, зато ночью грянул такой ливень, что деревянный Винькин дом гудел, как фанерный ящик, по которому лупят пятками. А утром в Северном переулке — целый океан. С издевательской синевой и отраженными желтыми облаками, потому что небо прояснило.
— Нелюдимо наше море, — сказал Толик Сосновский, когда они с Винькой встретились на берегу. Толик любил стихи. Винька согласно кивнул. Его сосед по парте был хороший человек, хотя и нельзя сказать, что близкий приятель.
Последним уроком в тот день было пение, и Марина Васильевна прогнала Шурилехов из класса, потому, что те не пели, а блеяли и мычали. Братья под носом у дремлющей тети Симы выудили из раздевалки свои фуфайки и пошли гулять. И обнаружили на чьих-то задворках большущее, как лодка, корыто. Когда уроки кончились, переправа была готова.
Один Шурилех стоял на “школьном” берегу, другой на противоположном. Каждый держал разлохмаченную веревку. Это были буксирные тросы, привязанные с двух концов к “судну”.
Четвертый “А” высыпал на берег первым.
— Внимание, внимание! — зазывающе голосил ближний к ним Шурилех (кажется, Шурка). — Каждого, кто смелый, можем перевезти через море! Открывается Великий Северный морской путь!
Толик Сосновский заметил, что “Великий” — это слишком нахально. Даже в Арктике морской путь называется просто Северный. Покладистый Шурка согласился:
— Пускай и у нас просто Северный... Ну, кто хочет первый?
Хотели все мальчишки. Но вперед полез, конечно, Пузырь.
— Куда прешь! Я раньше подошел! — дерзко заявил Винька.
— Щас как вмажу, поплывешь без корыта!
Винька внутри напружинился , но без большого страха.
— Да пускай Пузырь плывет, — рассудил Толик. — Поглядим, потонет или нет.
— Пузыри не тонут, — находчиво сказал Винька. Но больше не спорил.
Пузырь переправился благополучно. Шурка подтянул корыто обратно. Следующим был Винька.
Оказалось, что плыть здорово. Тащат быстро, вокруг бурление и брызги, а в душе радость и замирание!
Потом поплыл Толик. А дальше началось! Переправиться желали все мальчишки из четвертого “А” и четвертого “Б”. И некоторые девчонки. Возили и первоклассников — тех, кто очень просил. А обратно — ребят из вторых и третьих классов, они шли на вторую смену.
Появилась на берегу Марина Васильевна. С пачкой тетрадок в авоське.
— Марина Васильевна, давайте переправим! — радостно заголосили Шурилехи. Они не помнили зла.
Утомленная заботами Марина Васильевна грустно сказала:
— Вы хотите меня утопить, потому что завтра контрольный диктант за первую четверть. — И пошла вдоль “Северного моря”, несмотря на громкие уверения в самом добром к ней отношении и полной безопасности.
Никакой платы за переправу Шурилехи не брали. Они были бескорыстные и любили приносить пользу человечеству.
А раз бесплатно, значит, можно несколько раз! Толик этого не понял и ушел, а Винька сумел прокатиться туда-сюда еще дважды. И все не уходил, надеялся, что исхитрится снова.
И вдруг он увидел Зуеву. Она стояла на другом берегу среди девчонок.
Винька замахал своей мятой ушанкой со “звездочным” следом (той, в которой отец пришел с войны).
— Эй, Кудрявая! Плыви сюда!.. Шурилехи, пустите без очереди!
Кое-кто завозмущался: с какой это стати Ягу пускать без очереди? Но Шурка на той стороне отодвинул двух одноклассников:
— Вы чего, совсем без понятия? Садись, Яга, чего тебе лишнее-то шагать... Не бойся.
— Я и не боюсь, — тихо сказала Зуева. Села в корыте на корточки. Одной рукой взялась за бортик, другой прижала к груди портфель.
— Тяни осторожно, — велел Винька Лехе. Тот и потянул потихоньку.
И надо же так, чтобы именно сейчас началось корабельное бедствие!
— Ай, — негромко сказала Кудрявая посреди разлива. И качнулась. Потому что корыто дало бурную течь.
Оно же было старое, это проржавевшее плавсредство. Шурилехи залепили дырки гудроном, и вот сейчас одна заплата отскочила. Из днища вырвался клокочущий ключ! Это увидели все, на обоих берегах.
— Тащи скорее! — заорали одни Лехе (и Винька заорал).
— Тяни обратно! — закричали другие Шурке.
Шурилехи дернули — каждый к себе. Изо всех сил. Обе веревки оборвались и прилетели к ногам хозяев.
Стало тихо, только одна первоклассница пискнула по-мышиному.
Винька увидел, что сию минуту Кудрявая вот так на корточках, с портфелем у груди, опустится в воду по горло. А то и по макушку...
До корыта было метров пять. Винька вспорол воду ногами. Она, ледяная, залила короткие резиновые сапожки, вмиг пропитала фланелевые шаровары (которые назывались тогда “лыжные”), захлестнула по карманы куцее пальтишко.
Винька одним махом подхватил Кудрявую на руки. (Потом удивлялся: откуда силы взялись?) Валькины ботики с пряжками все же макнулись в воду, но лишь на секунду. Не беда...
Винька вышел и поставил Кудрявую на сушу под одобрительные возгласы. В том числе и глупые:
— У, Шуруп! Второй раз невесту спас!
— Герой Северного морского пути!
— Челюскинец!
— Мамка челюскинцу надает по заднице за сырые штаны!
— Ты что! Он подвиг совершил!
— Пойдем, — презирая крикунов, сказал Винька Кудрявой. Она кивнула и пошла (из ботиков — пузыри). И хромала сильнее, чем обычно.
— Ты чего? — неловко сказал Винька. — Ушибла ногу, что ли?
Она вздохнула — кажется, сквозь боль:
— Нет, это бывает. Скоро пройдет. Называется “нервное”...
— Чё нервничать-то? — неловко буркнул Винька. — Придешь домой, ноги согреешь, и все пройдет. Держись за меня...
— Ага... — Кудрявая взялась за Винькино плечо. — А тебе очень холодно?
— Сейчас не холодно, привык уже, — соврал он.
— Пойдем скорее! — И Кудрявая заковыляла решительно.
Была Кудрявая в меховой потертой шапчонке с очень длинными ушами — их можно завязывать на груди. Сейчас уши не были завязаны, сильно мотались, один раз щекочуще попали Виньке по щеке.
— Скоро придем, — виновато сказала Кудрявая. На этот раз она не стала спорить, когда Винька решил помочь ей на лестнице. Спустились. Добрались до “хуторка”.
— Ну, я пошел...
— Куда?! — очень удивилась Кудрявая.
— Домой, куда еще...
— Ты, что ли, помереть решил от простуды? Пойдешь к нам, сушиться будешь.
— Да вот еще... — опять застеснялся Винька.
Негромко, но почти как Марина Васильевна, Кудрявая сказала:
— Ну-ка, не рассуждай. Марш в дом.
В низкой кухне трещала печка-плита. И хозяйничала маленькая женщина с такими же, как у Кудрявой белыми волосами. С худым лицом и глубокими складками у рта.
— Мама, это Виня Греев. Помнишь, я про него говорила? А сегодня он меня из лужи спас, из глубокой. Смотри, какой мокрый... А я тоже ноги промочила.
— Горюшко мое! — Мама Кудрявой стряхнула с фартука картофельные очистки. — Два горюшка! Ну-ка...
Он ловкими движениями стащила с Виньки пальто, велела снять сапоги, сдернула с него промокшие штаны, двумя взмахами стянула сырые чулки. Винька ойкал, но не очень стеснялся. Под лыжными “шкерами” у него были надеты для тепла еще летние штаны. Стало даже приятно, будто опять лето — от печки тянуло по ногам сухим теплом. Мама Кудрявой придвинула к печке некрашенную лавку, открыла дверцу.
— Садитесь к огню... водоплавающие. Грейте мокрые лапы.
Винька сел. Кудрявая — рядом. Она тоже была босиком, с белыми тонкими ногами. Винька не выдержал, покосился: отличается ли у нее правая ступня от левой? Размером не отличалась, только сильно была повернута внутрь. Кудрявая заметила этот взгляд. Винька съежился, и то ли от смущения, то ли в ответ на печное тепло, его запоздало тряхнуло резким ознобом.
Мама Кудрявой накинула на Виньку и на дочь пахнущий овчиной полушубок. На спины и на головы.
— Грейтесь как следует.
Теперь Винька и Кудрявая поневоле оказались совсем рядышком. Винька ощутил острое плечо Кудрявой. Она прошептала:
— Это мамин полушубок. Сторожевой...
— Как это “сторожевой”? — отозвался Винька. Тоже шепотом.
— Она в нем на работу ходит. Ночью. Она сторожем работает на автобазе.
“Ох, а как же ты одна-то здесь по ночам? — испуганно подумал Винька. — В такой глуши”. Сам он точно помер бы со страху.
Кудрявая, кажется, догадалась.
— У нас еще бабушка есть. С бабушкой никогда не страшно, она знаешь какая... Она военной была, во фронтовом госпитале.
— А где бабушка сейчас?
— В магазине или на рынке, по хозяйству... Винь...
— Чего?
— Помнишь, ты тогда про Робин Гуда говорил?
— Ну...
— Расскажи еще, а?
Винька уже не вздрагивал. Тепло ему было под мохнатой овчиной, рядом с Кудрявой, которую он героически спас. И которая сидела рядышком, как... ну, как девочка Герда рядом с мальчишкой Кеем, когда его еще не похитила Снежная королева. И вовсе не какие они не жених и невеста! Да и не было рядом никого, кто мог бы задразнить так...
— Ладно, слушай... В общем, это было в давние-давние времена. Английский король Ричард по прозвищу Львиное Сердце ушел в дальний поход и долго не возвращался. А без него бедняков угнетал Ноттингемский шериф... ну, это вроде областного начальника полиции... И многие люди стали скрываться в лесу...
4
За один раз поведать все известные ему истории о Робин Гуде Винька не смог. Пришел снова и снова. Потому что Кудрявая каждый раз спрашивала: “Придешь еще?” И он говорил: “Ладно уж...”
А в середине ноября такое совпадение!
— Кудрявая! В “Победе” новое кино идет, трофейное! “Приключения Робин Гуда”! Говорят, цветное! Хочешь?
Она опустила голову — тихая такая среди гвалта школьной перемены.
— Я не знаю... У нас, наверно, денег нет...
У Виньки была лишняя трешка: он копил деньги на трехцветный фонарик — их иногда продавали в “Электротоварах”. Он подумал пять секунд и героически решил:
— Ладно! Все равно пошли!
— Нет, я сперва у мамы спрошу.
— Ну, пойдем спросим...
Мама разрешила. И дала Кудрявой три рубля на билет. И Кудрявая тихо цвела от счастья: и по дороге в кино, и обратно.
— Мировая картина, да?! — поддерживал радость Винька. Разноцветный Робин Гуд все еще лихо махал мечом перед его взором.
— Ага... — с улыбкой выдохнула Кудрявая. — Все как ты рассказывал. Только у тебя еще лучше...
— Ненормальная, — искренне обиделся Винька за расчудесный фильм.
— Нет, правда... — Она вдруг быстро заковыляла вперед, хитровато оглянулась на Виньку.
— Ты куда? — Дело было рядом с лестницей, а Кудрявая вдруг — мимо.
— Там подальше другой спуск есть!
Вот это был спуск!.. Погода стояла уже зимняя, и на крутом склоне оврага ребята накатали ледяную полосу — фанерками, сумками, штанами. Сверху донизу. Кудрявая еще раз оглянулась на Виньку и бесстаршно ухнула вниз (только длинные меховые уши взметнулись).
Виньке что делать-то? Зажмурился — и следом... Мамочка! Завертело, понесло на животе, на спине...
Внизу Винька встал, отряхнулся, подобрал приехавшую следом шапку.
— Ну, К-кудрявая...
Она тихонько смеялась рядом.
И Винька подумал: как хорошо, что они сейчас придут к ней домой и сядут у печки и будут снова разговаривать про Робин Гуда, и бабушка или мама дадут им по кружке горячего сладкого чая, и...
Суровая жизнь едва не разбила Винькины мечты. Она эта жизнь, придвинулась вплотную в лице пяти незнакомых мальчишек. Мальчишки были, как потом Винька узнал, с Зеленой Площадки, что находилась неподалеку. Самый высокий, в кожаном шлеме летчика, сказал без малейшего дружелюбия:
— Чё тут посторонние делают, которые не с нашей улицы?
— Эдька, не лезь, — испуганно попросила Кудрявая. — Он ко мне идет, а не к тебе...
— А ты, Яга, не пикай. Пускай идет, если охота, по лестнице. А мы эту катушку своими ж... не для чужих намыливали.
Мысли у Виньки прыгали. О том, что и здесь, оказывается, Кудрявую зовут Ягой; что бежать нельзя — позор хуже смерти; что без драки дело не кончится и надежды никакой...
Он все же попытался воззвать к здравому рассудку здешних жителей:
— У ваших ж... убавилось, что ли, если один посторонний человек один раз здесь скатился?
Скуластый пацан в ватнике до колен и клочкастой шапке деловито сообщил:
— У наших не убавится, а ты по своей щас поимеешь... — И нацелился разлапистым валенком дать чужаку пенделя.
— Пятеро на одного, — уныло сказал Винька.
Длинный Эдька засмеялся:
— Чё пятеро-то! Выбирай кого хочешь!
Да, Винька знал: скопом не полезут. Не было во времена Винькиного детства такого подлого обычая, чтобы все на одного. По крайней мере, среди ребячьего народа — не было. Но Винька понимал: отмахаешься от одного, тут же выставят другого, третьего... Да и как отмахаешься, если руки ослабли и внутри от страха — будто безвоздушное пространство?
Но счастливая судьба в тот день помогала Виньке! На помощь примчались Шурилёхи. Как люди Робин Гуда! Они друг на друге съехали сверху и мигом разобрались в обстановке.
— Ширяйчик, а ну, кончай! Это же Греев из нашего класса! Он Ягу всегда провожает! Чего такого!
— Чего ему от Яги надо-то... — пробурчал Эдька. Уже без агрессивности.
— Закорешились, вот и ходит с ней, — сказал один Шурилех (кажется, Шурка). Дело, мол, обыкновенное.
Тот, что в телогрейке и в большущих валенках (маленький, а настырный), непримиримо заявил:
— Корешились бы в школе, а не на нашей горке. Ходят тут...
Другой Шурилех объяснил ему, неразумному:
— Ты, Груздик, соображай, на кого скёшь. Он за Ягу даже Пузырю один раз рожу начистил.
Пятиклассник Эдька Ширяев был не лишен сообразительности и благородства (потом Винька в этом убеждался не раз). Груздику Эдька натянул шапку на нос, а Виньке сказал:
— Так бы и объяснил сразу... А ты, Валька, тоже: по уму ничего не скажешь, моргаешь только.
— Я не просто моргаю. Я хотела снег за шиворот тому, кто полезет...
Тогда все засмеялись (даже Груздик) и Винька сразу сделался почти что свой.
А скоро он стал законным соседом этих пацанов с Зеленой Площадки. Потому что в декабре Людмила, Николай и Галка перебрались в дом над оврагом. Этот адрес подсказала Виньке бабушка Кудрявой. Услышала от него, что старшая сестра с мужем и дочкой маются без жилья, и помогла.
Николай часто уезжал, Винька ночевал у сестры, помогал возиться с Галкой (она была добрая и совсем не ревучая). А от дома тети Дуси до мазанки Зуевых в овраге — рукой подать. Съедешь на лыжах-коротышках до Туринки, а там вдоль кустов до “хуторка” метров двести...
Мама и бабушка Кудрявой привыкли к Виньке, смотрели совсем как на своего. С бабушкой Винька и дрова пилил, и печку растапливал, и однажды помог починить перекошенную дверь.
— Халупа эта при царе Александре построена, — бодро жаловалась бабушка. — Еще моим старым дядюшкой, котрый купил этот участок за копейки. Одиночка был и чудак, прости его Господи... Вот снесет нас однажды паводком, куда денемся?
В халупе были кухня и комната — низкая, но просторная — с четырьмя кривыми окошками на две стороны. Стояла в комнате обширнейшая кровать со спинками в виде лебедей, выгнутых из железных прутьев. На ней спали бабушка и Кудрявая. А еще одна кровать — узкая и простая, как солдатская койка, — была мамина.
Был здесь также стол под синей клеенкой, посудный “буфет”, этажерка с книжками, дощатый облезший шкаф и разного (но одинаково старого) вида стулья. Среди этих неказистых вещей чужим выглядело тоже старое, но все же аристократическое пианино с медными подсвечниками. Кудрявая сказала, что это инструмент двоюродного дедушки.
Иногда она садилась к пианино и наигрывала разные мелодии. Некоторые — довольно бойко. В том числе и “Танец маленьких лебедей” хорошо известный Виньке.
— Тебя кто учил? — спросил он однажды.
— Мама.
Винька удивленно примолк. Кудрявая поняла.
— Мама ведь не всегда была сторожем...
— А... кем?
— Она в клубе работала и в библиотеке... А потом мы сюда к бабушке в эвакуацию приехали из Дмитрова. Тут уж какая работа нашлась, такая и ладно...
Винька чуял: что-то здесь не так. Но с расспросами не лез. И про отца Кудрявую не спрашивал. А однажды бабушка проговорилась, что отец умер еще до войны и даже до рождения Кудрявой, за два месяца.
— Ниночка тогда так изводилась, бедная. Может, потому Валечка и родилась такая... А Константина, папу ее, ох как жалко. Видный был мужчина, пост занимал, и вдруг в одночасье...
Что “в одночасье”, было неясно. И Винька подумал: “Может, тоже синие фуражки?”
Незадолго до Нового года бабушка попросила:
— Не мог бы ты, Винюшка, нынче заночевать у нас? Меня вечером в гости позвали, друзья-подруги собираются, что были в санитарном поезде, а Нина опять на дежурство уйдет. А Валентина-то наша такая трусиха, если за окнами темно, ни за что одна дома сидеть не будет...
Винька обмер. Представил сразу это “за окнами темно”. И заснеженную халупу на отшибе от всякого другого жилья. А если еще и свет отключат на ночь? Такое в ту пору случалось нередко.
Звонким от искусственной храбрости голосом он пообещал:
— Я... ладно! Конечно!
— Дома-то отпустят?
Тут бы и спохватиться: “Ой, я не знаю... Могут не отпустить. Мама за меня всегда так беспокоится”. Но черт его дернул за язык:
— Людмила отпустит! Я все равно сегодня хотел у нее спать.
Людмила, конечно, отпустила:
— Давай охраняй свою Кудрявую. Дело рыцарское.
Ей-то что! Хорошо ей в доме, полном людей...
5
К Зуевым Винька отправился в восьмом часу. По оврагу идти было не страшно, светила круглая луна. Да и Людмила, накинув пальто, долго смотрела с “палубы” Виньке вслед. И лыжи так весело: хрусть-скрип, хрусть-скрип. Не робей, мол.
Бабушка накормила Виньку и Кудрявую вареной картошкой с молоком, постелила Виньке на узкой, “ниночкиной” кровати и ушла. Сказала на прощанье:
— К полуночи приду обязательно. А вы допоздна не сидите, ложитесь спать, я дверь своим ключом отопру...
Винька и Кудрявая сели в комнате к столу — плести корзинки и мастерить из фольги цепи для елки.
— Кудрявая, включи радио. Погромче.
— Ага, включи... У нас его отцепили, потому что за три месяца не плачено...
“Начинается”, — обреченно подумал Винька. И даже разозлился на Кудрявую. Про себя, конечно.
— Винь, ты чего молчишь?
— А чего говорить-то?
— Винь, ты что-нибудь говори... А то мне кажется, будто по чердаку кто-то ходит. Скрипит...
И Винька тут же услышал: скрипит, ходит...
— Это... балки скрипят от мороза.
— А если не балки?
— Ты всегда такая ненормальная? Ну, кто там может быть? Медведь, что ли?!
— Я не знаю... А вдруг воры?
— Что у вас воровать-то! — в сердцах выдал Винька.
— Не знаю... Может, пианино.
Виньке сквозь страх сделалось смешно.
— Попробуй вытащи его! — И захохотал старательно.
Кудрявая тоже засмеялась. Стало полегче. И они, посапывая от старания, закончили серебряную цепь, а потом начали вырезать из цветной бумаги флажки.
Но скоро Кудрявой показалось, что кто-то бродит под окнами. Может, и правда бродил...
— Ты своим ужасом хоть кого в могилу сведешь, — с жалобным отчаяньем сказал Винька.
Кудрявая сказала, что не надо про могилу. Потому что и так...
Винька пообещал отрезать ей язык. И подумал: “А прочный ли замок-то?”
...В наше время было бы проще: включи телевизор, и можно перед экраном позабыть о всех страхах. Если, конечно, не смотреть про гангстеров и привидения. Но в ту пору Винька о телевизорах читал только в фантастическом романе писателя Адамова “Изгнание владыки” (там они назывались “телевизефоны”).
Впрочем, телевизор все равно бы не работал. Потому что (вот какое же свинство — все несчастья одно к одному!) электричество все же выключили. Около девяти часов.
Лампочка погасла не сразу: бледнела медленно, будто умирала. Кудрявая несколько раз успела сказать “ой”. Сквозь морозные двойные стекла неторопливо вступил свет луны.
— Не ойкай, а говори, где спички!
Ушибаясь о стулья, они побежали на кухню. Коробок оказался на месте. Керосиновая лампа тоже нашлась — на подоконнике. Ломая спички, Винька зажег фитиль, поставил на горелку пузатое стекло. Желтый свет неохотно растекся по кухне, ходики на стене застучали подчеркнуто громко.
— Винь, давай в комнату не пойдем. Мне кажется, будто там кто-то...
— Сиди здесь, если такая бояка. А я пойду... — И пошел. Потому что еще хуже, если рядом пустая темная комната. И Кудрявая пошла, куда она денется-то? Опять сели к столу. И при свете лампы вырезали еще по флажку. Тени от рук и ножниц разлетались по стенам. Кудрявая ежилась.
Винька сказал с последней решительностью:
— Вот что! Ложись-ка спать! Залезешь с головой под одеяло, там не страшно.
— А ты?
— Я тоже.
Лампу гасить, конечно, не стали. Не глядя друг на друга, разделись, залезли в постели. Винькино одеяло было ватное, тяжелое. Он натянул его до макушки. Кудрявая шумно повозилась и затихла. И стало так беззвучно — до звона в ушах. И сквозь этот звон, сквозь ватную одеяльную плотность все равно слышались ходики на кухне. И скрип за окном.
А дома, у Людмилы, сейчас, наверно, все сидят на кухне, играют в лото или в подкидного. А тихий Никита негромко бренчит на мандолине...
Винька вздрогнул и подскочил: его взяли за плечо. Он перепуганно сел. Кудрявая стояла рядом — с голыми руками и ногами, в холщовой рубашонке до колен.
— Винь, можно я посижу рядышком? А то на чердаке опять...
Винька понял, что сейчас он как есть — в трусах и майке, даже без валенок — вышибет дверь и с воем помчится через овраг, в безопасный дом к сестре.
Он не побежал. Он... со злостью вскрикнул про себя и сломил этот страх. Встал, взял Кудрявую за холодные локти, отвел к ее кровати.
— Ну-ка лезь обратно... — Вернулся к своей постели, прихватил увесистое одеяло и снова пришел к Кудрявой. Забрался на кровать с ногами. Набросил одеяло на Кудрявую и на себя — как шатер. И стало как тогда, под полушубком у печки.
— Глупая. Почему ты с бабушкой не боишься, а со мной... такая...
— Потому что... ты тоже боишься, — догадливо шепнула она.
— Да нисколечко! Вот... честное пионерское! — В эту секунду он не врал. — А ты... теперь тебе ведь тоже не страшно, а?
— Ага...
— Ну вот. И больше ничего не выдумывай.
Тогда она спросила то, что он совсем не ждал:
— Винь, а ты веришь в Бога?
— Ты что? С ума сошла?
— Да нет, я так... — Кудрявая словно чуть отодвинулась. А Винька вспомнил иконку в кухонном углу. Он всегда думал — бабушкина.
— Ну... понимаешь, Кудрявая... это, наверно, кто как хочет. Если человеку верится, то пускай... Может, ему так легче живется...
— Винь... Расскажи что-нибудь.
— Ладно... Помнишь, я рассказывал, что Арамис сделался главным начальником в тайном ордене иезуитов? А д’Артаньян в это время ...
— Ты лучше про Рауля. И про Луизу.
— Подожди, надо про все по порядку. Иначе будет непонятно...
По порядку получилось длинно. Винька вдруг понял, что Кудрявая спит, привалившись к его плечу.
— Ну, ты не слушаешь.
— Я слушаю. Я только маленько подремлю. Подожди... Я сейчас. — И прилегла.
И Винька прилег тут же. Зачем уходить, если скоро рассказывать дальше...
Он даже не почувствовал, как вернувшаяся бабушка отнесла его на другую постель.
Ух и спал он после всех страхов! Когда открыл глаза, солнце уже искрилось на медных подсвечниках пианино.
Кудрявая сидела, укрытая по пояс. Тянулась руками за спину, пытаясь застегнуть пуговки на детском лифчике с резинками для чулок. Увидела, что Винька не спит, застеснялась, но поняла, что поздно.
— Винь, помоги, а? Я не дотянусь...
Винька вздохнул и откинул одеяло.
Петли были тугие
— Надо вперед пуговицами носить, тогда не будет мороки, — посоветовал Винька со знанием дела.
— Мне всегда бабушка помогает. Или мама...
— А где они?
— Мама еще не пришла с дежурства. А бабушка ушла пораньше на рынок, велела нам спать. А я уже совсем выспалась... Ты доскажешь про... Вальер?
— Про Ла-вальер, горюшко мое. Сколько раз тебе повторять... — И подумал, что она еще маленькая. И... как сестренка.
С той поры Винька с Кудрявой не церемонился. Покрикивал на нее, когда простужалась и боялась глотать таблетки. Вместе с бабушкой ставил ей горчичники (“А ну не дергайся, а то как шлепну, еще горячее будет!”) Силой завязывал у подбородка длинные меховые уши, чтобы не застудила железы.
А когда случалось “нервное” и снова болела нога, Винька чуть ли не на себе доставлял Кудрявую домой, усаживал на кровать, сдергивал с нее чулок и начинал решительно растирать, разминать кривую ступню — этому его тоже научила бабушка Александра Даниловна.
Летом Кудрявую должны были отвезти в Ленинград. Там в детской клинике работал известный хирург, хороший бабушкин знакомый военной поры. Он обещал “сделать все возможное”.
После массажа Винька заматывал ногу согретым полотенцем, подтаскивал Кудрявую ближке к печке, устраивал ее на лавке и садился рядом.
— Ну, слушай... — И начинал очередной рассказ.
Историю про Рауля и Луизу Винька пересказывал не по книжке. Ему совершенно не нравилось, что юная и доверчивая де Лавальер сделалась потом коварной, изменила своему виконту и стала возлюбленной короля. Он придумывал другие приключения...
А иногда Винька рассказывал и о себе. Про всякое. Как прошлым летом ходил с отцом в лес, заблудился и один бродил целый день, видел лосей и волка. И как однажды сделал громадный воздушный змей в виде самолета, и тот едва не стащил его с крыши. И как они с Толиком Сосновским смастерили из медной трубки пушку и Толька стянул у дядюшки-охотника горсть пороха, и они из этой пушки жахнули на огороде так, что соседский вредный петух в обмороке свалился с забора и с той поры потерял голос...
Привирал, конечно! Где понемногу, а где и ого-го как!. Но Кудрявая Виньке верила. И не только его рассказам, вообще...
Весной они вместе готовились к экзаменам. Классы разные, но билеты для экзаменов у всех одни и те же. Кудрявая все ответы на вопросы зубрила старательно. Потому что ужасно боялась: вдруг не сдаст. А когда отрывалась от учебника, делалась печальной.
— Ты чего опять скисла?
— Жалко...
— Чего тебе жалко?
— Что ты в лагерь уедешь.
— Это же всего на четыре недели.
— А потом я уеду на операцию.
— Ну, приедешь же, никуда не денешься...
— Это уже осенью. Мы в разных школах будем.
Это она верно. Винька пойдет в двадцать четвертую, в мужскую десятилетку, в ту, что напротив Городского сада. А кудрявая — в шестую, в женскую, на улице Лермонтова.
— Ну и что! После операции ты знаешь как будешь прыгать! Я тебе не нужен буду, чтобы провожать... А после уроков — все равно вместе...
— Винь, я боюсь...
— Да не бойся, там хорошая школа. Там моя соседка учится, Варя Бутырина. В десятом...
— Я операции боюсь.
— Трусиха! Ты же ничего не почувствуешь, это под наркозом.
— Я боюсь, что не получится...
— А вот про это и думать не смей! Вот как стукну “Родной речью” по шее! Не выводи меня из терпения...
