Глава девятая
В шесть часов неожиданно пришел Илька. Отмытый, причесанный, в белых гольфах, в синей куртке без воротника. Совершенно на себя не похожий. Новые сандалеты хрустели, как вафли. На отчищенных от глины и краски штанах появились складочки, отутюженные до убийственной остроты. Но сам Илька был настроен сдержанно. Наверно, парадная эта одежда сковывала его прыгучий характер.
— Что скажешь? — спросил Генка.
— Так просто, — сказал Илька. Сел на подоконник, покачал ногой.
Генка вдруг вспомнил, что раньше Илька никак не мог дотянуться ногой до пола, когда сидел здесь. А теперь царапает сандалией половицы. Вырос.
— Хотел узнать, как лодка сохнет, — сказал Илька.
— Сохнет...
Илька дыхнул на стекло и нарисовал рожицу.
— Чего это ты так нарядился? — спросил Генка.
Илька стер рожицу ладошкой, нерешительно посмотрел на Генку.
— В цирк идем.
— А-а... Ты к лодке пока не суйся, а то перемажешься.
— Иван Сергеевич три билета купил, — тихо сказал Илька. — Себе, Владику... и еще один. Меня зовут.
— Ну и хорошо.
— Может быть, ты пойдешь? — спросил Илька, глядя в пол.
— Я? Зачем?
— Ну, так... Я потом с мамой схожу.
— Меня ведь не звали, — равнодушным голосом произнес Генка и почувствовал, как стремительно уходят от него все радости. — Тебя одного звали.
Илька промолчал. Опять подышал на стекло, но оно, протертое ладонью, уже не запотело.
— Иди, Илька, раз зовут, — повторил Генка. — Ты уже и оделся как следует...
— Подумаешь, оделся...
— Я этот цирк терпеть не могу. Особенно акробатов. Прыгают, прыгают, а что толку?
— Правда? — с облегчением спросил Илька.
— Меня туда и насильно не затащишь. — Генка старательно зевнул.
— Я пойду тогда...
— Пока.
Илька ушел, а он лег на диван и закинул руки за голову. И вот тут-то на него, на лежачего, навалились все горькие, беспокойные мысли.
Не стоило себя обманывать. Все так ясно: Владику очень хорошо вдвоем с Илькой. Без него, без Генки. Это было заметно и раньше, только не хотелось так думать. А сейчас вот хочешь не хочешь, а думается.
Все, что Генка старался забыть, вспоминалось теперь подробно и ярко. Если идут втроем, Генка — чуть в стороне, а Илька — рядышком с Владиком, за рукав цепляется. Если разговаривают, Владик Ильке три слова скажет, Генке — одно. Да разве в словах дело? Они иногда молча разговаривают. Взглянет Илька на Владика, Владик на Ильку, и сразу понимают друг друга. Будто у них тайна какая-то...
Заглянула в комнату бабушка.
— И чего это разлегся на диване-то? Накидушку не убрал.
— Захотел и разлегся, — взвинченно сказал Генка.
— Ну, лежи, лежи, бог с тобой.
— Ну и лежу...
Он отвернулся к стене.
А если разобраться, то что случилось?
Ничего не случилось. Ведь дела идут как раньше. Каждый день прибегает Владик, вместе возятся с лодкой. Все у них по-хорошему.
Не поссорились же они.
Генка резко поднялся на локте. Лезут в голову глупости!
Но рассердиться на себя не удалось. "Глупости" были сильнее и лезли в голову снова. Ведь почему-то не Генку, а Ильку, одного Ильку, позвали Владик с отцом в цирк. Генка бы и не пошел, но обидно, когда про тебя забывают. И даже не обидно, а просто очень грустно.
Хорошо, что хватило выдержки сказать Ильке спокойно: "Иди, раз зовут". Не крикнул: "Ну и мотайте, без вас проживу!" Не крикнул, пожалел Ильку. А может, не Ильку пожалел? Побоялся настоящей ссоры...
Если бы не Владька, а кто другой, сто раз плюнул бы Генка на такое дело. В конце концов, мало ли хороших ребят? Хотя бы Антон Калинов. Такой не изменит... Да беда в том, что ни Антон и никто Генке Владика не заменит...
Генка задремал. Стала сниться всякая чепуха, а потом вдруг увидел Владика. Будто выходит Владька на берег прямо из желтой реки, мокрый, волосы на лбу приклеились, а на груди плоский черный автомат. "Илька поплыл на нашей "Африке", — говорит Владик. — К югу поплыл. А там на берегу фашисты засели. Пришлось расчищать дорогу". "Опять Илька", — с досадой подумал Генка. И проснулся.
Ему казалось, что спал он пять минут. Но солнца в окнах уже не было, в комнату проползли вечерние тени. "Десятый час", — подумал Генка. Значит, прошло около двух часов.
Сон ему не помог. Те же мысли крутились в голове, и голова гудела, как от задачи в восемь действий. Вот ведь как по-дурацки устроен человек! Ничего не случилось, а спокойной жизни нет.
И только одним путем Генка мог вернуть эту спокойную жизнь: пойти встретиться с Владиком. Сегодня же, сейчас. Поговорить с ним. О разных вещах поговорить, просто так. Да, но как придешь к людям почти ночью без всякой причины? "А, ладно, — решил Генка, — книжку попрошу какую-нибудь. Скажу, спать не хочется, а читать нечего".
Только неизвестно, вернулся ли Владик из цирка. Представление часа три тянется. Начало в семь. Сейчас без четверти десять. Пожалуй, рано.
Все равно!
Ждать — это слишком тошно. Может быть, представление не такое уж длинное.
Ему повезло: еще издалека он увидел в окне Владькиной квартиры свет. Неяркий свет зеленого абажура. Генка взбежал на второй этаж и коротко надавил кнопку, похожую на рыбий глаз.
Дверь открыл Владик. Он не удивился. Сказал:
— Заходи.
— Скучно что-то, — объяснил Генка. — Я ходил-бродил... Смотрю, окошко светится, значит, ты дома. А я думал, что цирк еще не кончился.
— Не пошел я в цирк, — сказал Владик. — Что там хорошего? Там фонари жгучие, смотреть больно. Да еще места на самой верхотуре. Папа последние три билета купил. Они с Илькой ушли. Может быть, Тамару Васильевну по дороге уговорили, не знаю.
Генке показалось, что зеленый свет лампы стал праздничным и ярким.
Они сели рядом на узкую Владькину кушетку.
— Завтра еще посохнет — и порядок, — сказал Генка про лодку.
— Скорей бы, — сказал Владик и улыбнулся.
Но слова его и улыбка были скучноватыми. Это снова встревожило Генку.
— Читаешь? — он кивнул на книгу, которая лежала у лампы.
— Учебник. "Природоведение". Чепуха такая, а надо все равно читать. Перед школой спросят.
Генка вдруг подумал, что даже не знает толком, как у Владьки дела с занятиями. Ему ведь придется сдавать за четвертый класс. Надо было спросить об этом хотя бы сейчас. Но Генка посмотрел на Владика и понял, что он думает совсем не про школу.
Тогда Генка спросил напрямик:
— А правда, почему не пошел в цирк?
Владик поднялся и отошел к столу.
— Письмо хотел написать, — сказал он, не обернувшись. — От матери письмо пришло. — Он зашелестел на столе бумагой. — Раньше она папе писала, а в этот раз прислала мне.
Вот оно что!
— А ты? — вырвалось у Генки.
— Не знаю... — почти шепотом сказал Владик.
Генке показалось, что он сдерживает слезы и поэтому боится обернуться.
— Брось ты, — неловко сказал Генка. Подошел и встал рядом.
Но Владик не собирался плакать, лицо его было спокойным, только невеселым.
— Ты бы с отцом поговорил, — посоветовал Генка.
— Нет. Я ему про письмо не скажу. Я ведь знаю, что написать. Только не знаю как. Всего два слова получается: "Не надо, не приезжай".
— Тогда и напиши эти два слова, — сказал Генка.
— Напишу.
Он прикрыл вдруг один глаз ладонью и повернул лицо к абажуру.
— Ты что? — испугался Генка.
— Ты знаешь, Гена, я, кажется, вижу свет. Вторым глазом. Я уже несколько раз замечал. Если на яркий свет смотрю, то не вижу, а если на такой, на зеленый, будто что-то светлеет. Думаешь, вру, да?
— Ничего я не думаю. Надо врачам сказать.
— Я еще проверю сначала.
— А вдруг это нельзя? Может, опасно?
— Я же не здоровый глаз проверяю.
— Владька! — в сердцах сказал Генка. — Ты стал дурной, как Илька. Глаза не бережешь, по обрывам скачешь...
Владик медленно покрутил головой.
— Глаза я очень берегу. А по обрыву мы не скакали. Мы с Илькой надпись на камне делали. "Яшка Воробьев".
— Зачем?
— Так, — сказал Владик. — Просто надпись... Мне папа рассказывал, что если рыбаки в море гибнут, их имена выбивают на скалах.
— Это я знаю, — тихо сказал Генка. — А почему меня не позвали?
— Илька хотел, чтобы ты удивился.
— Удивился... — с усмешкой повторил Генка. — Козел.
Владик подпрыгнул и сел на стол, закрыв спиной лампу. Генка почти не видел в тени его лица.
— Знаешь, Гена, с Илькой история получается, — как-то нерешительно начал Владик. — Тамара Васильевна хочет на август в пионерский лагерь ехать работать. У нее отпуск в августе, а она отдыхать дома не будет, там врачом поработает одну смену. Говорит, что все-таки лишние деньги. Ильке на зиму пальто нужно да костюм...
— Ну и что?
— А Илька с ней должен ехать.
— А ты с отцом — к морю, — печально сказал Генка. — А Шурка где-то атомы изучает. Один я на нашем фрегате останусь. Боцман, лоцман и капитан. Подамся в пираты.
Владик помолчал. Потом сообщил:
— Илька в лагерь не хочет.
— Конечно. В лагере-то режим. Не поскачешь.
— Он не скакать, а плавать хочет на "Африке". А Тамара Васильевна боится, что наша посудина ко дну пойдет. Вместе с нами.
— Может, и пойдет, — мрачно согласился Генка.
— Мы с папой посоветовались... Знаешь, Гена, мы его, наверно, с собой возьмем в Одессу.
— Да? — сказал Генка.
— Ты как думаешь?
— Я? А что мне-то думать?
— Ну, насчет этого дела.
Генка усмехнулся:
— Ты будто разрешения у меня спрашиваешь... Что я думаю? Илька от радости лопнет, вот что будет.
В самом деле, Илька одуреет от радости, когда узнает. Это ведь не лагерь с дачками у мелководного пруда, а Одесса. Там ему хорошо будет. И Владьке будет хорошо. Им обоим.
Владик предупредил:
— Ты только не говори ему пока. Это еще не точно.
— А чего я буду говорить? Это ваше дело... Я, Владька, пойду. Дома ждут.
— Иди, — вздохнул Владик. — Я письмо писать буду.
Никто Генку дома не ждал. Привыкли, что он часто гуляет допоздна. Каникулы. Разве что бабушка поворчит для порядка.
Генка не пошел домой. Ему захотелось посмотреть, что за надпись сделали Илька и Владик. Он знал, что увидит ее. Вечера и ночи в июне светлые, заря скользит по северному горизонту, не сгорая до конца. Кроме того, там всегда бил прожектор, высвечивая Монахов мыс.
Но когда Генка свернул на Пароходную, навстречу ему двинулся туман. Он по вечерам иногда накатывал с реки и ложился на улицы внезапно и плотно. Свет окон глох и расползался, а раскаленные нити в лампочках фонарей проступали сквозь толщу тумана красными паутинками.
Генка вышел на берег, думая о непонятной погоде нынешнего лета: смесь ветров, туманов, гроз и жары. Говорят, виновата растущая активность солнца. Может быть...
С берега не было видно ни воды, ни огней. Мощный луч прожектора, видимо, увяз в тумане на полпути. У пристани встревоженно и сиротливо трубили буксиры.
"Как заблудившиеся мамонты", — вспомнил Генка.
