Глава двенадцатая
А с Генкой было вот что.
В день грозы, вернувшись от Владика, он вытащил из-за поленницы разбухший от сырости учебник. В комнате Генка сел к окну, разложил учебник на подоконнике и, давясь от непобедимого отвращения, открыл первую страницу.
Страница пожелтела и пахла плесенью. Старая чернильная клякса в нижнем углу расплылась и посветлела. Все остальное — буквы, рисунки, цифры — было в точности таким же, как и раньше, отвратительно знакомым, надоевшим до зелени в глазах.
Эту первую страницу Генка знал до последней запятой. Сколько раз он с нее начинал прорабатывать ненавистный "инглиш". И отступал.
Но сейчас отступать было нельзя. Это железное "нельзя" встало перед Генкой как прочная решетка. Хоть головой колотись, хоть зубами грызи. Хоть ложись на землю и волком вой.
Генка посмотрел на учебник, стиснул кулаки и заплакал.
Он плакал от ненависти. Он ненавидел эту мокрую, растрепанную книжку, которую хоть умри, а надо как-то понять и выучить за две недели. За две недели вместо девяти месяцев! Ненавидел себя за беспомощность, за страх перед этой книжкой. И вообще все на свете. Даже Владьку! Потому что все это из-за него...
Не шелохнув ни одну ветку, проскользнул в палисадник Яшка Воробей и, как из-под земли, выскочил перед окошком.
— Ох и грозища грохала! Ага, Гена?
Генка вздрогнул. В ту же секунду высохли глаза.
— Чего тебе?
В хитрых Яшкиных зрачках зашевелились крошечные искорки — он увидел учебник.
— У-у... — невинным голосом начал Яшка. — Английский учишь. А говорил...
— Что я говорил? — холодно спросил Генка.
— Сам не знаешь?
— Я все знаю, — сказал Генка. — Понятно?
Яшка присвистнул, напружинился и скакнул спиной на шаткий заборчик палисадника. Сел на нем, нахохлился и закачался, как настоящий воробей.
— Ты мне сломай загородку, — хмуро сказал Генка, — тогда узнаешь!
— Я легкий... А как по-английски будет "загородка"?
— Загородка по-английски будет "балбес", — ответил Генка.
— Сам ты... — вырвалось у Яшки.
И, перепуганный собственной дерзостью, он втянул голову и прыгнул назад, за палисадник. Потом осторожно глянул сквозь ветки. Генка сидел все так же, спокойный и грустный. Он не собирался мстить.
— Если я балбес, — сказал он, — то иди и спрашивай свою умную сестру. Она ученая. В школе училась да в институте уже целых три года.
— Четыре, — сказал Яшка.
— Ну, четыре... А еще сколько осталось?
Яшка за палисадником медленно выпрямился.
— Ско-лько... — задумчиво начал он и поднял к небу круглые коричневые глазки, будто решал трудную задачу. — Ну, сколько? Всего шесть курсов. Отнять четыре... Значит, два. Два, да?
— Ты допрыгаешься, Воробей, — сказал Генка. — Катись, не мешай.
Эх, Генка, Генка... Не умел он лукавить. Слишком быстро и неловко перевел он разговор на Яшкину сестру. А Воробей хитер и догадлив.
— В медицинском шесть лет учатся, — начал он будто между прочим. — Больше, чем во всех других. Да еще какой-то этот нужен... стаж. Когда человек работает. Галка два года санитаркой работала, а потом уж в институт. Без стажа трудно.
— Мало ли что трудно.
— Отличники еще могут, — объяснил Яшка. — А ты, что ли, отличник?
— При чем тут я? — зло бросил Генка.
— Ха-ха! — нахально сказал Яшка, потому что был далеко. — Думаешь, я дурак?
Генка смотрел на него пристально и сурово.
— Слушай, — тихо сказал он. — Ни в каком месте, никогда, никому не вздумай пикнуть об этом.
Яшка знал, когда можно шутить, а когда лучше не надо.
— Зачем мне пикать? Мне-то что... — Он равнодушно засвистел, потом вздохнул, взглянул последний раз на Генку и ушел.
А Генка смотрел на учебник полными тоски глазами. И в голове толкались две дурацкие фразы: "Хау ду ю ду, Тэдди!" — "Хау ду ю ду, Джонни!" Этих слов не было в учебнике. Генка запомнил их на одном из уроков, когда Вера Генриховна читала вслух тонкую книжонку об английских мальчиках, которые сделали воздушного змея. Поскольку речь шла о запуске змея, Генка решил сначала отнестись к этой истории с некоторым вниманием. Но понял он только первые слова: "Хау ду ю ду..." Это благовоспитанные Тэдди и Джонни приветствовали друг друга. С тех пор, неизвестно почему, стоило Генке сесть за английский язык или даже подумать о нем, как начинало вертеться в голове: "Хау ду ю ду, Тэдди!" — "Хау ду ю ду, Джонни!"
Генка ненавидел этих Тэдди и Джонни беспощадной ненавистью. Он представлял их удивительно ярко, просто как живых видел: чистеньких, приглаженных, с аккуратными проборчиками в прическах, в пестрых чулках до колен и ярко-рыжих полуботинках. Тэдди, кроме того, еще и сам был удивительно рыжий, а Джонни белобрысый и лупоглазый. Они бестолково бегали по лужайке с подстриженной травкой и пытались запустить змея, сделанного из газеты с дурацким английским названием. Конечно, у таких растяп и дурней ничего не вышло, и змей упал в болото, распугав сытых английских лягушек.
Это Генка знал точно, хотя Вера Генриховна ничего о таком конце не сообщала...
"Хау ду ю ду, Тэдди!" — "Хау ду ю ду, Джонни!" Ну, попались бы вы Генке, он бы вам показал "хау ду ю ду"!
А учебник все еще был открыт на первой странице. Трудные дела всегда надо начинать с самой первой страницы, Генка это понимал. Но учить здесь было нечего, и он перевернул лист.
Потом еще.
А за окном среди листьев, уже просохших после дождя, посвистывал ветер августа. И Генка увидел, как из-за крыши взбирается в небо маленький голубой змей "Василек".
А "Кондор" уже не поднимется. Будут удивляться мальчишки, будут узнавать друг у друга, куда делся Генка. Поползут по ниткам пестрые телеграммы: "Что случилось?"
Что же случилось?
А ничего.
Конечно, теперь проще всего сказать, что Генка все понял и решил исправиться. Что он дал себе слово стать отличником, выучить английский язык назубок. И что у него появилось горячее желание сделаться доктором медицины, о чем сразу же догадался хитрый Воробей.
Но ведь это же чепуха. Английский язык Генка не терпел по-прежнему, и становиться врачом ему совсем не хотелось. Кем-нибудь другим: летчиком, шофером, космонавтом, но только не врачом!
Но что он мог сделать?!
Что же делать, если есть на свете Владька, которому так плохо жить на свете, а помочь ему никто не может. А ведь кто-то должен помочь. Если отступают врачи, если боится отец, значит, должен помочь Генка. Это, может быть, смешно, но это так. Другого выхода Генка не знал и придумать не мог.
И отступить Генка не мог. Это было все равно что увидеть, как падает чей-то змей, и не броситься на выручку. Только в миллион раз страшнее: это значило бы предать Владьку. Нет, предавать Генка не умел. Морщась от жалости к себе, Генка стал считать время: от шестого до десятого класса — пять лет и в институте — шесть. Одиннадцать. Раньше нельзя — это понятно даже дураку.
Значит, одиннадцать. Это еще одна Владькина жизнь. И каждый день — это темнота без крошечного лучика света. И каждая молния может оказаться смертельной. Ведь это же Владька! Нет, Генка не мог допустить, чтобы к этим одиннадцати годам ожидания прибавился еще один — двенадцатый.
Он перевернул несколько листов. Здесь уже начинались "джунгли".
"Хау ду ю ду, Тэдди!" — "Хау ду ю ду, Джонни!"
— Ну ладно, вы у меня запоете, — сказал сквозь зубы Генка.
Шумел ветер. Генка встал и захлопнул окно.
...В половине восьмого пришла со смены мама. Генка смутно, будто сквозь вату, услышал ее шаги. Он не оглянулся.
Уже темнело, но можно было еще читать без электричества, и он сидел над учебником, навалившись грудью на подоконник. Грудь болела, но он не хотел шевелиться. Он боялся спугнуть себя. Только что Генка сделал открытие: оказывается, он кое-что помнил и знал. Это "кое-что" было отрывочным и путаным, случайно схваченным на уроках. И все-таки, значит, он мог! В конце концов, за первую и вторую четверть у него были тройки. Худосочные, ненадежные, но все-таки тройки, а не двойки...
Генка вздохнул. Он как бы проснулся. И услышал всхлипывания.
Мама плакала.
— Мама... — сказал Генка и почувствовал, как стремительно вырастает непонятный страх. "С папой беда", — вдруг вспыхнула догадка. Генка прыгнул к стене и нажал выключатель.
Мама сидела у стола, положив голову на ладони. Она не сняла ни жакета, ни косынки. Сидела неподвижно, только вздрагивали плечи.
Генка сказал шепотом:
— Ты чего... поздно пришла?
— Поздно? — Мама подняла лицо с влажными полосками от слезинок. И вдруг закричала громко и беспомощно: — Что же это такое?! Что же ты делаешь-то, лодырь бессовестный! Как ты меня перед людьми выставляешь?!
Страх отхлынул. Генка расслабленно вздохнул и снова шагнул к окну. Он еще не знал, в чем на этот раз виноват, но мысль о несчастье с отцом оказалась напрасной, и это — главное. Остальное — пустяки.
— Как людям в глаза смотреть? — продолжала мама.— У всех дети как дети, а мой...
Генке стало жаль ее. Он всегда ее жалел, когда она так на него кричала. Звучало в ее словах какое-то бессильное отчаяние. А сами слова были давно известные, те самые, которые говорят все взрослые всем мальчишкам.
— Ни ума, ни совести у тебя нет! — продолжала мама. — По крышам свищешь, а за дело взяться толку не хватает.
"Стукнула бы лучше, — тоскливо подумал Генка. — Ладно, что еще бабушки нет. Наверно, телевизор у соседей смотрит. А то бы вдвоем взялись..."
— Дубина бессовестная! — сказала мама.
— Что я сделал? — привычно мрачным голосом поинтересовался Генка.
— А ничего ты, лодырь, не сделал. Бездельничаешь. До чего дошло! Учительница к матери на работу приходит. "Здрасьте, почему ваш Гена не бывает на занятиях?" — "Как — не бывает?" Вот и поговорили. А люди кругом стоят слушают!
"Ясно", — подумал Генка. И обрадовался: значит, на него еще не махнули рукой.
— Только знаешь свои крыши да книжки шпионские! — Мама шагнула к подоконнику, чтобы схватить и выбросить Генкину книгу. И остановилась.
Учебник английского языка был ей так же знаком, как и Генке.
— Учу ведь, — устало сказал Генка. — Сама видишь.
— А что я вижу? В школу-то не ходишь!
— Ну, не хожу. Думаешь почему? Они там уже вон сколько выучили, а я отстал. Вот догоню — и пойду.
— Догонишь ты... Времени-то много ли осталось!
— Догоню, — сказал Генка.
— Гена... Ты же понимаешь. Для себя же учишься. Постарайся. — Мама говорила уже не сердитым, просящим голосом. — Ты иди завтра в школу...
— Завтра воскресенье, — сказал Генка. — В понедельник пойду... Ну, обязательно. Ой, ну не плачь ты только! Ведь сказал, что пойду...
...В понедельник он пришел в класс. Вера Генриховна сказала только одно:
— Звягин, сядь, пожалуйста, ближе к доске. У окна тебя отвлекает уличный шум.
Во вторник Генка подумал, что Тэдди и Джонни, может быть, не такие уж плохие пацаны. В конце концов, они не виноваты, что родились в Англии и должны разговаривать на этом квакающем языке...
В среду Вера Генриховна долго слушала, как Генка барахтается в словах, пытаясь перевести коротенькие английские фразы.
— Это ужасно, Звягин, — сухо произнесла она. — Тебе не хватает элементарных знаний. Не знаю пока, как ты справишься с контрольной...
— Учти, что в шестом классе тебе придется уделять английскому языку особое внимание, — сказала она мимоходом в пятницу.
В субботу утром, когда Генка, заперев окна и двери, сидел дома над учебником, постучался Илька и что-то начал говорить о своем змее.
Генка бросил в дверь ботинок. Через час в дверь постучали снова.
— Ге-енка! — прогудел в замочную скважину Воробей. — Мы от Владика. Пусти, он просил сказать...
Генка вздрогнул. "Владик..." Все эти дни Генка боролся с желанием отложить учебник и побежать к Владьке. Ну просто скучал по нему. Хотелось опять забраться на крышу, поднять свои "конверты" и стоять там на ветру, болтать обо всем на свете, будто ничего не случилось... Но ведь случилось.
Нет, Генка не мог сейчас идти к Владику. Он не боялся встречи с Иваном Сергеевичем, хотя и не знал, будет ли тот рад его приходу. Он боялся другого — своей беспомощности перед Владькой. Маленький Владик один на один боролся со своей слепотой, боролся молча и отчаянно, как только мог. У него было горе в тысячи раз громаднее всех Генкиных несчастий, но Владька оказался сильнее и смелее. Генка был перед ним хлюпиком.
Чем он мог помочь Владьке? Ничем. Ведь жалостью не поможешь. Нужно было дать ему хоть какую-нибудь надежду на выздоровление. И Генка дрался за эту надежду и понимал, что, пока не победит в этой драке, не сможет чувствовать себя перед Владькой как равный перед равным.
И решил пока не встречаться с ним.
Но вот Владик сам зовет его. Просит о чем-то.
Генка отпер в сенях дверь и, не оглядываясь, вернулся в комнату.
Илька юркнул следом. А Яшка далеко не пошел. Остался у порога. Оглянулся и по привычке присел на корточки. Стоять Воробей не любил. Нахохлился, хитро стрельнул птичьими глазками и сообщил:
— Владика видели.
— Ну? — хмуро сказал Генка.
— Ген, он с Иваном Сергеевичем шел. Они в Одессу поедут и адрес у тебя спрашивали, где остановиться, — сразу выпалил Илька. Не любил он долгих предисловий и хитрого молчания. — Он говорит, что письмо ждал, а теперь надо ехать самим. И Владик просил зайти. Ты зайди. Зайдешь?
— В Одессу едут? — переспросил Генка.
— В Одессу, — сказал Яшка и усмехнулся.
Генка стоял спиной к окну и смотрел по очереди на ребят. Яшка с ненастоящим равнодушием оглядывал углы. Илька смотрел на Генку большими честными глазами. Он хотел только одного: чтобы все было по-старому, чтобы высоко в небо поднялись два самых хороших змея — "Фрегат" и "Кондор", чтобы все радовались и не было непонятной тревоги.
— Значит, в Одессу... — повторил Генка.
Он один из трех понимал все до конца. Владик слышал разговор отца и Генки — только так можно было объяснить этот неожиданный отъезд. Владик слышал. Этого было достаточно. Он узнал, что есть возможность снова увидеть свет. Крошечная возможность, один шанс из тысячи, но есть. Ну, а остальное ясно. Ведь это же Владька! Уж если он что-то задумал...
Да, но какое письмо? Может быть, Владькин отец переписывался с врачами? Переписывался, а от Владьки скрывал... И от него, от Генки, скрыл заодно. Или не успел сказать...
— Вы с Владиком поругались? — тихо спросил Илька, не отводя глаз. — Поругались, да?
"Что ты городишь!" — хотел прикрикнуть Генка, но глянул в напряженное лицо малыша и только молча покачал головой.
— Пойдешь к нему? — настойчиво продолжал Илька.
— Конечно, — мягко сказал Генка. — Вот только два предложения переведу. Я уж давно у него не был. Зубрю да зубрю.
Ответ успокоил Ильку. Было только непонятно, зачем уезжает Владик.
— Зачем им в Одессу? — спросил он.
— Ну, Илька, — сказал Генка, — я же не был еще у него. Схожу узнаю... Скажу тогда.
Яшка у порога негромко хихикнул:
— А сейчас не знаешь?
Генка промолчал.
— Ген, а у меня мой змей упал, — печально сообщил Илька. — Я ведь сам сделал. Хороший такой "Тигренок". Хорошо сначала летел, а потом в огород упал, там хозяйка... — Он опустил голову и покраснел. — Связываться с ней, что ли...
— Да, змей... — повторил Генка. Он шагнул мимо Ильки, опустился на колени и с шелестом вытянул из-под дивана "Кондор".
— Вот, возьми. Мне сейчас ни к чему.
— Мне? — шепотом спросил Илька.
— Тебе.
Он встряхнул пушистую мочалу хвоста, провел пальцами по туго натянутой бумаге. Крепкий был змей, хотя мотали его ветры немало и не раз он ударялся о телеграфные столбы...
— Лучше бы отдал мне, — подал голос Яшка. — Илька его все равно угробит.
Генка не стал отвечать на такие слова.
Илька тоже молчал. Боролись в нем сомнения.
— Да... — произнес он наконец. — А ты тогда говорил: самому надо делать. Это же я не сам...
— Ну и что? — Генка протянул ему змея. — Ты ведь помогал, бегал за дранкой и еще притащил кусок рогожи, когда не хватило мочалы. Значит, вместе делали. Потом сделаешь другой. А пока бери.
Илька взял. Мог ли он отказаться от прославленного "Кондора"!
Черный змей, разрисованный белыми зубцами, был похож на квадратный индейский щит. Илька скрылся за этим щитом — торчали только тонкие, в светлых царапинах ноги и голова со взъерошенной челкой и счастливыми блестящими глазами.
— Ген, — сказал Илька, нерешительно улыбаясь, — а можно, я сделаю для него свой позывной сигнал? Или пусть два: твой и мой. Можно?
— Делай свой, — сказал Генка.
Илька уже нетерпеливо пританцовывал: новая радость появилась у него и он спешил.
— Я побегу?
— Беги.
Генка больше не думал о "Кондоре". Он думал о Владике. Только о нем. Сейчас Генка пойдет к нему, и, наверно, все будет хорошо. И сейчас и потом. Только надо сначала перевести хотя бы эти две оставшиеся на странице фразы. "Сейчас я вас долбану. Думаете, не долбану?" — Владькиным голосом произнес про себя Генка.
Яшка не ушел вместе с Илькой. Он сидел у порога, и в круглых глазах его блестело острое любопытство.
— И чего притворяешься? — вдруг заговорил он. — Не знаешь, что ли, зачем они едут? Там, в Одессе, специальная больница, где слепых лечат.
— Это я получше тебя знаю, — сказал Генка, садясь к окну.
— Ну и вот!
— Что "вот"? — хмыкнул Генка.
— А что! Если можно, его и так вылечат.
"А если нельзя, вылечу я", — подумал Генка, но вслух спросил:
— Как это "так"?
— Ну... без тебя.
— При чем здесь я?
— Ха! — сказал Яшка. — Я, думаешь, дурак? А зачем за английский засел? Теперь все равно зря...
— Знаешь что, Яшка... — начал Генка.
— Что? — настороженно откликнулся тот.
— Воробей ты и есть воробей. Мозги воробьиные.
И тогда Яшка обиделся. Не на прозвище он обиделся, к нему Яшка привык, а на то, как Генка говорил про его мозги — спокойно и насмешливо.
— Ладно, — ответил Яшка и встал. — Мозги... Я хоть на второй год не оставался.
Он ждал, что теперь-то Генка взорвется. Но, листая страницы в конце учебника, где был словарь, Генка хладнокровно произнес:
— А кто оставался?
Это было совсем непонятно. Он стал какой-то непрошибаемый. От такой неожиданности Яшкина обида исчезла, осталось только удивление. Но Генка сидел к нему спиной и разговаривать не собирался.
Яшка толкнул плечом дверь:
— Пойду я...
— Хау ду ю ду, — усмехнулся Генка. — То есть гуд бай.
