Глава четвёртая
Утром, около девяти часов, Генка подошел к зеленой покосившейся калитке. Он боялся, что пришел слишком рано, однако другого ничего не оставалось. В девять начинались занятия с Верой Генриховной, и Генка сказал матери и бабушке, что идет в школу. Белую бумагу, которую дал Шурик, пришлось свернуть по форме учебника и сунуть под мышку.
Калитка была заперта. Генка вздохнул и погремел тяжелым железным кольцом.
И сразу послышались быстрые и легкие шаги. Калитка звякнула щеколдой, отворилась, и Генка увидел Владика. Было на Владькином лице беспокойство и напряженное ожидание, вздрагивали брови.
— Вот, я принес бумагу, — поскорее сказал Генка, чтобы Владик сразу узнал его.
Брови перестали вздрагивать. Владик улыбнулся обрадованно и чуть растерянно. И словно застеснялся своей улыбки.
— Ты проходи, — заговорил он. — Калитку не захлопывай, ладно? Может быть, скоро папа придет. А калитку захлопнешь — сразу щеколда запирается. Каждый раз идти открывать... Это тетка наша придумала такую автоматику. Воров боится, что ли...
— Сама придумала, пусть сама и отпирает, — предложил Генка, потому что почувствовал: особого уважения к тетке у Владика нет.
— А она уехала, — сказал Владик. — На целых две недели. Мы здесь пока вдвоем... Ну пошли.
Он зашагал впереди по доскам неширокого тротуарчика. Доски пружинили, и Генке казалось, что они вот-вот подкинут Владика вверх на целый метр — таким он выглядел легким.
— Бумага помятая немного, — заговорил Генка. — Намочить придется, чтобы расправить.
Владик замедлил шаги.
— Намочить? Слушай, а я про это ничего не знаю. Разве она не порвется?
— Не порвется. Еще лучше потом натянется, когда высохнет. Ну, я покажу.
— Покажешь, правда? — быстро спросил Владик. — Ты не торопишься?
— Куда мне торопиться? — сказал Генка с чуть заметной досадой. — А я... не рано пришел?
— Ну что ты! Мы знаешь как рано встаем. Папе к восьми на работу.
Владик безошибочно вел Генку через длинный двор, мимо помидорных и морковных грядок, мимо парников, к небольшому кособокому сараю. А когда подошли, точным ударом ноги толкнул дверь.
— Подождешь минутку? Я тут винт ищу для наушника... Ты садись.
Полутьма сарайчика пахла сухими стружками и была прорезана солнечными щелями. Генка сел у стены на чурбак. По углам громоздились сломанные стулья, дырявые чемоданы и другая рухлядь, которую почему-то часто жалеют и не решаются сжечь. А у двери на толстой березовой чурке поблескивали слесарные тиски. Они были новые — видно, поставили их здесь недавно.
Владик сел на корточки перед большой картонной коробкой. Солнце из щелей сразу опоясало его тремя желтыми шнурами. В коробке что-то звенело: Владик на ощупь отыскивал винт.
Генка привстал.
— Какой винт? Давай помогу.
— Я сам... Ты тут и не разберешься в моем хозяйстве. Я быстро.
И правда, он быстро нащупал среди мотков проволоки, гвоздей и гаек маленький шуруп. Из этой же коробки вытащил он и наушники на металлической дужке. Один наушник едва держался, и Владик стал его привинчивать. Шуруп входил в гнездо туго. Ногти у Владика побелели от напряжения. Он закусил губу и низко наклонил голову, будто хотел разглядеть упрямый винт.
Генка стоял рядом и мучился. Ему ничего не стоило закрепить наушник, но сказать об этом он боялся. Он знал уже, что Владик коротко ответит: "Я сам".
— Зачем они тебе, наушники эти? — безразличным голосом спросил Генка.
— Радио... слушать, — сказал Владик сквозь зубы, докручивая винт. Наконец закрутил, выпрямился и улыбнулся. — Знаешь, как с ними удобно! Включишь — и сразу знаешь, где что делается. Про весь мир. Они мне вместо газеты. И вместо книжек...
Генка почувствовал, что лицо его начинает гореть. Ладно, что хоть Владик не видит.
"Болтун несчастный!" — сказал себе Генка. И решил, что теперь ни одним вопросом, ни единым словечком не напомнит Владику о его слепоте.
— Я думал, что динамик лучше, — объяснил он. — Хочешь, я Шурке Черемховскому скажу? Он сразу сделает репродуктор, какой хочешь.
Владик поднял коробку, утащил ее в угол и ответил оттуда:
— А у нас приемник есть. Знаешь какой? "Восток-пятьдесят семь". Это как раз для него наушники. Они же лучше, чем громкий голос. Громкость папе мешает. Он вечерами сидит, сидит, занимается, чертит. А наушники ему не мешают.
— Он и днем и вечером работает?
— И ночью иногда, — вздохнул Владик. — Понимаешь, он такой инженер. По оборудованию. На судостроительном новый цех пускать должны, вот он там и хозяйничает. И ругается. Что-то не так построили. Станки не размещаются. Надо что-то пересчитывать там, он объяснял, да я не понял. Ну, вот и сидит считает. Чертит.
Генка молчал. Когда заходит речь об отцах, каждый вспоминает своего.
Генкин отец никогда не работал дома. Ни по вечерам, ни днем. Ему нечего было делать в этом городе. Он уезжал работать в тайгу, где строили деревообделочные и бумажные комбинаты, и дома бывал не часто, наездами. В первые дни после приезда был он каким-то не похожим на себя: торопливый, возбужденный. Ходил в кино по три раза в день и требовал, чтобы Генка с мамой ходили с ним тоже. Это были самые хорошие дни. Отец навещал знакомых, звал к себе друзей, и комнаты наполнялись густым гулом веселых мужских голосов.
Через несколько дней отец успокаивался. С утра до вечера лежал на узком скрипучем диване и читал Генкины книжки про шпионов и моряков.
Генка приходил из школы, по давней привычке толкал под диван измочаленный портфель, потом садился в ногах у отца.
— Папа... — говорил Генка.
— Угу, — отвечал из-за книжки отец.
— Ты опять скоро уедешь, да?
— Видно будет, — говорил отец. Мусолил палец и переворачивал страницу.
— Не слюни пальцы! — пугался Генка. — Книжка же новая, мне ее Володька Савин дал на три дня, как только купил. Даже сам не читал.
— Ладно, не буду...
Генка вздыхал и спрашивал:
— Папа, ты в отпуску или в командировке?
— В отпуску.
— Ты ведь уже был в отпуску.
Теперь вздыхал отец. Он опускал книгу на грудь, несколько секунд молча смотрел на Генку и, наконец, четкими, раздельными словами давал объяснение:
— Я разбил месячный отпуск на три части. И еще взял неделю без сохранения содержания. То есть без денег. Ясно?
Это означало: "Отвязался бы ты и не мешал читать!"
— Ясно, — говорил Генка, но вдруг его охватывало беспокойство за отца. — А как там без тебя? Там же работа. Справятся там?
Диван раздраженно скрипел: это отец лежа пожимал плечами.
— Что я, пуп земли? Заместитель есть на участке. Потерпит десять дней.
— А тайга какая?
— О боже! Большая тайга, вековая, дремучая, густая! Волки, медведи, куницы, крокодилы!
— Крокодилов нет, — тихо говорил Генка.
Отец немного смягчался, и книга опять ложилась на грудь.
— Ладно. На будущий год поедем вместе, сам увидишь... Там ты хоть человеком станешь.
Генка смотрел на длинное, с залысинами, отцовское лицо, на твердый, раздвоенный подбородок.
— А сейчас я кто? — спрашивал Генка.
— Сейчас ты так... так просто, — отвечал отец без улыбки. Даже серые светлые глаза не улыбались.
И Генкины глаза, такие же серые и светлые, не улыбались тоже.
— А когда человек человеком делается?
— Когда у него работа появляется, нужное дело. Понятно?
— Понятно. А я в школе учусь. Это, что ли, не нужное дело?
— Учение — еще не работа.
— Оно еще труднее, — обижался Генка. — С работы пришел — и отдыхай. И короткие дни по субботам. А нам еще уроки учить. Говорили, что в субботу задавать не будут, а все равно задают... А ты говоришь: "Не человек".
— Ну ладно, ладно, человек.
— Все ребята, значит, не люди?
— Люди. Не мешай.
— И студенты, раз они учатся, не люди?
— Слушай, ты дашь мне почитать?
— Ну, читай, — вздыхал Генка. — Только отдай книжку.
— Какую?!
— Ну, которая у тебя...
— Ты что, смеешься?
— Ну, папа, — жалобно говорил Генка, — мне же только на три дня дали! Я же сам не читал.
— Успеешь еще.
— Да, успеешь...
Отец медленно поднимался, садился. Коротенькие волосы у него смешно топорщились над круглым, красным от таежного загара лбом.
— Что это за порядок? Пришел из школы — и сразу же за книжку про шпионов! Небось учебник не берешь. И вообще... Ну-ка, показывай дневник!
Пожалуйста! Генка вытаскивал из-под дивана портфель. Чего ему боятся? Пусть смотрит. Тройки по природоведению да по истории? Ну и что? Не двойки ведь. И Генка сердито дергал блестящий замок, который все время заедало...
Так было, когда Генка учился в третьем классе, в четвертом. В пятом он уже не показывал дневник так охотно. Из-за английского. Да отец во время редких приездов почти и не вспоминал о нем.
И о том, что возьмет Генку в тайгу, он говорил не так часто. Но все-таки говорил иногда.
И Генка ждал. Тайга представлялась ему громадой мачтовых стволов и сплошной хвойной зелени, прорезанной тонкими лучами солнца и звенящим звуком электропил... И казалось Генке, что там, вдвоем с отцом, они будут ближе друг другу.
Но не получилась поездка. Опять все тот же английский...
Конечно, не стал Генка говорить про это Владику. Только сказал:
— У меня отец тоже инженер. Строитель. В поездках все время... А мать диспетчером на троллейбусном маршруте работает.
Он думал, что и Владик теперь скажет что-нибудь о своей матери. Владик подергал дужку наушников, примерил на голове и улыбнулся.
— Крепко держится. А то вчера знаешь что? Вечером, поздно уже, папа сидит чертит, а я лежу и пьесу слушаю: "Шторм", про моряков. Он говорит: "Хватит, спать пора". А я говорю:"Рано еще". Пьеса интересная, жалко бросать. Он опять: "Спи давай". А я залез под одеяло и слушаю. Он тогда подошел и наушники с меня тянет. А я не даю. Ну, и давай дурачиться. А они — хлоп на пол. Винтик выскочил — и в какую-то щель... А теперь уж не выскочит.
— Передачу-то дослушал? — спросил Генка.
— Папа громкость включил в приемнике. Вместе и слушали. Он говорит, что все равно голова от работы распухла. Да он так часто говорит, а все равно сидит по ночам...
— Хороший он у тебя, — чуть слышно сказал Генка.
Владик снял наушники.
— Пойдем, да? Бумагу мочить...
— Айда.
Владик первым шагнул к выходу. Генка двинулся за ним и только сейчас заметил на стене у двери велосипед. Искорки света горели на спицах и ободах. Генка крутнул переднее колесо. Оно завертелось легко, с чуть слышным шорохом.
— Горьковский, — сказал Генка. — "Прогресс". Законный велик...
Владик остановился:
— У тебя нет?
— Нет. В этом году уже не купят. Может, в будущем.
— Если хочешь, бери, катайся, — предложил Владик. — Он все равно пока без дела висит.
Это была неожиданная радость. Но Генка сдержал ее.
— А твой отец? — спросил он. — Не заругается?
Владик удивленно обернулся, и его глаза, совсем не похожие на глаза слепого, скользнули по Генке.
— Что ты! Он ничего не скажет. Он все равно не ездит на нем, это же мой велосипед.
— Твой?! — вырвалось у Генки. Правда, в ту же секунду он прикусил язык.
Ну надо же так! А если Владик ослеп недавно? А вдруг он еще этой весной, как все мальчишки, носился на велосипеде по асфальтовым тротуарам, пугая прохожих и радуясь синему блеску луж?
Но Владька не обиделся. А если и обиделся, то немного, как обижается любой из ребят, когда ему не верят.
— Не веришь? А знаешь, как я на нем гонял, когда в Воронеже жили? Там вокруг двора асфальтовая дорожка была. Я на ней каждый поворот знал...
— Да я верю, — пробормотал Генка.
— Я ночью катался, — тихо сказал Владик. — Днем там прохожие ходят, малыши бегают, а я ночью. Мне-то все равно. Хорошо было. Только один раз на какого-то пьяницу налетел. Вот. — Он подтянул узкий рукав футболки, и Генка увидел белый шероховатый рубец. — Это я тогда ссадил, — объяснил Владик. — А ты не веришь.
— Да верю я, — смущенно повторил Генка. И все-таки не удержался, спросил: — А отец-то тебе разрешал?
— Он разрешал. Он меня сам учил, — сказал Владик. И неожиданно добавил: — Он меня и ходить учил... Так, чтобы незаметно было, что я не вижу.
Генка молчал. Он думал о том, что Владька не похож на других мальчишек не потому, что слепой. На слепого он ведь тоже не похож. Тут что-то другое...
— Ой, ну пойдем, — вдруг заспешил Владик. — Не надоел тебе мой разговор? Я в эти дни все один да один дома. Все молчу... А тут ты пришел.
— Плохо одному, — сказал Генка. Владика он понял. Но что еще мог он сказать? Это ведь только в книжках пишут, что встретятся незнакомые мальчишки и в первые же минуты: "Слушай, давай дружить!" — "Давай!" — "По-настоящему?" — "По-настоящему!" А на самом деле разве так говорят? Генка не понимал, как вообще можно об этом вслух говорить.
И Владик, наверно, думал так же.
— У вас в огороде бочка. Обмакнем туда бумагу, — предложил Генка, — а потом кнопками к стене пришпилим. Есть кнопки?
— Конечно.
Они пошли к бочке, и снова Генке казалось, что пружинистые доски вот-вот подбросят Владьку, как легкое черное перо. Перо закружится по ветру и улетит к зениту. Вон туда!
Генка поднял глаза.
В небе трепыхался и медленно падал "Желтый щит".
Генка даже не знал толком, чей это "конверт". Но большой желтый змей падал рывками, как падают все "конверты", захлестнутые закидушкой.
— Владик, — торопливо сказал Генка, — мне надо бежать. Сбили змея.
— Твой? — спросил Владик и остановился.
— Не мой. Не знаю чей. Но все равно бежать надо. Понимаешь, такое правило. Голубятники сбили.
Владик молча шагнул с дощатых мостков, давая Генке дорогу.
— Без меня не мочи бумагу, — сказал Генка, следя за падением змея.
— Значит, придешь? — обрадованно спросил Владик. — Сегодня придешь?
"Желтый щит" падал где-то в переулке Конноармейцев.
— Сегодня — не знаю. Нам дрова привезут, надо в поленницу складывать. Кубиков восемь. А завтра обязательно.
— Завтра обязательно? — негромко переспросил Владик.
— Да, — сказал Генка и быстро пошел, потом побежал к калитке.
