"Где же мы?.."
1
Степке, видимо, самой непривычен был ее праздничный наряд. Шла она рядом с Игой как-то слишком чинно. А потом заспешила, потянула Игу за руку, словно испугалась: вдруг он передумает, не пойдет к ней? Даже смешно стало...
Степкин двор выходил в Земляничный проезд боковым краем, а дом смотрел окнами на Серпуховскую улицу, что тянулась параллельно Мельничной. Был дом кривой, осевший одним углом, но обширный, в полтора этажа. Когда-то, наверно, он выглядел солидно. Полуподвальный этаж — из кирпича (кое-где совсем замшелого), а верхний обшит досками. Серые от старости доски местами полопались и поотрывались, открыв щелястые бревна. Узоры на карнизах верхних окон поотваливались.
Было у дома парадное крылечко, но Степка повела Игу не к нему, а к перекошенной калитке рядом с такими же косыми воротами. Когда-то ворота были красивыми — на деревянных башенках сохранились остатки кружева из ржавой жести.
— Смотри, Ига... — Степка вздернутой головой показала вверх. На левом столбе, пониже башенки, виднелась бурая табличка с облезлыми черными буквами: "Домъ А.А.Рубашкина". Степка обстоятельно разъяснила:
— Дед и бабушка купили этот дом десять лет назад. Он уже и тогда был совсем старый, но они решили, что на их век хватит. Зато Рубашкины эти продавали его совсем дешево, им надо было скорей уехать...
Они вошли на широкий двор с поленницей и кленами у забора. В боковой стене дома была дощатая дверь. За дверью оказалась полутемная лестница, пахло пылью и пересохшим деревом. Поднялись по визгливым ступеням. За другой, обитой войлоком, дверью оказался коридор с двумя оконцами. И все тот же запах ветхого дома.
— Тихо как... — сказал Ига. Почему-то шепотом. — Никого нет дома?
— Дед, наверно, в своей комнате, табак крошит. Он его сам готовит. А бабушка где-то по хозяйству... А кладовка вон там.
Дверь в кладовку была а конце коридора. Удивительная дверь. Неизвестный давний мастер зачем-то украсил ее выпуклыми резными узорами: листьями, цветами, завитками... Степка сунула руку за косяк, достала ключ. Он тоже был удивительный — из тусклой меди, с узорчатым колечком, словно от сундучка с сокровищем. Степка сунула его в скважину. Ига вдруг решил, что сейчас раздастся звякающая музыка. Но ключ повернулся бесшумно. И дверь открылась без скрипа.
— Входи, Ига, — выдохнула Степка. А когда он шагнул, вдруг спросила ему в спину: — А "репивет" это по здешнему "привет?"
— Конечно!
— Я догадалась...
Оглядевшись, Ига понял, что тесное помещение не всегда служило кладовкой. Это был закрытый балкон. Этакий граненый выступ на стене, который называется "эркер". В стенках эркера обычно делают узкие окна с хитрыми переплетами и цветными стеклами. Теперь окна были заколочены, загорожены полками. Степка плотно прикрыла дверь. Щелкнула выключателем. Желтый свет лампочки смешался с бьющими в щели лучами. Лучи проникали между всякой всячиной на полках.
Здесь было то, что и должно быть в чулане старинного дома. Керосиновые лампы с узкими стеклами, полинялые шелковые абажуры, пыльные кипы забытых журналов, патефон со стопкой пластинок на крышке, побитые фарфоровые статуэтки, мятые шляпы, шкатулки, бронзовые часы без стрелок, треснувшие кувшины... Валентин Валентиныч Клин нашел бы тут немало интересного... Игин рюкзак лежал на нижней полке, рядом с помятой кастрюлей, из которой торчал детский подшитый валенок. А под боком у него поблескивала жестью круглая коробка. Вроде банки в которых продают маринованную салаку.
— Вот она... — шепнула Степка. И сколупнула ногтями крышку. В банке чернел плотный рулон. Небольшой, меньше, чем сама банка. Ига взял его на ладонь. Тяжелый...
— Ты много тут смотрела? — шепнул он.
— Не-а, только самое начало... Давай сядем.
Рядом с дверью стоял, сундук, покрытый ветхим, плетеным из лоскутков ковриком. Сели на него рядышком. Ига потянул ленту. О нее пахло по- особому, целлулоидом, какого теперь уже, кажется, не делают. А еще (кроме привычного уже запаха старого дома и ненужных вещей) пахло чистым Степкным платьицем и ее волосами, которые щекотнули Игино ухо.
— Подвинься, — сказал Ига с неловкой сердитостью. Она быстро шевельнулась. Ига вытащил из кармана лупу. У стены напротив, на полке, стояло торчком (очень удачно!) фаянсовое блюдо с отбитым краем. Отражая лампочку, светилось белым овалом. Кинокадрики на его фоне смотрелись на просвет ярко и отчетливо.
...Трое мальчишек на дворе с поленницей (возможно, на этом самом) перебрасываются волейбольным мячом. Вот мяч во весь кадр — наверно, чуть не влетел в объектив! Вот портрет узколицего светловолосого пацана в тюбетейке (подумалось почему-то: наверно, Вилька Аугенблик)... Другой мальчишка — курчавый, в майке, в штанах на лямках бежит, вскинув над головой воздушный змей. Видно, что из газеты...
Степка опять шевельнулась. Ига, подавив досаду, протянул ей лупу:
— На, взгляни...
И они стали смотреть по очереди, слаженно дыша рядышком.
Ига воткнул в середину рулона поднятую с пола ручку-вставочку (такими писали в давние времена). Получилась катушка. Ига высоко держал ее в левой руке, а правой, в которой лупа, не спеша, метр за метром, сматывал вниз киноленту. То перед собой, то перед Степкой. Лента щекочуще скользила по Игиным ногам и кольцами ложилась на пол. Чтобы не растоптать ее, поставили пятки на сундук. Степкино забинтованное колено забелело совсем рядом. Бинт был еще свежим, от него пахло аптекой. "Ну, как нога, не болит?" — хотел спросить Ига, но тут же забыл. На киноленте два мальчишки в газетных треуголках сражались деревянными шпагами. Мушкетеры! Третий, видимо снимал...
Но кое-где они появлялись и втроем — наверно, снимали со штатива или просили кого-то. Вот они, тощие, в широких черных трусах, ныряют с мостков. Брызги столбом и белые вспышки солнца в брызгах! Вот раскидали на траве автомобильные камеры, сколачивают из досок каркас, мастерят корабль. Надутые камеры — такие же, как та, которую тащил недавно Лапоть... Ига вдруг поймал себя на ощущении, будто смотрит кадры не с давними пацанами (которых уже и на свете-то нет), а с нынешними — Пузырем, Соломинкой и Лаптем!
Тайная связь времён?
Шевельнулась почему-то память о хрупкой Конструкции с чутким маятником. "Такки-так..."
А вот опять крупные планы. Портреты. Теперь уж не спутаешь, кто из них кто. Потому что над плечом у каждого, на досках забора, — нацарапанные мелом буквы. "Вилька-Арамис" (это и правда тот, светловолосый). "Борька-Атос" (это курчавый). А вот еще один, веснушчатый, в сидящей на ушах военной фуражке, "Юрка-Портос". Портосу полагается быть упитанным и крепким, а этот с тонкой шеей, узкими плечами. Что поделаешь, толстого в компании не нашлось. Как и д’Артаньяна. Вместо него мелькнул пару раз босой пацаненок в полосатой рубашонке и бескозырке с надписью "Марат". То на качелях, то по щиколотку в луже. Пригляделись и стало ясно — семилетний Валька Клин...
— Вот Валентин Валентиныч обрадуется!
Степка спросила:
— А как ты думаешь, у него есть аппарат, чтобы посмотреть это кино? Чтобы все двигалось...
— По-моему, есть. Кажется, я видел на полке старинный кинопроектор. Похоже на смесь швейной машины и подзорной трубы...
— А давай пойдем к нему сейчас!
— Ну... давай сперва досмотрим до конца.
На последних кадрах опять был корабль из камер, а еще — большая, размером с газету бумага с непонятными рисунками. Трое разглядывали ее сдвинувшись головами. А потом головы раздвинули, и бумага — во весь кадр. Похоже, что самодельная карта. После этого — еще портрет Юрки-Портоса, похожие на бурых медуз пятна и всё, конец...
— Пойдем? — опять сказала Степка.
Вот неуёмная! У Иги после всех хождений постанывали ноги.
— Степка, мы ведь обещали Валентинычу, что отнесем утюг в музей. Неудобно соваться, пока не отнесли...
— Да вот он утюг-то, рядом с самоваром!
— Но музей-то закрыт!
— Значит, мы не виноваты! Так и скажем!
— Оправдываться нехорошо. Будто все равно виноваты. Лучше подождем, когда вернется директор. Всего-то три дня...
Степка хотела, кажется, заспорить, но вдруг будто спохватилась. Кивнула:
— Хорошо. Но через три дня обязательно, да?
— Честное лопухастое! — Степка сложил пальцы колечком.
Степка засмеялась и сказала почему-то, что через три дня даже лучше.
— Я люблю ждать, когда что-то приятное. Забавно, да?
Ига стал сматывать шуршащую кинопленку. Степка спросила:
— А длинное это будет кино?
Ига прикинул в уме высоту кадрика, длину всей ленты (метров тридцать), вспомни, что в старых аппаратах скорость была шестнадцать кадров в секунду (читал в "Занимательной технике").
— Нет, совсем короткое, минуты две... Наверно, у тех ребят были и другие отснятые пленки, а сохранилась только эта.
— Жалко...
— Но все равно интересно!
— Ига...
— Что?
— Если хочешь, возьми пока это кино с собой. Пусть будет у себя. Если тебе нести тяжело, я могу сама...
"Тяжело! Ну, скажет же..."
Он чуть не ответил "ладно, спасибо". Можно будет дома, без спешки, посмотреть кадры еще раз. Но спохватился. Возьмет, а Степка начнет переживать: вдруг, мол, он отправится в "Два рыцаря" без нее?
— Нет, пусть лежит, где всегда лежало. А потом я приду, мы возьмем и вместе пойдем.
— Только сперва утюг, да?
— Ох... да.
2
Они уложили коробку и спустились на двор. Степка виновато посопела и спросила, что, если не надо нести киноленту, можно она пойдет с Игой просто так? Проводит его до дома. Потому что делать ей все равно нечего. Ига сказал, что можно, конечно. В самом деле, жалко, что ли? Даже веселее.
И они пошли. Но через несколько шагов Степка сказала "ой!"
— Рюкзак-то мы опять забыли! Забавно, да?
Ига снова, как дома, огрел себя по лбу.
— Ну, что со мной сегодня! "Забавно"! Не голова, а дырка!..
— Пошли, это же быстро!
По лестнице взлетели одним духом. А в коридоре... там остановились. Навстречу шла старуха в темном длинном платье. Высокая, со сморщенным неласковым лицом.
Ига даже испугался. А Степка, вроде бы, нет. Быстро взяла его за руку.
— Баба Катя, это Ига. Игорь то есть. Мы играли, а потом забыли здесь его рюкзак. Забавно, да?
Баба Катя кивнула без удивления. То ли Иге, то ли вообще.
— Ну, коли забыли, возьмите, дело нехитрое.
— Ага... Он там, в кладовке.
— В какой кладовке-то?
— Да вон в той!
Лицо бабы Кати стало подобрее. Она чуть улыбнулась.
— Ох и выдумщица ты, Стешенька. Все бы тебе сказки-фантазии.
— Почему... сказки?
— Ну, никакой же кладовки там нету, сама, небось, знаешь.
— Как это нету? А дверь...
— Дверь давно заколоченная. Когда-то была за ней верандочка, чтоб чаи там распивать, да снесли давным-давно, Рубашкины рассказывали. А дверь забили и оставили просто для виду, потому что вон какая узорчатая...
— Баба Катя! Ну зачем вы...
— Ох ведь упорная... Коли спрятала мешок у мальчика, так отдай уж, побаловалась. А голову-то ему не морочь.
— Но я же... Ига, скажи!
— Она ведь правду говорит, — сказал Ига отчего-то ослабевшим голосом.
— И ты в тот же сусек!.. Ну иди, иди сюда, погляди, какая ее правда...
В трех шагах от двери, в той же стене, было оконце. Старуха толкнула наружу створку. Опять оглянулась на Игу.
— Иди, посмотри... Кабы за дверью была кладовка, то снаружи какая-то пристройка, без нее никак. А там что?
Ига высунул в оконце голову: что?
Ничего.
В том месте, где в коридоре дверь, снаружи — плоская, обшитая серыми досками стена. Если даже распахнешь дверь сквозь стену и шагнешь — в пустоту вниз головой!
— Степка... — обмирая, позвал он.
Она сунулась рядом. Поморгала. Подышала шумно. Прошептала:
— Мамочка... Когда ее успели убрать?
"Ты еще скажи: забавно, да?"
Степка сказала другое. Бабушке.
— А зачем тогда ключ висит за косяком?
— Как при Рубашкиных висел, в давнюю пору, так и висит. Мы тут старалися обычаев не менять. В старых домах перемены заводить — грех, они того не любят... Ну, чего? Будешь еще дружка своего сказками угощать?
Степка, она, оказывается, умница. Сказала покладисто:
— Не-а, я пошутила... Баба Катя, а можно я этим ключом поиграю? Просто так...
— Да играй, милая, не жалко. Только потом не забывай на место вешать... — И пошла старуха из коридора по своим делам, заскребла по полу шлепанцами.
Ига все это слышал краем уха. Вернее, затылком. Потому что все еще смотрел наружу. Мысли прыгали: "Что это было? Сон, бред? Да нет же, по правде!.. А как теперь добывать рюкзак? Никто не поверит!.."
В самом деле, в Малых Репейниках видали чудеса, но все же не такие. Тут — мозги свихнешь... Великая Конструкция, как это может быть?
Степка осторожно потянула его за футболку:
— Ига, пойдем. Я открыла...
Ига машинально сделал несколько шагов. Дверь была растворена. В кладовке горела яркая лампочка.
3
Степка, с ключом на пальце, оглянулась на Игу и шагнула через порог. Оглянулась снова. А он рванулся было назад, к окошку: посмотреть, видно ли Степку там? И, если видно, то как? Может, она повисла в пустоте? Но тут же он замер. Словно, кто то шепнул: "Не надо. С этим не шутят..."
А идти за Степкой надо? А что если они там сейчас исчезнут, растворятся в непонятном нигде?
"Но раньше-то не исчезли!"
"Но раньше-то мы не знали".."
Но стоять, не идти, это, значит, постыдно трусить. Перед маленькой Степкой. И вообще...
Прощаясь с жизнью, Ига шагнул туда. Отчаянно, широко, даже дальше Степки. А она обернулась и плотно прикрыла дверь. И... стало Иге вдруг спокойно. Не страшно.
На дворе, за щелястой стенкой, жизнерадостно прокричал петух. От этого сделалось еще спокойнее. И даже... да, немножко смешно. В самом деле, как они могут раствориться, где? "Вот же мы, живые, настоящие. И я, и Степка..."
Степка глянула блестящими глазами. Волосы ее опять были растрепаны, и вновь на макушке торчала кисточка, будто у соломенного Страшилы из книжки.
— Давай посидим еще... — И она уселась как прежде, с пятками на сундуке. Ига так же устроился рядом. Помолчали, слаженно дыша.
— Забавно, да? — сказала Степка.
— Что?
— Кладовка. И есть, и нет... Разве так бывает?
— Значит, бывает... — Поскольку Ига успокоился (почти), то и мысли стали ровные (тоже почти), рассудительные.
— Знаешь, Степка, тут наверно какие-то хитрости энергетических полей...
— Чего?
— Ну, говорят, есть такие в природе... Они иногда могут менять время, соединять разные пространства. Этих пространств множество. Называются параллельные. Иногда из них прилетают НЛО...
— Я знаю, такое кино есть! Но это же фантастика. На самом деле не бывает...
Ига вспомнил Валентина Валентиныча:
— Как знать. В Малых Репейниках случается всякое... — И добавил от себя: — Особенно в старых домах.
— А почему... в старых? — Степка шевельнулась и села рядышком поудобнее. Ига каким-то глубинным нервом ощутил, что Степке не столько важна сама тайна, сколько другое: то, что они сидят вместе, и она говорит о тайне именно с ним, с Игой... Хотя, наверно, это чушь! Он сказал слегка назидательно:
— Старые дома, вроде этого, так привыкают к людям, что сами как бы делаются живыми. Я читал... У них появляется душа. И память...Этому дому, наверно, не хотелось расставаться с верандой, то есть с кладовкой. Вот он и сохранил ее в своей памяти. В прошлом времени...
Степка посопела и возразила очень рассудительно:
— Ига. То что у кого-то в памяти, другим не видно. А нам почему видно? И даже как по правде...
— Ну... — Игу вдруг осенило! — Может быть, дом тебе доверяет! Как хорошему другу. Вот и решил открыть!..
— А может, он... захотел подарить нам кино про тех ребят? Чтобы их не забывали.
"Умница какая", — опять подумал Ига.
— Может быть...
— Ига...
— Что?
— А если кладовка... если она теперь не в теперешнем времени, а раньше, значит и мы там? В том давно? Забавно, да?
По Иге холод прошел от затылка до пяток. Он дернул плечами, потер покрывшиеся пупырышками икры. Но сказал храбро:
— Не исключено.
— А вдруг и снаружи, на дворе, тоже не сейчас?
— Не исключено... Степка, у вас на дворе есть петух?
— Не-а...
— А слышала, он кричал?
— Ага... Ига, давай поглядим!
Они, мешая друг другу, сняли с полки мятый самовар, стащили на пол чемодан со старыми калошами, животами легли на прогнувшиеся доски. В стене светилась горизонтальная щель шириною в два пальца. Прильнули к щели.
Двор за щелью был явно не тот. И время явно не то. Скорее всего, август. На рябинах краснели гроздья, лебеда у забора тоже была красноватая. Но тепло... Вместо поленницы был виден бревенчатый домик с двумя распахнутыми окнами и с крылечком. По траве ходили пестрые куры и медно-огненный петух с повисшим набок гребнем. Петух остановился, распустил крылья и опять весело поорал. Ветер топорщил на нем перья.
"Репивет", — мысленно сказал петуху Ига.
Неподалеку от крыльца дядька в синей майке, с бугристыми мышцами на плечах и руках чинил мотоцикл. Издалека не разберешь, какой марки. На подоконнике умывался черно-белый кот. Коты, они одинаковы во все времена. Может, крикнуть в щель: "Дяденька, какой нынче год?" Если и услышит, решит, что кто-то дразнится или спятил. Да и вообще... наверно, это нельзя...
— Ига, это, наверно, те дни, когда мальчики снимали кино.
— Скорее всего...
Но оказалось, что совсем не те...
На крыльцо вышла девочка лет десяти. Ветер трепал на ней синий сарафанчик и дергал в косичках синие ленты. Девочка держала газетный кулек.
— Цыпы-цыпы-цыпы... — позвала она. Куры сломя голову кинулись к крыльцу. Петух, не роня достоинства, двинулся за ними. Девочка стала разбрасывать корм. Куры загалдели и принялись толкаться. Петух, все так же не теряя спокойствия, раздвинул их и при этом клюнул ближнюю хохлатку. Девочка погрозила ему пальцем. Кулек выскользнул у нее из руки, ветром его отнесло в лебеду, развернуло. Девочка всплеснула руками. кинулась следом. Но развеянную крупу разве соберешь! А кусок газеты взмыл, полетел — и прямо к щели, в которую смотрели Ига и Степка. Словно кто-то нарочно постарался! Бумага прижалась к доскам, затрепетала, закрыла наполовину щель. Ига высунул пальцы, втянул внутрь газетный клок.
— Степка, смотри...
На газетном краешке выше мелкого текста было напечатано: "Вечерний Ново-Груздев. № 211. 19 августа 1960 г."
— Вот какое там время.
Степка вдруг сказала шепотом:
— Это папин день рожденья. Он, конечно, в другой год родился, позже, а число то самое...
И какая-то другая она сделалась, будто затвердевшая. Но не надолго, на несколько секунд. А потом опять зашевелилась и шумно прошептала:
— Ига, а если выломать доску и вылезти туда? Значит мы окажемся в том году?
По Иге снова пробежал озноб.
— Степка, не вздумай!
— Почему?
— Потому что мы не знаем. Как там и что... Всякое же может быть...
— А что?
— Ну... это же не наше время. Вдруг прыгнем туда и пропадем. Или не сможем вернуться... Или сделаем случайно что-то такое, чего потом никто не расхлебает. Есть такой рассказ, про бабочку...
— Какой рассказ? — спросила она с ноткой недовольства.
— Будто один человек на машине времени поехал в давнее прошлое, к динозаврам. Ну, как турист. Ему велено было: за очерченный круг не ступать, ничего-ничего там не трогать. А он, дурак, раздавил бабочку... А когда вернулся, оказалось, что в его времени все не так, гораздо хуже...
— Из-за бабочки?
— Из-за пустяка может многое случиться. Есть еще басня про гвоздь. Кузнец, когда подковывал коня, случайно взял плохой гвоздь, и подкова скоро отлетела. А случилось это на войне, во время боя. А на коне сидел маршал. Он с коня слетел, его затоптали. Солдаты увидели, что главный командир убит — и бежать. Враг ворвался в столицу, потом захватил всю страну...
Степка молчала.
"Какой ты рассудительный, — словно сказал кто-то внутри Иги. — Просто трусишь, вот и все..."
И все же он не просто трусил. Он боялся разрушить что-то хрупкое, вроде своей Конструкции на столе, если вдруг нечаянно заденешь локтем. А если он и боялся за кого-то, то не столько за себя, сколько вот за нее... которая виновато посапывает рядом.
Иге захотелось оттащить Степку от щели. Но она вдруг отодвинулась сама, вздохнула, словно ей вмиг надоело подглядывать за жизнью в чужом времени.
4
Степка снова уселась на сундуке. Ига сел рядом.
"Интересно, почему я не удивляюсь этому чуду с кладовкой? Может, потому, что я внутри него?"
А Степка вдруг сказала:
— Интересно, где мы? Ига, а может, нам все это просто кажется? Или мы спим? Или...
— Что "или"? — насупился Ига.
— А вдруг нас нет на свете? Ведь кладовки-то нету... Может, мы уже умерли?
Игу опять щекотнуло мурашками.
— Щипни себя и узнаешь: живая или нет, — буркнул он.
— Я сама себя щипать боюсь. Лучше ты меня... — Она локтем вперед протянула к нему голую руку. Тощенькую, беспомощную. Ига понял, что не дотронется до нее.
— Нет уж, лучше ты меня... — И придвинул к ней ногу. Степка несмелыми пальчиками попыталась ущемить его икру.
— Не-а, у тебя мускулы крепкие, не щипаются...
— Ох уж, крепкие! — Ига с непонятной злостью ущемил пальцами кожу. — Уй-я... Нет, Степка, мы еще живые.
Она вдруг заливисто засмеялась.
— Тихо ты. Услышат...
— Да никто не услышит! Кладовки же нет на свете... Я теперь понимаю, почему бабушка меня ни разу не нашла, когда я здесь пряталась.
— А... зачем пряталась?
— Если все надоедало...
— Что надоедало? — спросил он с неожиданной тревогой.
— Ну, вообще... Дед с бабушкой...
— Они тебя обижают?
— Не-а... Наоборот. Притворяются, что любят.
— С чего ты взяла, что притворяются? Может, правда любят.
— Не-а. Я же знаю. Я им ни к чему... И сама я тоже, притворяюсь, что люблю их. Так и живем. Забавно, да?
— А почему ты тогда у них? Зачем здесь оказалась?
Степка сказала со взрослой умудренностью:
— Всякие обстоятельства... У нас там рядом с домом завод, от него дым всякий день, а у меня бронхиальная астма случилась. Еще и сейчас остатки есть, хрипы внутри. Послушай, если не веришь. Приложи ухо к спине... — И повернулась к Иге острыми, обтянутыми зеленым платьицем лопатками.
Иге что делать-то? Осторожно приложился щекой к платьицу. Ощутил расплюснутым ухом острый позвонок. Хрипов не расслышал, потому что громко стукали два сердца — Степкино и его. Но сказал с сочувствием:
— Кажется, похрипывает. Немного.
— Ну вот... А здесь климат хороший.
Малые Репейники и правда отличались замечательным климатом. Казалось бы, близкие болотистые Плавни должны нагонять всякую сырость и малярийные хвори, но ничего подобного не было. Комары, правда, иногда резвились, но в меру. И ни разу никому не попалось ни одного энцефалитного клеща, хотя вокруг недалекого Ново-Груздева их было полным-полно.
— Значит, ты всегда будешь здесь жить?
— Не знаю. Наверно, долго. Пока совсем эта астма не пройдет...
— А родители... Они с тобой не смогли поехать?
— Мама не смогла. У нее там... ну, в общем, никак не смогла. Вот и отправила к деду и бабке. А я их раньше совсем не знала...
"А отец?" — конечно же, закрутился в голове у Иги тревожный вопрос. И конечно же, Степка его ощутила. И сказала тихо:
— А папы уже нет. Его убили на войне.
Ига окаменел, словно в игре "скройся-умойся", когда водящий командует: "Замри!" Даже дышать стало трудно от холодного прилива всяких чувств. Здесь и щемящая жалость к Степке. И страх. И виноватость за свою благополучную жизнь, в которой молодые, здоровые мама и папа, которым (тьфу-тьфу!) ничего не грозит...
Да, где-то в южных областях гремели бои, где-то террористы устраивали взрывы, где-то наемные мерзавцы стреляли из укрытий в неугодных кому-то людей. Но все это не касалось ни Иги, ни его приятелей и знакомых. Все это было за пределами тихого доброго городка Малые Репейники, на который сейчас надвигалось теплое лето с цветущими тополями, с желтыми и коричневыми бабочками, с беззаботными каникулами...
Иге вдруг показалось, что недавно, на берегу Говорлинки, он не сумел увернуться, раздавил малыша-кнама...
Он встряхнулся. Спросил тихо:
— А давно это случилось?
— Два года назад...
— На Юге, да?
— Ага, под Харакутом... Но его не южане убили.
— А... кто?
Степка шмыгнула носом, заговорила холодным шепотком:
— Он был командир батареи самоходных гаубиц, старший лейтенант. А у него был еще начальник, полковник Буханов... Он напился однажды, какой-то праздник у него был. И ему показалось, что из ближней деревни кто-то выстрелил по его палатке. И он велел папе: навести на деревню гаубицы и открыть огонь... Папа сказал: "Не буду, там же мирные жители, детей много!" Полковник снова приказал, а папа снова: "Нет"... Полковник тогда кинулся на него, и другие, кто пил с полковником, кинулись. Стали бить ногами, пока он не потерял сознание... А потом он попал в госпиталь, но там его вылечить не смогли. Потому что у него были еще другие ранения, раньше...
"А что стало с полковником?" — чуть не спросил Ига. И прикусил язык. Что бы там ни стало с полковником, Степке было уже не помочь. Ничем. Иге захотелось придвинуть Степку к себе, прижать, погладить по голове, сказать: "Эх ты, кроха..." Так делала с Игой мама, когда он, маленький еще, вздрагивал от слез после какой-нибудь беды. Но все вместе Игины беды было не сравнить с одной Степкиной...
Снаружи опять прокричал петух. В 1960-м году...
Степка повозилась, спустила с сундука забинтованную ногу.
— Болит? — сказал Ига. Просто чтобы не молчать.
— Не-а. Ни капельки не болит. Только сперва болело, когда оса ужалила. Будто ядовитая кобра... Ига, а здесь водятся змеи?
— В болотах иногда попадаются. Но ядовитых мало... Да они и не страшны, если есть кнамий шарик.
— У меня ведь нету...
— Я же обещал подарить.
— А те мальчики сказали, что дареные не считаются. Надо самой найти...
— Мальчики не всё сказали... Если шарик подарит хороший друг, он действует как надо...
— А твой... он будет действовать, да?
Ига решительной ладонью обнял ее за цыплячье плечо, качнул, прислонил Степку к своему боку. Потом той же рукой взъерошил ей волосы. Торчащая кисточка при этом упруго прижалась к ладони
— Эх ты... Степка.
Они посидели рядом еще несколько минут.
Степка спросила: не возьмет ли Ига все-таки банку с кинолентой себе?
— А то вдруг кладовка больше не откроется?
— А ты спрячь банку куда-нибудь в другое место. Себе под подушку...
— Ладно! — Степка, видимо, осталась довольна таким решением.
— А сама в кладовку лишний раз не суйся. Мало ли что...
— Без тебя не буду, — пообещала Степка. Так пообещала, что он сразу поверил: и в самом деле не будет.
