Дорога
...Тьма была короткой. Мгновенной. Она исчезла неуловимо и безболезненно. Валентин стоял на улице перед зданием спортшколы. Впрочем, здание это виделось лишь секунду, полупрозрачным контуром. Потом исчезло. На его месте был теперь небольшой сквер с клумбой и кленами. На клумбе цвели астры, но клены стояли сплошь желтые. Видимо, конец сентября.
Женька стоял рядом. Он был в потрепанном джинсовом костюме. Поправлял трубу, которая висела на шпагате через плечо.
Посмотрел снизу вверх на Валентина. Неулыбчиво, печально даже. Погладил трубу.
— Я боялся, что она исчезнет. Хорошо, что осталась, пригодится. Хотя теперь она просто труба...
— А... была?
— А была критта-холо, — вздохнул Женька. — Юкки мне объяснил. Ну, еще тогда, в степи...
“Значит, все это было. Не приснилось...”
— Женька, а куда же девались эти?
Тот пренебрежительно пожал плечами. Нашел, мол, о ком спрашивать.
— Нету их. Навсегда... Видишь, даже дома этого нету...
— Значит... и Мишки? — морщась, как от боли, спросил Валентин.
— Мишка... он, наверно, есть. Его же выкинули за дверь, когда я брал трубу...
Валентин потер лоб, облегченно передохнул.
— Ой, смотри! — вдруг звонко сказал Женька.
На клумбе стоял теперь гипсовый горнист с девчоночьей голубой лентой на коленке. Упирал в бедро свою обшарпанную белую трубу и, вскинув голову, смотрел куда-то за деревья...
— Хорошая примета, — заметил Женька.
— Сколько же это времени прошло? Наверно, месяц, а?
— Наверно... Нога уже совсем зажила. — Женька подтянул штанину. На побледневшем загаре светлела волнистая полоска давнего, залеченного ожога.
“Как они тебя, гады!” — чуть не вырвалось у Валентина. Но сдержался, сказал о другом:
— А как же мы Валентине-то объясним? Где болтались все это время?
— Ну-у... — протянул Женька. — Она знает, что я ходил в школу, а ты каждый день сидел над своими рисунками... И помогал дяде Саше настраивать компьютер...
— Значит, все в порядке?
Женька промолчал.
— Тогда... пошли домой, Жень?
— Не... — тихонько ответил Женька. — Дядь Валь, ты меня... проводи...
— Куда?! — с резким испугом вскинулся Валентин.
— На Дорогу...
— Зачем?!
Женька опять поднял глаза. Большие, темно-коричневые, незнакомые. С мелькнувшей слезинкой.
— Разве ты не понимаешь? Я здесь не выживу. И то счастье, что отсрочка получилась. Часа, наверное, на два...
— Какая... отсрочка? — уже понимая неизбежность нового несчастья, сказал Валентин.
— Труба-то... она сама не сработала бы. Только вместе со мной. Я был рыбкой... Дядь Валь, на этой грани мне теперь не жить. А на Дороге меня встретит Юкки. Уведет к себе. Там можно...
“Как же я без тебя?!” — чуть не взмолился Валентин. А спросил не о том — хмуро и почти обиженно:
— Где же эта Дорога?
— Дорога везде... А начало — там, где Ручейковый проезд...
Женька взял его за руку теплыми пальцами, и они пошли. И долго шли молча. И было опять как в ускользающем сне. Потом Валентин не выдержал:
— Жень... Значит, мы с тобой никогда не увидимся?
— Нет, можно будет... но не часто... Я буду приходить иногда на край Дороги. Заиграю на трубе, ты услышишь... Хочешь, я достану из болота твой револьвер? Я запомнил место... Выловлю и принесу! Он тебе здесь не лишний. А патроны добудешь...
— Вылови, — кивнул Валентин. Потому что это была лишняя надежда увидеть Женьку.
— Но это не скоро... — вздохнул Женька. — Только будущей весной...
Валентин промолчал. Тоска наполняла его, как холодная вода...
А день был безоблачный, синий и почти по-летнему теплый. Шелестел листопад, но у заборов цвела еще всякая желтая мелочь и ромашки.
Вышли наконец в Ручейковый проезд. Валентин узнал дом, у которого восемь лет назад увидел маленького рыбака. Юрика. Князя Юр-Танку. Даже бочка по-прежнему была врыта под водосточной трубой. А куда она денется...
— Женька, возьми меня с собой, — тихо попросил Валентин. — Я без тебя не смогу...
— Сможешь, — так же тихонько сказал Женька. — А туда тебе нельзя... пока.
— Почему?
— Другие-то куда без тебя денутся?
— Кто?
— Ну... дядя Саша. Валентина...
— Переживут. Они большие....
— А... сын?
— Какой... сын?
— Ты забыл? Или не знал? У Валентины через полгода родится мальчишка...
Валентин помолчал на ходу. Потом проговорил неуверенно:
— Ты это... точно знаешь?
— Ты и сам знаешь... Давай дальше не пойдем. Вон там, за водокачкой, граница.
Валентину словно вцепились в сердце отросшими ногтями. Он резко остановился. С болью передохнул.
— А еще... — все так же полушепотом проговорил Женька. — Кроме сына... другие тебя тоже найдут...
— Кто?
— Ну... наши. Из “Аистенка”. Шамиль, Кудрявость, Гошка Понарошку, Крендель. Алена с Настюшкой... А потом и вот он... — Женька кивнул в сторону.
Там по узкому асфальту шла пожилая женщина в темной косынке и потертом плаще. А рядом — Илюшка Митников. Он пытался отнять у женщины тяжелую сумку.
— Тетя Маша, ну отдай! Я сам понесу!
— Да что ты, Илюшенька! Я-то привыкла, а у тебя еще сила ребячья, хрупкая...
— Не хрупкая! Дай...
Отобрал он сумку, понес, выгибаясь набок от тяжести... Скользнул по Валентину и Женьке веселым, хорошим таким, но неузнавающим взглядом.
Ну, понятно, откуда он мог их знать? Весь июль прожил Илюшка с тетей Машей у ее брата в селе Орловском и никогда не был в лагере “Аистенок”. И потому в глаза не видал до сих пор ни Валентина Волынова, ни Женьку Протасова, которого звали когда-то Сопливиком — прозвищем обидным, но теперь уже позабытым.
