Глава десятая. ОЖИДАНИЕ
Итак, транслятор был налажен. Оставалось дождаться старта. Но он, по утверждению Маркони, мог состояться не раньше десятого августа.
Антошка жил как все. Разве что на ночь иногда превращался в Капа. Но делал это он всё реже. Чаще ночевал у друзей или у Егора Николаевича. Все в округе уже знали, что этот резвый быстроглазый мальчишка — племянник профессора Телеги, приехавший на каникулы.
И бежали ребячьи летние дни. И ночи. Про ночи сказать надо отдельно. Особенно про те, когда Антошка оставался у Сени.
Первый раз это случилось после того бурного дня, когда Антошка и профессор вернулись из поездки и когда скандально провалился со своими рэкетирскими планами Пека, а Потап улетел в космос. Родители не удивились, что Сеня привёл приятеля. Дело обыкновенное: летом мальчишки то и дело ночевали друг у друга, чтобы допоздна поболтать о всякой всячине, а то и подурачиться, кидая друг в друга подушками.
В распоряжении Сени была застеклённая веранда с двумя раскладными дачными койками. Так что болтайте, друзья, на здоровье хоть всю ночь, никому не мешаете.
Но сначала, конечно, Антошка вдоволь наигрался с Никитой. Того еле утащили спать. Потом ещё пили чай с маминым печеньем, смотрели по второй программе третью серию “Мушкетёров” и улеглись только к полуночи.
Сдвинули раскладушки.
В жидком сумраке летней ночи темнели за стеклами кусты сирени. Постукивал вдали поезд. Где-то тренькала гитара.
Антошка откинул одеяло, лёг на живот, положил подбородок на согнутые локти. Сеня тоже. Помолчали. И Сеня вдруг заново поразился тому, что происходит. Что удивительнее всех его фантастических выдумок. Ведь на самом деле он лежал рядом с жителем планеты, которая, по словам Маркони, в ста четырнадцати парсеках от Земли!
Днём-то почти забывалось, что Антошка не здешний, не земной. Потому что был он совершенно обыкновенный мальчишка.
Но сейчас перед Сеней со всей ясностью встала необычность событий, связанных с Капом. Даже страшно сделалось: будто в пугающей громадности распахнулось мировое пространство. Сеня дёрнул спиной от озноба.
Антошка придвинулся ещё ближе — так, что горячим своим плечом тронул Сенино плечо. И Сеня опять вздрогнул: его коснулся инопланетянин. Однако нервный ток пробежал по жилкам и растаял. Сене подумалось, что нынешний-то Антошка — совершенно земной. Ведь он слеплен из здешних атомов. А от Ллиму-зины в нём лишь капелька с живой искрой-памятью.
И тогда Сеня шевельнулся и обрадованно положил руку на острые и тёплые Антошкины лопатки. А тот будто прочитал Сенины мысли. Сказал шёпотом:
— Никаких бесконечных расстояний нет. Это обманчивые фокусы природы. На самом деле всё рядом, если знаешь секрет.
Сеня не очень его понял, но согласился:
— Ага...
Потом Антошка долго молчал, и Сеня спросил, чтобы начать разговор:
— Интересно было на теплоходе?
— Очень! Я столько всего узнал!.. Теперь кажется, будто всегда на Земле жил... Но потом стало как-то слишком много всего, я устал... А сейчас будто домой вернулся...
— На Ллиму-зину?
— Нет, будто я земной мальчик и оказался дома после долгой поездки.
— Ты ведь и есть земной мальчик, — сказал Сеня. С неуверенностью сказал, с нерешительной шуткой и словно бы с просьбой.
— Да... — вздохнул Антошка. — Иногда кажется, что Ллиму-зина мне просто приснилась... Но иногда — наоборот: будто всё здешнее — сон. И тогда как резанет по сердцу... хотя у капель и не бывает сердца... Непонятно, да? Сердце человечье, а боль как на другой планете...
— Значит, капли тоже чувствуют боль? — прошептал Сеня. И почему-то ощутил виноватость.
— Ну... если точно говорить, то это нельзя назвать словом “боль”. Но тоже плохо. Тоскливое чувство... И мама с папой, наверно, сейчас там это испытывают. Всё время...
Он так и сказал — “мама с папой”. И Сеня устыдился своих недавних мыслей. Тайной своей надежды, что, может быть, транслятор никогда не сработает, и Антошка останется рядом навсегда и они подружатся на веки вечные.
Антошка шевельнул спиной под Сениной ладонью и признался еле слышно:
— Искорка сжимается, когда очень плохо... иногда может сжаться так, что капля становится неживой. На очень долгое время.
— Но не навсегда? — испуганно спросил Сеня.
— Навсегда не бывает. Искорки ведь не умирают. Ничьи. Ни в ком...
— Ты думаешь, и в людях?
— Конечно! Искорка — это ведь душа, она всегда бессмертная... Живые капли и разумные люди потому и похожи друг на друга, что в каждом душа-искорка...
Сеня вспомнил искрящегося крошечного Капа и не сдержал вздоха: “Всё-таки различия очень большие...”
Антошка угадал и эту мысль.
— Не такая уж большая между нами разница, если я так быстро научился быть человеком... Знаешь, я ведь всякие-всякие человеческие привычки в себя моментально вобрал. Даже... притворяться сумел.
— Как это? В чём?
— Ты думаешь, сразу всё так хорошо было, когда я стал человеком? Я сперва... ну, просто обмер: какой я громадный! И какое всё кругом... не такое, как раньше. Даже показалось, что краски совсем другие. И будто земля вот-вот перевернётся и упадет на меня сверху. И жуть такая... Но я себя пересилил. Потому что иначе все бы огорчились и испугались...
— Ты молодец.
— Когда я с велосипеда брякнулся, стало легче, но всё равно не так, как сейчас... А я себе говорил: “Ты мальчик, мальчик, мальчик. Привыкай, привыкай, привыкай...” Знаешь, когда сделалось совсем хорошо? Когда стал играть с Никиткой...
— А потом... тебе тоже приходилось притворяться? — осторожно спросил Сеня.
— Иногда. На теплоходе. Бывало, что станет грустно, а надо казаться весёлым, чтобы Егор Николаевич не тревожился... Только уж когда я совсем заскучал, притворяться не смог.
— Это тоже совсем по-человечески...
— У Егора Николаевича из-за меня поездка скомкалась. Но он вовсе не рассердился. Он хороший... Сеня, я заметил, что хорошие люди гораздо больше похожи на нас, на капель, чем на уу-гы. Хотя уу-гы по своему виду почти как люди, только волосатые...
Сеня смущённо сказал:
— На Земле среди людей тоже есть уу-гы. Много. Хотя и не в шкурах, а в нормальной одежде. Видел ведь сам сегодня по телевизору, что на южной границе делается. Разве это люди? В маленьких стреляют, сволочи. Даже в таких, как Никитка...
— Да, я знаю! — одними губами отозвался Антошка. — Диких уу-гы на Земле много. Но и хороших людей много. И я теперь Землю буду любить всегда...
— Кап... А у вас на Ллиму-зине все хорошие? Ну, среди капель...
— Всякие есть. Особенно среди взрослых. Есть которые не любят маленьких. А есть... даже такие, которые хотят встроить чёрные радуги. Иногда у них получается...
— А зачем... чёрные радуги?
Антошка опять шевельнул спиной.
— Трудно понять... А зачем химкомбинат, который травит воздух и траву? И ещё тысячи таких же? Вроде бы каждому ясно, что один вред, а всё равно...
“Значит, и у вас там не сплошная радость”, — подумал Сеня. И спросил:
— А кем ты хочешь сделаться, когда станешь большой? Чем будешь заниматься?
— Не знаю ещё... Может, буду строить магнитные капсулы — такие, чтобы в них за один миг на край Галактики и обратно... Или с маленькими каплями возиться. С ними интересно. Они на Никитку похожи... А вообще-то...
— Что?
Антошка рывком повернулся набок. Взял Сенину ладонь в горячие пальцы. Признался:
— Есть самое-самое желание... Оно ведь у каждого есть, в ком искорка... Да?
— Наверно... У тебя оно какое, Кап?
— У нас, у капель, главное дело — строить над планетой радуги. Чтобы все смотрели и радовались. Потому что радость — это самое основное в жизни... Но радуги долго не бывают — они ведь из капель. Разлетелись капли по своим делам, и радуги нет... А я хочу, чтобы радуга оставалась надолго. Вот построили мы её, сами отлетели в сторону, а она — на месте...
— Разве так может быть?
Антошка вздохнул:
— Большие капли говорят, что не может... Но вот Маркони же научился делать такое, во что взрослые не верят. Может, и у меня получится. И тогда...
— Что? — нетерпеливо сказал Сеня.
— Я построил бы над Ллиму-зиной громадную радугу. Не дугу, а полный круг. А в нём — ещё и ещё. И в каждом по сорок цветов...
— В радуге же только семь!
— Это человеческий глаз видит семь. А вообще-то спектр бесконечен... А этот главный круг пересекался бы с другими кольцами и дугами. Они соединялись бы друг с другом как мостами. Целый разноцветный город... И он бы не исчезал, а только время от времени изменял свои краски и узоры...
Сеня промолчал, позавидовал тихонько и сказал уверенно:
— У тебя, Кап, это обязательно получится. Ты всё так здорово придумал... А у меня вот в голове полная каша. Не знаю, что из меня выйдет.
— Из тебя выйдет писатель, — уверенно заявил Антошка. — У тебя замечательные рассказы. Егор Николаевич на теплоходе давал мне читать ваш клубный альманах, твои рассказы лучше всех.
— Чушь, — сказал Сеня искренне и грустно. — Это и не рассказы даже, а так... упражнения фантазии.
— Ну, что ты! Я читал и хохотал. О профессоре с тринадцатью хвостами...
— Вот именно что хохотал... Думаешь, это трудно придумать? Тринадцать хвостов, бабка на электронной метле или змей-горыныч, который вздумал участвовать в шахматном турнире... Про такое сколько угодно можно насочинять. А зачем?.. Вот если бы написать что-то, чего люди никогда не читали... И что-то разгадать... Ну, про бесконечность и про Вселенную: зачем она на свете? И зачем мы?.. Кап, а может, мы затем, чтобы во всей Вселенной построить громадную радугу?
— Может быть... — откликнулся Антошка. — Но, Сеня... Когда люди твои рассказы читают, они ведь смеются и радуются. Правда! Значит, ты сделал капельку радости. А общая радуга — она ведь из множества капелек и состоит. Значат, ты не зря...
— Не знаю, — сказал Сеня, — та ли эта капелька...
Сеня Персиков ничуть не притворялся, когда говорил Антошке о своих печальных сомнениях. С недавних пор он и правда разлюбил свои рассказы. Он понимал, что научился сочинять их умело, так, чтобы взрослые члены клуба “Рагал” аплодировали. и восхищались. Ну а дальше-то что? Не этого Сене хотелось. Он мечтал написать такое, что хоть на миг заставило бы людей забыть о ежедневных заботах и понять что-то большое, главное... Но что? Этого главного Сеня пока и сам разгадать не мог. Ощущал только, что оно есть. Громадное, тревожное, хранящее все разгадки жизни... Он это чувствовал, но словами объяснить не мог. Ни Антошке, ни даже себе.
Поэтому с мая Сеня не брался за тетрадку и карандаш. Просто жил, как вся компания друзей с улицы Гончарной. Тем более что случилось чудо, отвлекающее от печальных мыслей, — появился среди друзей Антошка...
Кстати, может показаться странным, что компания сложилась такая пёстрая по возрасту и характерам. Скажем, что общего между семиклассником Матвеем и Уками (не говоря уже, что сами-то Уки совсем разные)? Или между Сеней Персиковым и Маркони? И как затесалась в это мальчишечье общество Варя?
Но тут всё дело в обстоятельствах. Во-первых, все жили недалеко друг от друга, в одном квартале. Были знакомы с младенческих пор. Матвей и Маркони даже ходили в одну группу детсада, хотя Маркони был на год старше Сени. Варя и Сеня учились в одном классе. Андрюша был Варин двоюродный брат, и ей приходилось за ним присматривать, пока не подрос. А он подрос, но по-прежнему любил ходить за Варей по пятам, так и оказался на Марконином чердаке. За ним и Пека с Оликом. А Варя познакомилась с Маркони поближе, когда взрослые мастера отказались чинить сгоревший телевизор и ребята посоветовали Варе обратиться к известному на всю округу юному технику. Варя как восхитилась в тот день талантами Маркони, так это восхищение и носила в душе. И наверно, не догадывалась, что с некоторых пор такое же восхищение, только ещё более сдержанное и тайное, носит в себе Сеня. Восхищение Варей, а не Маркони...
Варя была не то чтобы красивая, но очень милая. Именно это слово повторял Сеня про себя. Особенно когда Варя одевалась не по-мальчишечьи, а приходила в красном с белыми горошинами платье, в красных же туфельках и с вишневыми шариками-сережками... Жаль, что одевалась она так совсем не ради одноклассника Персикова... И кажется, не читала его рассказов.
Кстати, литературная слава вице-президента Сенечки ни для кого в компании друзей не играла никакой роли. Подумаешь, рассказы! Матвей сочинял, например, песни и не раз выступал уже на школьных концертах. Варя умела лепить глиняную народную игрушку, и её работы были на районной выставке. Двоюродный братец Андрюша считался весьма способным учеником в художественной школе. Таланты других Уков не проявлялись пока столь ярко, но всё было впереди. А про Маркони и говорить нечего.
Так что Сеня был здесь “на общем уровне”. Ну и слава Богу, он и не хотел иного. И ничуть не обиделся на прозвище Абрикос, которое получил от Матвея при первом знакомстве. Варя тогда сказала, что в классе зовут Сеню Персиком, а Матвей заметил:
— Мелковат ты для персика. Абрикос — другое дело. Он той же породы, но помельче.
Все посмеялись, а Варя разболтала об этом в школе. С той поры Сеня и там сделался Абрикосом. Варе он пообещал намылить шею, но это так, для порядка. Потому что уже тогда поглядывал на неё с тайной нежностью...
Сеня думал, что никто про его чувства не догадывается. Но сейчас оказалось, что Антошка понимает всё.
Антошка повозился на ржаво-скрипучей раскладушке и спросил прямо, но ласково:
— Варя — она хорошая, верно?
Тепло прошло по Сене. И он не стал отпираться, только смущённо посопел.
— А Маркони глупый, — продолжал Антошка. — То есть он вообще-то умный, но насчёт Вари — наоборот...
Сеня засопел сильнее. Антошка же сделался совсем откровенным:
— Но это ведь и хорошо, верно?
— Что... хорошо? — выдавил Сеня.
— Что Маркони ничего не понимает. Варе это надоест, и она... разберётся наконец...
— В чём?..
— В том, что ты самый лучший из её друзей.
Сеня грустно хмыкнул. В том смысле, что, во-первых, вовсе она не разберётся, а во-вторых, разве он самый лучший? Откуда Антошка это взял? Чтобы увести в сторону совсем уж неловкий разговор, Сеня пробормотал:
— Самый лучший у нас знаешь кто? Андрюшка Сухорук. Он маленький, незаметный, но он добрее всех. Всегда всё понимает и надежный...
— Я знаю. Но я ведь не об этом, ты не притворяйся, будто не догадываешься...
— Сдаюсь, — сказал Сеня. — Ты не обижайся... Я ведь человек, а... притворятельство — это типичная человеческая привычка, ты сам говорил.
— Да... Я и по себе вижу. Сегодня днём тоже дурака валял.
— Когда?
— Ну, когда спрашивал: что такое любовь? Будто не понимаю...
— Значит, понимаешь?
— Конечно. Это когда люди... или капли... оказываются как бы на соседних вершинах кристалла и между ними прямая грань — самое короткое расстояние. И ясный резонанс одинаковых магнитных потенциалов...
— Ох, Кап... ты загнул! Может, это по-вашему, а...
— Это по-всякому!
— При чём тут кристалл?
— Потому что Вселенная вся устроена как кристалл. Мы это ещё в первом классе проходили. И законы кристалла диктуют живым существам свои правила.
— Никогда не слыхал про такое. Ни в школе и нигде... Кристалл — он же твёрдый. Решётка из атомов. А во Вселенной столько всего, разного... Ну, вот вы сами — капли. Разве капли похожи на твёрдые хрусталики?
— Бывают ведь и жидкие кристаллы... И к тому же нельзя всё понимать буквально, —сказал Антошка похоже на профессора Телегу. — Имеются в виду общие принципы...
— Кристаллическая природа любви, — усмехнулся Сеня. Антошка в ответ шутить не стал, объяснил серьёзно:
— Да... Только она очень разная, эта природа. Любовь потому что разная...
— Я смотрю, Кап, ты во всех земных делах разобрался, — сказал Сеня. Без насмешки, даже с уважением.
— Но ведь в самом деле! Во-первых, бывает любовь к девочке...
Сеня даже испугался:
— У тебя, что ли, тоже?
— Нет... Но если бы не улетать мне так скоро... и если бы не ты... я бы не был такой глупый, как Маркони.
“Этого ещё не хватало!” — подумал Сеня. Без ревности, а только со страхом за Антошку. Мало, что ли, ему и без того переживаний?
Антошка сказал:
— А бывает ведь любовь и к родителям, к сестрам и братьям. И к друзьям... По-моему, дружба — это как любовь к брату.
— Может быть... — подумав, согласился Сеня. — Если настоящая...
— Ты счастливый, что у тебя есть брат.
— А у капель бывают?
— Да. Но у меня нет...
Сеня опять протянул руку, положил на птичье Антошкино плечо: “Хочешь, я буду?”
Антошка положил свою ладонь на Сенину руку. Молча сказал: “Да”.
