Прыжок
Оказалось, что это и правда не трудно...
Ну, наверно, такое может получиться не у каждого. Поэтому, если у вас не выйдет, не обижайтесь. Тут необходимо, чтобы у человека был уже опыт полетов над Безлюдными Пространствами. А главное — чтобы рядом был друг, который еще раньше научился превращаться в самолет...
Все произошло быстро. Потому что я сразу поверил, смогу! Я зажмурился, раскинул руки и... стал самолетом.
Я увидел себя сразу всего. Как бы изнутри и со стороны — одновременно. Видел и чувствовал каждый винтик мотора, каждую заклепку обшивки. Я сделался таким самолетом, на каком летал в своих прежних снах. Маленький биплан — с двумя парами крыльев (верхние — сплошная плоскость, которая проходит над кабиной), с тугими черными колесами, с легким хвостовым оперением и с лобовым стеклом, похожим на половину прозрачного пузыря.
Лебеда щекотала мои накаченные шины, теплый ветерок скользил по крыльям, а мягкое августовское солнце грело красно-желтую обшивку. Да, я был покрыт лимонной и алой краской. А на лопасти руля — белый круг и в нем голубая морская звезда. А на борту — буква и цифра: L-5. Как раньше! И как у Сережки!
Сережка был уже в кабине. Трогал ручку управления, осторожно давил кроссовками на педали.
Я шевельнул элеронами и рулем, напряг стартер — сейчас крутану пропеллер. Сказал через динамик:
— Сережка, я хочу взлететь. Тут хватит места для разгона!
— Потерпи. Днем опасно, по себе знаю. Всякие службы наблюдения, ПВО... Прежде, чем уйдешь в Пространства, шум подымут.
И я скрутил в себе нетерпение.
Вечером я отпросился в гости к Сережке — с ночевкой. У него была в сарае летняя комнатка, похожая на каюту. Для независимой жизни. Мама повздыхала и отпустила. Она боялась за меня, но понимала: мне пора делаться самостоятельным.
— Надеюсь, вы не будете выкидывать там никаких фокусов...
Знала бы она...
Мы давно уже не взлетали со школьного стадиона. Ведь я теперь "на своих двоих" легко мог добраться до Мельничного болота, а там взлетная площадка не в пример лучше.
Около десяти вечера мы оказались на песке. Вечер был черный и звездный, без луны. Мохнатые и невидимые, будто сгустки темноты, чуки разожгли костры. Славные они были, эти чуки — добродушные, всегда готовые помочь. Меня они уже не стеснялись, ласково терлись о ноги косматыми головами.
Огни разгорелись, и я опять стал самолетом. Задрожал от нетерпения.
— Сережка, садись в кабину!
— Ладно! Только я на один полет, для страховки!
Я пустил ток — от аккумулятора к стартеру. Тот качнул мой двухлопастный винт. Радостно дрогнули цилиндры от горячего толчка вспыхнувшей бензиновой смеси. И еще, еще... И вот — азартная дрожь ожившего мотора, и похожее на счастье тепло... А вдоль всего тела — струи воздуха от стремительного винта.
Пропеллер неудержимо потянул меня — легонького, крылатого: скорей, скорей, вперед! И страшно, и не удержишься. Да и нельзя удерживаться — ты же самолет!
Плоские песочные кочки поддавали резину колес, шасси тряслось. Даже больно немного. Ой... Но тут воздух под плоскостями стал удивительно плотным, почти твердым, а сверху словно растаял, превратился в пустоту. И эта пустота потянула крылья вверх. Я шевельнул закрылками... И колеса перестали чувствовать песок. Они еще вертелись, но по инерции, в воздухе. И воздух этот обдувал их тугой прохладой. Так обдувает он босые ступни, когда мчишься на стремительной карусели (Я один раз пробовал, и у меня слетели кроссовки). Но карусель — это на одном уровне и по кругу. А здесь — вперед и в высоту!
...И вообще это очень трудно — сравнивать ощущения человека и самолета. Мало похожего. А я-то теперь жил, размышлял и чувствовал именно как самолет.
Главное отличие от человеческих ощущений — то, что воздух вокруг тебя совсем другой. Он и плотный, и стремительный. Летит навстречу, но не пытается тебя смять, А послушно обтекает, срывается с элеронов и руля свистящим потоком, ровно давит снизу на крылья....
А еще — живая сила мотора и восторженная быстрота винта. Это он, пропеллер, увлекает тебя с небывалой скоростью сквозь воздушную толщу. А если ты рискнул на несколько секунд выключить мотор — сразу замирание, как при остановившемся сердце. И жуть падения. Но и в этом есть своя радость. Радость испытания и риска, словно бежишь над пропастью...
Сережка не мешал мне. Сидел тихо, не брался за ручку управления, только при самых лихих виражах говорил шепотом:
— Хорошо... Молодец, Ромка...
Мы пробили слой темноты и ушли в пространство над Туманными лугами — здесь, как всегда, светила круглая луна. Я долго кружил среди облачных столбов, а иногда пролетал сквозь них, и по крыльям ударяли сгустки пара...
Затем я сам, без Сережкиной подсказки, сел среди костров. Сережка выскочил из кабины и тоже стал самолетом. Мы взмыли вдвоем — он впереди, я следом. Потом полетели рядом. И этот наш полет — крыло к крылу — был длинным и счастливым...
...Несколько вечеров подряд я уходил ночевать в Сережке. Мама вздыхала, но не спорила. И, может быть... может быть, была даже рада. Я догадался об этом, когда однажды прибежал домой раньше обычного и застал у нас Евгения Львовича. Мама засуетилась, начала объяснять, что вот Евгений Львович собрался в командировку, спешит на утренний поезд и зашел так рано, чтобы
взять у нее, у мамы, очень важные институтские бумаги...
Я сделал вид, что поверил. Мне, по правде говоря, было не до того. Во мне жил, не исчезая, восторг полетов, и ни о чем другом я думать не хотел.
Но как раз в тот день Сережка мне виновато сказал, что несколько ночей мне придется летать одному. Он, Сережка, должен уехать к бабке, чтобы помочь выкопать картошку.
— А разве нельзя тебе оттуда прилетать ночью?
Сережка отвел глаза.
— За день так наломаешься на грядках, что потом уже не до полета.
Он опять мне напоминал, что жизнь состоит не только из сказок и радостей.
— Давай я поеду с тобой! Тоже буду копать!
— Разве же тебе разрешат?
Это верно. Два раза в неделю я ходил в поликлинику на всякие проверки. И врачи, и мама никак не могли поверить, что я здоров окончательно.
Сережка все еще глядел в сторону, но уже с улыбкой.
— Ты вот, что, покатай-ка Сойку. Ты давно ведь собирался.
Я почему-то покраснел, хотя что тут такого! Я и правда говорил не раз, что хорошо бы взять Сойку в наши полеты.
Вечером я проводил Сережку на электричку, а потом забежал к Сойке. Она мне обрадовалась, но в то же время я видел: что-то с ней не так.
— Ты чего опять такая кислая? Снова бабка угнетает?
Сойка кивнула.
— Какая муха теперь ее кусает?! — возмутился я.
— Она по телевизору одну артистку увидела. Они в детстве учились вместе. Ну и вот... "Я могла быть такой же знаменитой, если бы не враги..." У нее всю жизнь какие-то враги... Купила бутылку ликера, а потом говорит: "Ты мое последнее проклятье в этой жизни..."
— Сойка, плюнь! Удери в двенадцать ночи из дома! Сможешь?
Она опять кивнула. Без лишних вопросов.
— Удеру. Бабка после ликера будет спать без продыха.
— Я за тобой приду. И покажу такое...
Она заулыбалась, доверчиво так...
Вечером я пошел на риск. Сделал вид, что улегся спать, а сам соорудил из одежды чучело под одеялом и слинял из комнаты через балкон. Мама уже уснула, и я надеялся, что крепко...
Сойка в старой безрукавке поверх своей "чунги-чанги" ждала меня у своего крыльца. Я взял ее за горячую ладошку и повел темными переулками. Она ни о чем не спрашивала. На песке у Мельничного болота я сказал в сумрак:
— Чуки, сделайте огоньки...
Быстро стали зажигаться маленькие костры.
А Сойка дышала у моего плеча.
— Ты не бойся, Сойка. Сейчас я отойду, и появится самолет. Сразу лезь в кабину. Только ничего там не трогай... Мы полетим. Хочешь?
— Ага... — выдохнула она. — Хочу... А эти, которые у костров... они не кусаются?
— Что ты! Они добрые... Ну, готовься!
Я отбежал на двадцать шагов и стал самолетом. Не знаю, удивлялась ли Сойка, но подошла сразу. Ловко забралась в кабину.
— Рома, а ты где?
— Я... тут, рядом. Все, что вокруг — это я и есть. Поняла?
— Да... наверно... А мы не упадем?
— Никогда в жизни! Нащупай ремни, застегни пряжки на груди... Готово?
— Да.
— Держись!..
Сойка была молодец! Даже тогда когда я хвастался (пожалуй, чересчур) и закладывал крутые виражи, она ойкала, но ни разу не сказала "не надо". Тихонько смеялась.
Я полетал среди освещенных луной облачных столбов. Потом пролетал над Заоблачным городом. Попасть в Город можно было только пешим путем, но полюбоваться им с высоты — это пожалуйста. В Городе были светлые сумерки, в бухте отражался закат. На кораблях и улицах уже светились огоньки. Мне показалось даже, что я слышу музыку. На башнях горели разноцветные звезды.
— Как красиво, вздохнула Сойка.
— Мы там обязательно побываем. Туда ведет дощатый тротуар...
Я сел на Туманных лугах, превратился в обычного Ромку и опять взял Сойку за руку. И мы долго гуляли по пояс в искрящемся тумане, заглядывали в провалы (тогда Сойка крепко сжимала мои пальцы).
Один раз на краю широкого провала она шепотом спросила:
— А там внизу что? Чьи огоньки?
— Не знаю. Наверно, деревня какая-то.
— А вдруг Дорожкино?
— Что?
— Ну, Дорожкино. Где мама и папа...
Вот оно как! Даже во время этой сказки она не забывала свою печаль... А может, как раз потому и вспомнила, что увидела огоньки? И сразу понял я, о чем она скажет дальше. Что ей Заоблачный город! Что ей Туманные луга!
— Рома. Ты можешь увезти меня в Дорожкино?.. Рома, ты почему молчишь?
— Подожди, Сойка. Я думаю... Это ведь не так просто.
Это было совсем непросто.
Нет, с пути я, пожалуй, не сбился бы. Надо лететь на запад, над железной дорогой. Линию можно видеть по цепочкам светящихся вагонных окон — поезда то и дело бегут по рельсам. Но до города Самойловка, рядом с которым деревня Дорожкино, около тысячи километров! А у меня скорость — около двухсот в час, я ведь не турбовинтовой лайнер. Когда вернусь, будет ясный день. И мамина паника! И упреки, и допросы!
Но... можно и по-другому! Уйти на самую большую высоту (на сказочную!) через несколько пространств и оттуда представить землю географической картой. И взглядом приблизить к себе тот район, где лежит деревня Дорожкино.
— Сойка! А как мы там сядем в темноте-то?
— Ой... не знаю. Там бугры.
— Вот видишь...
И тогда только я узнал, какая Сойка храбрая. Внешне тихая, стеснительная, но отчаянная в душе!
— Рома... а в самолете есть парашют?
— Что ты! Откуда...
Но тут я врал. Я чувствовал, что мне вовсе не сложно превратиться в самолет, в котором приготовлен парашютный ранец. Ведь парашюты входят в комплект самолетного снаряжения.
— Сойка, ты же не умеешь...
— Я умею... немножко. Мы с мальчишками в прошлом году прыгали с сарая. С зонтиком. Главное — ноги поджать правильно...
— Глупая... Парашют — не зонтик. Надо уметь раскрывать его.
— Не надо! Парашют сам раскрывается, если прицепить веревку к самолету. Я видела в кино...
— И ты не боишься?
— Боюсь... Но я хочу к маме и папе... — И она то ли всхлипнула, то ли носом шмыгнула, стоя на коленях у края провала.
Я больше не спорил. Если бы я целый год не видел маму, я бы тоже прыгнул хоть откуда. Хоть вниз головой без парашюта...
— Ладно, отойди от этой ямы...
И опять я превратился в самолет. И правда — новенький, туго уложенный в ранец парашют оказался на сиденье.
— Сойка, сбрось его из кабины!
Она поднатужилась и сбросила тяжелый ранец прямо в туман.
— Не потеряй... — И я снова сделался мальчишкой. Надел парашют Сойке на спину (она, бедная, даже присела). Стал подгонять брезентовые широкие лямки, защелкивать пряжки. Хорошо, что Сойка в своей "чунге-чанге", а не в платье, так удобнее...
— Смотри! Видишь, на этой веревке колечко с зажимом, карабин называется. В кабине пристегнешь его к скобке на борту, есть такая рядом с дверцей. Обязательно! Поняла?
— Поняла...
— Ох, Сойка...
— Не бойся, Рома. Я хорошо пристегну...
— Да не в этом дело, — сказал я грустно и честно. — Жалко, что расстаемся. Скучно без тебя будет.
Она вскинула глаза.
— Правда?.. Но ты же сможешь прилетать, когда захочешь.
— Ладно! Буду прилетать! — И я поскорее снова стал бипланом L-5.
— Сойка, ты села? Пристегнула карабин?
— Да...
— Как следует пристегнула? Проверь!
— Я проверила. Не бойся.
Господи, это она мне говорит "не бойся". А прыгать-то кому? Не мне же...
Я взлетел.
И представил громадный треугольник. Нижняя сторона его — рельсовая линия внизу. Длиною в тыщу километров. А по другой стороне треугольника я полетел круто вверх. Здесь, среди лунных Безлюдных Пространств, я был хозяин и мог развить любую скорость. Как во сне, как в сказке. Мог сжать расстояние!
И вот нервами я ощутил, что достиг нужной точки. Глянул вниз. Там — лишь освещенная фосфорической луной облачная пелена. Однако я вообразил, что сквозь нее вижу карту — с пунктиром рельсового пути, с кружком и мелкими буквами "Самойловск". А рядом кружок поменьше — "Дорожкино". И с вершины своего треугольника стремительно пошел вниз. Сойка тихо ойкнула.
— Терпи, — сказал я с напускной сердитостью. И пробил облака.
Ночная земля раскинулась внизу — темная и косматая. Несколько огоньков мерцали там заброшенно, сиротливо. Да бежали крошечные желтые квадратики — окна вагонов.
И все же сплошного мрака в воздухе не было. Над зубчатым лесом вставала луна. Не та яркая и круглая, что над Туманными лугами, а обычная, "земная". Тусклая розоватая половинка.
— Сойка, а как мы тут что-то разыщем?
— Ничего и не надо искать! — откликнулась она радостно. — Вон река блестит, изгиб! Деревня — дальше, а наш дом у самого этого изгиба, у берега. Он хоть и сгоревший, но все равно видно... А вон огонек, это на нашем ветряке!
В самом деле, луна высветила реку, хотя и неясно... Увидел я и черные горбатые крыши хутора и горевшую над ними лампочку.
— Сойка, ты готова?
— Да... Ой... Уже сейчас?
— Подожди... — Я повел самолет в сторону и вверх.
— Куда ты?
— Потому что ветер. Снесет тебя в реку.
— Я умею плавать.
— Этого еще не хватало...
Я ушел подальше от излучины и набрал высоту: чтобы для парашюта был запас. Если увижу, что не раскрылся, подхвачу Сойку на лету, как меня подхватил когда-то Сережка.
— Сойка, если зацепишься за деревья, не дергайся. Виси и ори, пока не снимут... А если сядешь нормально, мигни три раза сигнальным фонариком, он на левой лямке. Видишь кнопку?
— Вижу... Ты не бойся, я нормально...
— Ой, а что ты дома-то скажешь? Откуда взялась?
— Скажу, что знакомый летчик привез. Это ведь правда. А бабушке дадим телеграмму, В Дорожкине есть почта...
— Сойка...
— Что, Рома?
— Ох, да ничего уже... Переваливайся через борт и пошла...
— До свиданья, Рома... — И она не задержалась ни на секунду. Я же говорил: тихая, но отчаянная.
Меня слегка подкинуло — хоть и небольшая, но потеря веса. И тут же сильно дернулась бортовая скоба. И — ничего не видать...
Я заложил вираж. За мной трепетал фал с вытяжным чехлом.
А Сойка? Господи, где она?
Но вот расползлось внизу, отрезало неясную луну круглое светло-серое пятно. Купол!
Я догнал его, стал облетать по спирали. Может, Сойка что-то кричала мне, но за шумом своего мотора услышать я не мог. Выключил на миг, но воздух все равно свистел очень сильно.
Я метался вокруг парашюта, пока не понял: деревья и крыши уже рядом. Взмыл. Пятно замерло недалеко от лампочки ветряка, потеряло круглую форму.
Села? Ну, как она там? Живая?
И наконец рядом с обмякшим куполом трижды мелькнула электрическая искра.
