Самостоятельная жизнь
Мама перед отъездом оставила мне тысячу наставлений, велела неукоснительно выполнять режим дня и беспрекословно ("Слышишь? Бес-пре-ко-словно!") слушаться Надежду Михайловну. И обещала звонить каждый вечер. Евгений Львович на такси увез маму на вокзал. А мы с тетей Надей остались вдвоем.
Она была полная, добродушная. Стеснялась спорить со мной, когда я хотел сделать что-нибудь по-своему. Только качала закутанной в клетчатую косынку головой:
— Ох, Ромушка, глядит, узнает мама, попадет нам обоим...
Сережка появлялся каждый день, а иногда и оставался ночевать. До сих пор это время у меня в памяти как солнечная и лунная карусель. Днем — путешествия по окраинам, ночью — полеты...
Иногда мы забегали к Сойке. В дом к ней было нельзя, карантин. Мы передавали ей в форточку книжка и пакетики с карамелью, она улыбалась, нерешительно махала ладошкой. Бабка ее, стоя на крыльце, величественно говорила:
— Какие преданные кавалеры. Шарман...
По-моему, она была немного сумасшедшая.
Гуляли мы с Сережкой до пяти часов (в этот час обязательно звонила мама: тут уж будь дома как штык). Маму у уверял, что живу дисциплинированно и по распорядку. Да, гуляю с Сережкой, но в меру. Что ты, мама, никаких приключений!
А Сережка между тем за два приема научил меня плавать. За городом, на Платовском озере был малолюдный пляж, и там Сережка затаскивал меня в прогретую жарким солнцем воду:
— Не бойся, работай руками. Ноги при плавании не обязательны, главное — не выдыхай до конца воздух...
Я тихонько вопил от восторга. И... плыл.
Несколько раз я был у Сережки дома. Видел отца и тетку. Тетка — деловитая, молчаливая, но, по-моему, не сердитая. А отец — тоже неразговорчивый, тихий и как будто виноватый — все время возился с какой-нибудь домашней работой. Со мной ни о чем не говорил, только неловко улыбался...
По ночам улетали мы на Туманные луга или на поле, где стояли каменные идолы и чудовища. Это была древняя степь какого-то исчезнувшего народа. Самое настоящее Безлюдное Пространство. Я любил подолгу ходить среди травы и камней. Просто ходить. Это была такая радость...
А через неделю наша с Сережкой счастливая жизнь нарушилась. Ночью у тети Нади схватило живот, она промаялась до утра, а когда я поднялся, не выдержала:
— Ох, Ромушка, беда-то какая... Скорую надо, а то помру. Наверно, аппендицит.
Делать нечего, я набрал на телефоне ноль-три. Там, конечно сперва: "Мальчик, не хулигань, знаем мы эти шуточки". Потом все-таки спросили наш номер, перезвонили и через час приехали. Тетя Надя еле шевелила губами:
— Ромушка, скажи маме, чтобы приезжала, а то как ты тут один-то...
Но я к тому времени был не один, уже появился Сережка. Часа через два он умело дозвонился до больницы, узнал, что у Надежды Михайловны Соминой не аппендицит, а воспаление кишечника и что сейчас ей лучше, опасности нет, но полежать придется недели две.
— Полетел мамин отпуск, — вздохнул я.
— Ромка, а почему полетел? Разве мы одни не проживем? Я могу совсем перебраться к тебе.
Это была мысль! Но...
— Ох, а мама потом все равно узнает...
— Но это же потом! Она увидит, что все в порядке, и не рассердится. Разве что для вида...
"В самом деле, подумал я. — Даже обрадуется, что я такой
самостоятельный!"
Но самостоятельный был, конечно, не я, а Сережка. Я только и делал, что слушался его. Мы ездили на рынок и в магазин, готовили завтраки и обеды, мыли посуду, каждый день вытирали пыль в комнатах. И успевали побывать в больнице — отвезти для тети Нади передачу с фруктовым соком (остальное было запрещено). Заглядывали и к Сойке.
Сережка оказался гораздо строже тети Нади, все время находил какое-нибудь домашнее дело, и времени для приключений у нас почти не оставалось. Это днем. А к вечеру мы так выматывались, что летать уже не хотелось. Ляжем в моей комнате (я — на тахте, Сережка — на раскладушке), поболтаем немного — и в сон...
Маме я голосом примерного мальчика сообщал каждый раз, что все у нас "в самом замечательном порядке, отдыхай спокойно".
— А где Надежда Михайловна?
— Ушла сдавать молочную посуду.
— Почему она обязательно уходит, когда я звоню? То в магазин, то к себе домой, то еще куда-то...
— Ну... у нее такой распорядок. Тоже режим дня.
На четвертый день мама не выдержала:
— Вот что, голубчик! Ты, наверно, что-то натворил, и Надежда Михайловна уходит нарочно, чтобы не выдавать тебя. Я ее знаю: И врать не хочет, и тебя жалеет.
— Да ничего я не натворил! Честное слово!
— Попроси ее завтра в пять часов быть дома обязательно.
Вот и все! Куда денешься? Можно протянуть еще сутки, но это будет сплошная маята, ожидание маминого негодования.
— Что ты там сопишь в трубку? А?.. Ро-ман...
— Мам... я уж лучше сразу признаюсь....
И признался.
Ох что было! И какой я бессовестный обманщик, и от интерната мне теперь не отвертеться никаким способом, и не будет мне прощения до конца жизни, и...
— Ну, мама! Ну, я же хотел, чтобы ты отдыхала спокойно!
— Я совершенно спокойна! Потому что сию минуту иду на станцию и утром буду дома!
— Господи, да за-чем? Мы с Сережкой тут управляемся совершенно отлично! И еду готовим, и деньги экономим, и...
— Передай своему Сережке, что вздрючка вам будет одинаковая! По первому разряду!
Я передал тут же: Сережка стоял рядом.
— Подумаешь, — вздохнул он. — Мамина вздрючка не страшная...
Он словно забыл, что мама-то не его. Или не забыл, но все равно... Вспомнил, как был когда-то Лопушком?
— Мама, не надо приезжать!.. Ну, позвони тете Эле, пусть она с Ванюшкой у нас поживет!
— Тетя Эля на даче! У нее-то есть полная возможность отдыхать по-человечески!
Мама велела нам запереться, никому не открывать, не высовываться из квартиры и ждать ее возвращения. "И уж тогда я поговорю с тобой как полагается!" Запищали короткие гудки.
— Вот так... — Я поник, будто приговоренный преступник.
— Обойдется, — отозвался Сережка. Не очень, правда, уверенно. — Я вызову огонь на себя...
— У мамы хватит огня на двоих.
— Лишь бы не сказала, чтобы я больше здесь не появлялся...
— За что?! — взвился я. — За то, что ты со мной нянчился?!
Он ответил еле слышно:
— Не нянчился, а дружил.
— Если она что-нибудь... я тогда... куда-нибудь... Вместе с тобой! В самое дальнее пространство, навсегда!
— От мамы-то? — грустно усмехнулся Сережка.
Мы с полчаса сидели молчаливые и подавленные. И вдруг опять затрезвонил телефон.
— Здравствуйте, Рома! Это вас беспокоит Евгений Львович. Мне только что звонила ваша мама и обрисовала, так сказать ситуацию... Она в большом расстройстве...
— Ну и зря, — буркнул я.
— Совершенно с вами согласен! Понимаю, что вы вполне могли бы вести самостоятельный образ Жизни. Но мы должны учитывать свойства женского характера. Поэтому возник такой вариант: что если мне поквартировать у вас, пока Ирина Григорьевна отдыхает? Разумеется, если вы не возражаете...
Конечно, я не возражал! Вариант был не самый приятный, но все же лучше, чем завтрашнее возвращение мамы.
И Сережа вроде бы обрадовался:
— Вот и ладно. А то тетя Настя уже ворчит, что я от дома отбился.
— Но приходить-то будешь? — всполошился я.
— Каждый день!
Евгений Львович перебрался к нам в тот же вечер. С "командировочным" чемоданчиком. Вел себя очень скромно. Опять сказал, что верит в мою самостоятельность, но мужчины должны уступать женщинам в их слабостях. Заявил, что ни в коем случае не ляжет на мамину кровать, будет спать на раскладушке.
— Я ведь, Рома, человек неприхотливый...
Сережа торопливо попрощался и убежал.
А я в то же вечер убедился, какой замечательный человек Евгений Львович.
Раньше я относился к нему прохладно. Поведение его казалось мне наигранным. А теперь я понял: просто у него такое воспитание, такие манеры. И, что ни говорите, а он спас меня сегодня.
Перед ужином он сходил на вечерний рынок, принес помидоры и научил меня делать с ними вкуснейшую яичницу. "По-испански!" Потом заварил очень душистый чай. "Учитесь, Рома, чай — это совершенно мужское дело". А после ужина сели мы за шахматы.
Сережка в шахматах был слабоват, и я соскучился по настоящей игре. А сейчас отвел душу. Правда, не выиграл ни разу, но зато Евгений Львович показал мне два интересных дебюта...
Перед сном он зашел ко мне, присел в бабушкино кресло, мы слово за слово разговорились о всяких делах. Евгений Львович вспомнил, как был мальчишкой, как они с ребятами из просмоленного картона смастерили индейскую пирогу и потерпели на ней кораблекрушение во время грозы и ливня.
— Но все обошлось без драматических последствий, все умели плавать... Кстати, Рома, вы не пробовали учиться плаванию? Я понимаю, что... известные обстоятельства... они затрудняют дело, но тем не менее.
— А я умею! Меня Сережка научил недавно!.. Ой, вы только не проговоритесь маме...
— Ни в коем случае... А что за Сережка?
— Но вы же его видели! Сегодня!
— А! Выходит, вы хорошие приятели? А я, признаться, думал, это случайный мальчик, сосед со двора...
— Почему вы так решили?!
— Ну... по правде говоря, мне показалось...
— Что?! — насторожился я.
— Да ничего. Я, видимо, ошибся... Показалось, что у него с вами мало общего. Почудился, так сказать, недостаток интеллигентности в облике этого молодого человека....
А какой у Сережки облик? Самый для меня хороший — Сережкин!
Я сказал очень твердо:
— Евгений Львович, внешний вид тут ни при чем. Сережка — мой лучший друг. Вернее — он единственный.
— Понимаю вас, Рома. Извините... Но вы неправы в одном: Сережа, возможно, ваш лучший друг, но не единственный. Вам не следует сбрасывать со счетов меня... Спокойной ночи, Рома.
— Спокойной ночи...
Утром Сережка появился Рано. Евгений Львович только еще приготовил завтрак (я бессовестно проспал).
— Ромка, привет! — И Евгений Львовичу: — Здрасте...
— Здравствуйте, молодой человек. Позавтракаете с нами?
Сережка не отказался. Охотно умял свою порцию салата и пшенную кашу с тушенкой. На завтрак прошел в молчании.
Потом я и Сережа отправились на озеро.
Я крутил колеса, Сережа топал рядом. И вдруг сказал:
— Как-то странно он ко мне приглядывался...
— Кто?
— Этот... Евгений Львович.
— Он тебе не нравится, да?
— Ну, почему не нравится? Не знаю... Мы же совсем не знакомы.
— По моему, он хороший дядька.
— Тебе виднее... — Это у Сережки прозвучало примирительно. И все же я почуял: что-то здесь не то.
Но потом было озеро, брызги, горячий песок. Счастье...
А вечером, за ужином, Евгений Львович обронил:
— Гуляли с вашим другом?
— Естественно...
— Кстати... кто его родители?
— Не все ли равно? — Я малость ощетинился.
— Да нет, я без всякого умысла. Просто из любопытства...
— Мамы у него нет. А папа... он, по-моему, плотник. Ну и что?
— Абсолютно ничего, почтенная и древняя профессия, сам Иисус Христос был плотником... Только посоветуете Сереже — чисто по дружески — не втягивать воздух, когда он ест помидорные ломтики. Из-за этого летят брызги, и... ну, вы понимаете.
Я сказал напрямик:
— Евгений Львович! Почему вы его невзлюбили? Так сразу!
— Я? Бог с вами, Рома! Яготов согласиться, что у вашего друга масса достоинств. Но меня тревожит вот что...
— Что "вот что"?
— Мне кажется, вы слишком подчинены его влиянию. Это при вашем-то развитии! Ваш интеллект не должен быть закрепощен.
— Я нисколько не подчинен! Наоборот! Сережка, что я скажу, то и делает! Даже не знаю почему!..
— Это внешне, Рома. А по сути дела...
— И по сути! И по-всякому!.. Вы же его совсем не знаете!
— Ну, хорошо, хорошо. Простите ради Бога! Я не коснусь больше этой темы, раз она вам неприятна.
Я промолчал: в самом деле, мол, неприятна, учтите это.
Он, однако, не учел:
— Впрочем, несмотря на внешнее отсутствие просвещенности, внутри у этого мальчика чувствуется нечто...
— Что именно?
— Трудно сказать... например, какие у него глаза! Он просвечивал меня как рентгеном.
По-моему, нормальные были у Сережки глаза. Зеленовато-серые, добрые. Меня он никогда ими не просвечивал. Я так и сказал. Евгений Львович добродушно засмеялся:
— Ну и ладно. Ваша преданность дружбе делает вам честь. И ваше доверие... Вы, кажется, дали ему ключ от квартиры?
— Вовсе нет! Почему вы решили?
— Но утром Сережа появился без звонка.
Тогда засмеялся и я:
А у него свой ключ! Волшебный! Походит ко всякому замку! — И это была правда.
Больше мы о Сереже не говорили и вечер провели как добрые знакомые, за шахматами. И я выиграл одну партию из четырех.
В общем, все было не так уж плохо. И мы с Сережкой жалели только, что нельзя теперь летать по ночам. Евгений Львович — не тетя Надя, спал чутко, вставал ночью по несколько раз. И Сережка говорил, что "сонное" заклинание вряд ли на него подействует.
Но случилось так, что выпала нам свободная ночь!
Как-то вечером Евгений Львович предложил:
— Рома, не могли бы вы пригласить Сережу переночевать у вас? Дело в том, что у меня нынче дежурство в институте, и оставлять вас одного... сами понимаете...
Ишь ты! Когда приспичило, забыл и о Сережкиной "неинтеллигентной" внешности и о "влиянии" на меня.
— Хорошо, — отозвался я сухо. — Возможно, он согласится.
А в душе возликовал!
И вот, как раньше, помчались мы к школьному стадиону нашей взлетной площадке. Все было чудесно!
Случилось одна только маленькая неприятность: на полпути слетела с педальной шестерни цепь.
Сережка посадил меня в траву, перевернул велосипед и стал натягивать цепь на зубчики. Тихонько чертыхался.
А мне было хорошо. Я сидел, привалившись к штакетнику, и слушал ночных кузнечиков. За спиной у меня, через дорогу, был сквер, там громко журчал фонтан — его забыли выключить на ночь. Я завозился, чтобы оглянуться: видно ли струю над кустами? Если она высокая, то должна искриться под фонарем.
Сережка вдруг быстро сказал:
— Ромка, смотри! Двойная звезда, летучая!
— Где?
— Да вот же, правее антенны... Не видишь?.. Ну, все, улетела... два таких огонька были. Может, НЛО?
Он как-то чересчур громко и возбужденно говорил. А я пожал плечами. Подумаешь, НЛО! Мало мы разве видели всяких чудес?
— Готова цепь-то?
— Поехали, Ромка!
Полеты в эту ночь были хорошие, но от прежних ничем особенно не отличались. Поэтому не очень запомнились. Зато запомнился разговор, когда мы уже вернулись и легли.
— Сережка! Безлюдные Пространства — он сказочные?
— Это как посмотреть... — Сережка зевнул.
— Я вот о чем! Наверно, их кто-то придумал! Вместе со сказками. На каждом — своя. Так здорово придумал, что они появились на самом деле... А потом сказка кончилась, и Пространства остались...
Сережка хмыкнул:
— А заводская территория? Там тоже, что ли, сказка была? Танки делали, чтобы людей утюжить...
Я сник. Лопнула моя теория. Сережка сказал задумчиво:
— Хотя, конечно, бывают и придуманные Пространства.
— Вот видишь!
— Да... Есть люди... выстраиватели таких Пространств.
Он так и сказал — не "строители", а "выстраиватели". И мне почему-то неуютно сделалось. А Сережка — дальше:
— Ромка, они ведь всякие, эти люди. И придумывают всякое...
— Какое "всякое"?
— Вранье, например... Притворится человек хорошим, а сам все время врет. И вокруг него целое пространство... обманное.
— Ты... это про Евгения Львовича, что ли?
Сережка сел на скрипучей раскладушке.
— Ромка... это не мое дело, я понимаю. Но вот он женится на твоей маме...
— Ну и что?
— Если не хочешь слушать, скажи.
— Нет, говори! — Я тоже сел.
— Он женится, а потом разведется... И сразу: "Размениваем квартиру! На две части!" Ему ваша жилплощадь нужна, вот и все!
Я даже задохнулся! Конечно, Евгений Львович и Сережка не терпят друг друга, но додуматься до такого!..
— Ты... что, из провала свалился, да? Он любит маму!
— А если любит...
— Что? Говори!
— Я не знаю, Ромка... Получается, будто я шпион и доносчик. А если не скажу — тогда будто тебя предал...
— Что случилось-то?! Не тяни резину!
— Наверно, не надо было мозги тебе пудрить с этой двойной звездой. Надо было, чтобы ты сам увидел. А я испугался...
— Чего испугался?
— Что ты заметишь... Ромка, если человек на ночном дежурстве, почему тогда гуляет с какой-то теткой?
Я сдержал всякие вскрики и расспросы. Помолчал. Подумал.
— Ну и что?.. Сережка, может, он просто сотрудницу с кафедры домой провожал. Потому что поздно и она боится...
— Ага, провожал... — У Сережки прорезались какие-то злые, "уличные" нотки. — А на фига тогда лапать и целовать?.. А как услышал меня — сразу за угол... Может, думаешь, что я его не узнал, перепутал? Или вру?
Я понимал, что он не врет. И не знал, что сказать.
— Сережка, да ну его к черту. Давай спать.
