Путешественники не плачут
...Есть у меня небольшой рассказ с названием "Путешественники не плачут". Я дал ему это название, чтобы так озаглавить сборник рассказов и тем самым "заткнуть дыру" в издательской заявке. Потому что сначала заявил большую повесть, которая именно так должна была называться. К сожалению, повесть не "склеилась".
А склеить ее я собирался из трех больших рассказов — тоже незавершенных. Сейчас перечитываю конспекты и корю себя за лень и неумение.
Первый рассказ — "Лось ударит копытом". Начинался он так.
Перед Новым годом сотрудник биостанции Сергей Брагин получил письмо. Незнакомые люди сообщали, что жена его покойного двоюродного брата — Татьяна — умерла от сердечного приступа...
До Новокаменска было больше трехсот километров. Поезд уходил только ночью. Сергей позвонил в аэропорт, и знакомые ребята из транспортной группы прислали за ним мотоцикл. Через час в Новокаменск спецрейсом отправлялся вертолет геологов...
Сергей вернулся третьего числа. Он толкнул дверь, пропуская вместе с морозным облаком закутанного мальчика. Пар поднялся к потолку и затуманил желтую коридорную лампочку. Из кухни появилась соседка Зинаида Филипповна. Увидела мальчика, подперла пальцем щеку и приготовилась запричитать. Сергей глянул на нее из-под шапки, и соседка скрылась.
— Эдик! — позвал Сергей, подталкивая мальчика к дверям своей комнаты. Дверь напротив распахнулась, и в ярком ее прямоугольнике мальчик увидел коренастую фигуру в мохнатом свитере и с косматой головой.
— Ну вот, приехали мы, Эдик, — сказал Сергей, придержав мальчика за плечо. — Это Игорек. Мой племянник.
— Ну-ну, — отозвался Эдик. — Кормить вас?
— Кормить, — согласился Сергей.
— Света, кормить! — крикнул через плечо Эдик.
— Слышу, — донеслось из комнаты.
Сергей сказал:
— Я сейчас зайду...
В комнате Игорек опустил на стул маленький чемодан. Встал валенками у края распластанной на полу медвежьей шкуры. Оглянулся, тихо спросил:
— Можно на ней посидеть?
— Сидеть, лежать, стоять на голове. Все можно, — сказал Сергей. — Только разденься сначала. — Давай помогу распаковаться.
— Спасибо, я сам...
Сергей опять вышел в коридор.
— А где его вещи? — спросила из кухни Света.
— Какие там вещи. Комод, что ли, везти? Одежонку его забрал, вот и все. Учебники еще...
— В каком он классе?
— В четвертом.
— В интернат, может, его записать?
Сергей помолчал.
— Далеко они все. И мест, наверно, нет. Кто запишет в середине учебного года?
— А если в Литвиновку? Не думаешь?
— Не думаю, — сказал Сергей.
...Потом Света кормила полусонного Игорька на кухне, а Сергей и Эдик сидели в комнате Эдика и, смущенно поглядывая на дверь, прятали под стол четвертинку — не от Светки, от мальчика.
Сергей рассказывал, как важная дама из какого-то педагогического учреждения не хотела отдавать ему мальчика. "Вы, мол, не имеете права, мальчик должен быть помещен в детский дом, у вас нет документов об опекунствве..."
— Я говорю: "Если вы оглянетесь, то сможете заметить позади себя дверь..." Она говорит: "Молодой человек!" Я говорю: "Потрудитесь этой дверью воспользоваться"...
— Воспользовалась?
— Не сразу... Но воспользовалась. А я забрал в школе Игорешкины документы. А по пути взял билеты на самолет...
— Ну... и как он? Мальчик-то...
— Плачет иногда. И укачало в самолете... А в общем ничего...
— В общем ничего... — непонятно повторил Эдик. — Не боишься стать отцом-одиночкой? Может, Светка дело говорит: устроить его в Литвиновку? Интернат хороший, директор свой человек...
— Сережа прав, далеко до Литвиновки, — сказала заглянувшая в комнату Света. — И вообще...
— Вот именно: "и вообще"... — Сергей отодвинул стакан и забарабанил по столу. — Я себя помню. Летом, когда уже война кончилась. У нас в детдоме то у одного мать или отец найдутся, то у другого. Каждый только этого счастья и ждал. Один раз повели нас на прогулку, и увидел я — идет по улице хромой дядя Гриша, наш бывший сосед — отец моего дружка Вовки. Три года я его не видел, а узнал. Как рванулся, как вцепился в него! Так и не отпустил, пока к директорше ходили, пока мои вещички собирали... Оказалось, дядя Гриша с семейством в этот город насовсем переехал. Я у них полгода жил, потом уж отец с Сашкой отыскались... Вроде бы чужие совсем они, дядя Гриша и тетя Катя, а ведь взяли, как родного.
Эдик сидел с напряженным лицом. Ему было неловко от того, что приходится со вниманием и сочувствием слушать уже хорошо известную историю. Он знал все: и то, что Сергей жил у дяди Гриши, и что лишь через полгода у него отыскались отец и брат, и что мать так и не нашлась — наверно, погибла при бомбежке, когда маленький Сергей отбился от эшелона... Сейчас Сергей слегка размяк. Но вдруг встряхнулся, оборвал рассказ. Только добавил тихо:
— Нельзя же так... Я у него один.
— Да ведь ты его видел-то до этого случая раза два, да и то мельком, — осторожно заметила Света.
— Все равно...
Эдик торопливо согласился:
— Я понимаю... А он к тебе как? Ничего?
Сергей пожал плечами...
Здесь необходимо отступление. Объяснение. Дело происходит в 1960 году. В двухэтажном деревянном доме, который стоит на самом краю города, рядом с лесом. В начале шестидесятых я сам — молодой, неженатый — жил в таком доме на окраине Свердловска, в семье своей старшей сестры и ее мужа-охотоведа. Здесь обитали сотрудники Института охотничьего хозяйства, недавние выпускники московских и уральских биофаков. Дом был как бы пропитан духом северных экспедиций, таежных и речных приключений.
Покрытые сосновым лесом Уктусские горы подступали к самому дому. Ближняя часть леса считалась парком. Наверно, поэтому на круглой макушке ближней горы (с нее открывался вид на город) поставили бетонную скульптуру: лось и лосиха в натуральный рост, а то и крупнее. У лося были могучие разлапистые рога... Потом рога, конечно, обломали, черные лосиные бока исписали, исцарапали, но в ту пору скульптура была еще "во всей красе". Местные ребятишки любили сидеть на лосиных спинах и не обижали своих бетонных друзей...
Это все вошло в рассказ...
Утром Игорек проснулся на новом месте.
Снег за окном был солнечно-желтый, и тени от сосен лежали синими полосами. У вершины горы деревья расступались. Она возвышалась над лесом круглой сверкающей шапкой. Немного ниже ее макушки, на чистом пространстве снега чернели два лося. Сбоку от них тоже синела тень.
Игорек смотрел без интереса и удивления. Он просто смотрел, и мысли его были равнодушными, как отдельные слова: "Окно. Снег. Лес. Гора. Лоси стоят..."
Лоси задержали его взгляд. Игорек вдруг почувствовал, что чего-то ждет. Он понял: он ждал, когда лоси шевельнутся. Если бы они зашагали по снегу или хотя бы качнули головами, Игорек перестал бы на них смотреть. Он ни к чему не чувствовал интереса. Просто подумал бы: "Вот лоси пошли". Но неподвижность животных была непривычной для глаза. И он продолжал смотреть. Он даже повернул на подушке голову, чтобы удобнее было наблюдать. И тут же услышал голос Сергея:
— Проснулся?
— Да, — тихо сказал Игорек.
— Будешь вставать? Или еще полежишь?
Было все равно, лежать или вставать. Он так и сказал:
— Все равно.
— Тогда вставай, — решил Сергей. Он сидел у письменного стола и тяжелым охотничьим ножом чистил картофелину. Длинные ленты кожуры отрывались и падали на разостланную в ногах газету. Еще неочищенные клубни раскатились по столу среди книг.
Жизнь брала свое. Среди неотступных мыслей о маме, среди приступов тоски стал в конце концов проступать интерес к окружающему. И однажды Игорек спросил:
— А что это за лоси на горе?
Сергей обрадовался проснувшемуся мальчишкиному любопытству.
— Если хочешь, пойдем посмотрим! И вообще прогуляемся по лесу...
Игорьку было по-прежнему все равно, однако... пойти в лес было все-таки, кажется, лучше, чем сидеть в комнате. И они пошли. И Сергей, стараясь по пути разговорить племянника, разговорился сам. И прочитал Игорьку свои стихи:
Склон ветрами испытан.
Сосны высятся строго.
На камнях синий лед...
Лось ударит копытом —
И проснется дорога.
И тебя позовет...
Кажется, у меня, автора, это была первая мысль не просто о дороге, а о Д о р о г е. А для Игорька — первый толчок освобождения от непрерывной печали. Смутная пока догадка, что в дороге (в Д о р о г е!) может быть спасение.
— Дядя Сережа... А ты, когда пойдешь в какую-нибудь экспедицию... можешь взять меня с собой?
Сергей притянул закутанного мальчишку к своему полушубку.
...Потом, если верить раздерганным строчкам плана, многое еще было непросто. У Сергея — никакого опыта отцовства. У мальчишки — рецидивы тоски по прежней жизни. А тут еще соседка Зинаида Филипповна обвинила мальчишку в мелкой краже ("Да я не обижаюсь, я понимаю: сирота, безотцовщина..."). Сергей дуре-соседке не поверил, но Игоря отругал за грубость ("Она все же взрослый человек, а ты ей такие слова...") Ну, одно, другое, дошло даже до слов: "А может, тебе и правда лучше будет в интернате?"
Игорь бежал из дома. Сергей, Эдик и его собака-лайка Уран отыскали его довольно быстро — в лесу, у чахлого самодельного шалашика и полупогасшего костерка. Игорек не сопротивлялся и ничего не говорил, когда Сергей на руках нес его домой. Нет, у самого дома все же сказал:
— В интернат все равно не пойду. Лучше умру...
— Тогда больше не валяй дурака, — буркнул двоюродный дядюшка. Хотя чуть не вырвалось другое: "Балда, я без тебя тоже... чуть не помер..."
Больше они не ссорились. Игорек после этого словно сразу повзрослел. Он теперь уже не плакал по ночам. И вообще не плакал. До того летнего дня, когда Сергей и Эдик сказали, что нынешнюю экспедицию взять его не могут. Ну, никак.
— Ты же обещал! Еще зимой!
— Но не в такую же! Это трудная дорога!
Впрочем, это уже из другого рассказа. Он должен был называться "Путешествие будет опасным" — под таким названием шел тогда на советских экранах американский вестерн "Дилижанс".
Путешественники не плачут. Игорек это знал. И он крепился. Он сдерживался, пока была хоть капелька надежды, что его возьмут. Но ему снова сказали
— Нет.
И он заплакал. Потому что было уже все равно.
Этого никто не заметил сразу. Он просто отвернулся. Но скоро его о чем-то спросили, а он не ответил. И тут увидели, что его худые лопатки тихо вздрагивают под новой сиреневой футболкой.
Тогда ему сказали:
— Ну... черт с тобой.
Еще ему сказали, чтобы он не хныкал, если будет солоно в пути. И пусть не рассчитывает на поблажки.
Боже мой, разве он хотел поблажек!
Он повернулся. Он ждал только слова, чтобы помчаться за рюкзаком.
Сергей никогда не думал, что слезы на мальчишечьих щеках могут высыхать так быстро...
Третий недописанный рассказ, который должен был стать последней частью повести, назывался по-разному: "Три патрона", "Последний патрон" или просто "Патрон".
Для соединения с предыдущими эпизодами нужна была сюжетная вставка. В ней следовало объяснить, для чего и как Игорек и Сергей оказались вдвоем на лесистом берегу реки, вдали от жилья, в двадцати километрах от лагеря экспедиции. В общем как-то оказались. И возвращались в лагерь вдоль реки. Берег местами был болотистый. Сергей вытаскивая из жижи ноги, уперся в корягу прикладом малокалиберной винтовки. Винтовка оказалась заряженной. (Из рассказов таежных людей я знал, что такие случаи бывают несмотря на всяческие предосторожности). Пуля попала Сергею в плечо...
Сергей сперва крепился, рана, мол, неопасная, дойду. Но скоро ослабел. Они забрались на приткнувшуюся к берегу баржу. С нее было легче сигналить лодкам или крупным судам, которые ходили по реке.
Несколько лет назад моторист буксирного катера по неопытности посадил пустую баржу на мель. Сам он снять ее не мог, а пока пришла помощь, спала вода и баржа оказалась на песчаном острове. Там она и осталась, чтобы рассыхаться на солнце и давать приют случайным путешественникам в маленькой кормовой каюте.
Сейчас баржа снова была окружена водой. Она стояла на отмели, и от берега ее отделяла протока. Течение нагнало в протоку обрывки плотов и отдельные бревна, которые сгрудились там так плотно, что до баржи по ним можно было добраться как по мосту...
Игорек, как умел, перевязал Сергею плечо с нестрашной на вид ранкой (круглая дырка, из которой иногда толчками выкатывались красные ягоды-капли). Помог лечь на топчан. Поспешил на палубу, чтобы покричать и помахать тем, кто будет проплывать мимо. Проплыла лишь одна моторка. Далеко. Люди на ней не обратили на мальчишку внимания. Или не поняли, что у него беда. Чтобы сильнее привлечь их внимание, Игорек зарядил винтовку и пальнул в воздух. Но малокалиберка щелкнула совсем негромко — словно треснул в лесу сучок. Игорек вставил новый патрон, но сообразил — это последний. С досадой отбросил винтовку. Она стукнула о палубу, подскочила и упала с борта. Сначала на плоты, затем скользнула между бревен в воду...
Игорька не очень огорчила потеря. По сравнению с бедой Сергея это был пустяк. В конце концов, дикие звери нападут едва ли, а вот что будет с Сергеем...
Тот был в забытьи — то ли дремал, то ли потерял сознание.
Игорь опять выбрался на палубу, потом на берег. Набрал сушняка, сложил на палубе костер. В сумерках разожжет его. Должен же кто-то заметить! Он действовал почти автоматически, изо всех сил скрутив в себе страх и отчаянье. Нельзя было ни бояться, ни впадать в панику. Иначе... Но думать про иначе он себе тоже не разрешал.
А несчастья сыпались одно за другим. Оказалось, что спички в кармане Сергея намокли, когда он провалился между бревнами, пробираясь на баржу. Оставалось сигналить с баржи слабым фонариком. Но и фонарик не включился. В лучах закатного солнца Игорек разглядел, что в крохотной лампочке лопнул волосок.
Если бы сохранился хоть один патрон! Можно было бы вытащить пулю, высыпать порох, осторожно раздавить лампочку, соединить волосок, сунуть в порох, нажать выключатель. Вольфрамовые усики загорятся на миг, порох тоже...
Такой способ добывания огня (испытанный мною на практике) я позже описал в повести "Та сторона где ветер". Но там у маленького Ильки изначально был патрон. У Игорька не было. Его следовало добыть со дна реки вместе с винтовкой.
Рассказывая, как Игорек нырял за винтовкой, я отчетливо помнил, как в детстве сам плавал под плотами (дурацкая романтика пуще страха) и как однажды застрял там в проволоке. Но для меня и моих приятелей это было не больше, чем мальчишечьей дурью, а для Игорька — преодолением...
И он нырял, нырял. Последний раз — уже в глухих сумерках...
Он нырнул и сразу услышал толчки легкого дребезжащего звука. Сперва Игорек подумал, что это кровь звенит в ушах. Но звук был слишком равномерный и далекий. Игорек понял: "Двигатель. Пароход". Он отчаянно заторопился. Он знал, что, если пропустит пароход, почти не останется надежды помочь Сергею до утра. Если и остановит какую-то лодку, там ведь не окажется врача. А на пассажирском судне врач наверняка есть...
Несколькими гребками Игорек растолкал черную тяжелую воду и нащупал уже знакомое бревно с острой проволокой. Потом дал течению протолкнуть себя еще на метр и ухватился за скобу.
Игорьку казалось, что он нырнул уже не пятый, а сотый раз. Он нащупывал знакомые проволочные петли, а длинный крючковатый сучок обрадовал его, словно чем-то мог помочь. "Ты здесь? — мысленно сказал ему Игорек. — Ну, сиди".
Он успел нащупать ногами приклад винтовки еще до того, как кровь стала колотить в голову резиновым молотком. Но прежде, чем Игорек вытащил винтовку из щели, ему пришлось выпустить из легких воздух. Теперь он не слышал шума пароходной машины. Он слышал свое сердце, каждый толчок которого отдавался в ушах гулким двойным ударом. Уцепившись пальцами ног за проволоку, Игорек перевернулся и рванул приклад. Винтовка выскочила из щели.
Игорек знал, что одной рукой он не выгребет из-под плота против течения, не одолеет проклятые три метра. И он стал двигаться к краю плота, перехватывая бревна левой рукой, в правой он держал винтовку. Прошло уже секунд сорок, как он был под водой.
Вода не пускала. Мягко, но настойчиво она толкала Игорька назад, в путаницу проволоки и вставших торчком бревен, под непробиваемую крышу, туда, где нет ни единого пузырька воздуха, где, наверно, даже рыбы задохнулись бы под черной неумолимой тяжестью.
Игорек рвался к воздуху. Со скользких бревен срывалась рука. Он извивался всем телом, дергал ногами, чтобы скорей, скорей выбраться из-под плотов. Воздух был совсем близко, над головой, над бревнами. Его там было очень много, полный купол неба, до самых звезд...
Снова на пути оказалась проволока, которая помешала ему первый раз и которую он благополучно миновал во второй, третий, четвертый... Игорек понял, что сейчас нужно бросить винтовку. Грудь и горло сдавили тугие обручи. Стало красно в глазах, словно он смотрел на солнце сквозь закрытые веки. Нужно было бросить винтовку и двумя гребками выскочить на поверхность. Иначе сейчас придется открыть рот и вдохнуть тяжелую, как ртуть, воду.
Игорек не отпустил винтовку. Он даже сейчас помнил, что тогда придется нырять еще раз, а это он не сможет. Игорек крикнул. Крикнул отчаянно и молча, не разжав губ. И это его отчаяние отвоевало у воды еще две секунды...
Потом он сделал все, что было задумано. Порох, фонарик, взлетевшее пламя, затрещавший на палубе костер... Пароход приближался...
Со стороны могло показаться, что мальчик дразнит широкой курткой огонь, как матадоры дразнят плащами разъяренных быков. Оранжевые блики падали на черную воду, отмеряя неравномерные взмахи: три коротких, три длинных, три коротких... Три точки, три тире, три точки. S... O... S... Это был сигнал, увидев который, ни одно судно не пройдет мимо...
Вот так и заканчивалась (должна была закончиться) повесть "Путешественники не плачут". Если не считать нескольких строчек эпилога, который имел цель окончательно убедить читателей, кто конец — благополучный. Хотя можно ли говорить о полном благополучии: ведь печаль, спрятавшаяся глубоко в душе не исчезнет совсем. Единственное спасение от нее — Дорога...
