Эпилог. БАРАБАНЩИКИ, МАРШ!
Мраморные колонны разрушенной базилики — древнего храма в Херсонесе — кажутся с моря белыми свечками. Словно кто-то расставил их среди желтых камней. А море — синее-синее, и лишь у самого борта лодки оно как бутылочное стекло. В этом зеленом стекле висят медузы, похожие на большие прозрачные пуговицы. А ближе к берегу просвечивают бурые и косматые, как шкура мамонта, водоросли. Они качаются туда-сюда вслед за волной.
Ялик, стуча мотором, шел вдоль берега и постепенно подбирался все ближе к скалам. Наконец человек, сидевший на корме, сказал:
— Хватит. А то тюкнемся килем о камни.
Другой человек, молодой и веселый, поддержал его:
— Точно. А ну десантируйтесь на берег! Тут глубина по колено... Эй, лодку перевернете!
Два мальчика охотно гаркнули "ура" и с борта прыгнули в море.
Глубина оказалась не по колено, а выше пояса.
— Ой-ей-ей! — завопил темноволосый мальчишка с острыми лопатками под белой сетчатой майкой. И обернулся к шлюпке. — Ладно, Сашенька, припомним! А еще брат... Я вчера весь вечер штаны гладил!
Старший брат с шутливым раскаянием сложил на груди ладони:
— Ей-богу, не виноват. Здесь рефракция, преломление света в воде, а я не учел. Казалось, что совсем мелко.
— Рефракция... — проговорил братишка. — Знаю я вас, физиков...
Другой мальчик сказал:
— Саш, это он не из-за штанов. Это он боится, что письмо для Наташки в кармане размокнет.
Он тут же заработал полновесную порцию соленых брызг и, хохоча, кинулся к берегу, чтобы спастись от более страшной мести.
— Генка, Сергей! К обеду будьте дома, а то тетя Лиза вам покажет! И не лазьте на глубину! — крикнул Саша мальчикам.
И ялик стал уходить.
По камням они выбрались на узкий галечный пляж в тени желтого ноздреватого обрыва. Отыскали местечко, куда из-за каменистой кромки берега падало солнце. Скинули шорты и разложили на солнышке. Генка вынул из кармана мокрый, сложенный вчетверо листок, выразительно глянул на Серёжу, развернул бумагу и расстелил на камне, придавив уголки голышами. Сквозь изнанку листа проступали чернильные буквы.
Было еще раннее утро, и на пляже стояла влажная прохлада. Зябко передернув плечами, Серёжа стал выжимать на себе подол рубашки.
Генка сказал:
— Жди теперь, когда все высохнет...
— Можно выжать и надеть, — предложил Серёжа.
— Ага! И ходи потом в жеваном.
— Все равно к концу дня и штаны и рубаха всегда мятые, — рассудительно заметил Серёжа.
— Это у тебя. Потому что карманы набиваешь.
Серёжа промолчал. Встал на колени и запустил руки в мелкие камушки.
Это лишь на первый взгляд казалось, что на берегу простая галька. На самом деле прибой перемешал с обломками камней обточенное бутылочное стекло, кусочки мрамора от херсонесских дворцов, сухие крабьи клешни, позеленевшие пуговицы с якорями, мелкие ракушки, автоматные гильзы, человеческие кости и осколки древних амфор. Куда ни шагни — находка.
Правда, сейчас Серёжа не подбирал все подряд. А в первые дни карманы у него просто трещали. Саша даже посоветовал ему надевать длинные штаны, подвязывать у щиколоток веревочками и полностью загружать трофеями штанины.
Смех смехом, а вот и сейчас попался осколок горлышка от кувшина. Сверху выпуклый ободок, а под ним волнистый узор.
— Ген, смотри...
Генка с вежливым интересом посмотрел и признал, что находка стоящая. Потом со вздохом сказал:
— Давай уж выжмем да оденемся. Не сидеть же до обеда.
Минуты через три по лестнице, вырубленной среди желтого ракушечника, они выбрались наверх. Здесь уже начинался зной. Нагревались глыбы развалин. В сероватой, с мелкой россыпью желтых цветов траве заводили песню кузнечики. Пахло сразу водорослями, теплой травой и сухой пылью древних камней.
Ребята поднялись на холм к сигнальному колоколу, висевшему на квадратных каменных столбах.
— Ого... — сказал Серёжа.
На зеленой от старости кромке колокола кто-то белой краской написал:
НАТАША
Вчера еще надписи не было.
Можно было бы спросить Кузнечика: "Не твоя работа?" Но нет уж, хватит дурацкой шутки насчет письма.
Генка тоже увидел надпись. Глянул на Серёжу и промолчал.
Они сели на фундамент дома, в котором две тысячи лет назад жил не то винодел, не то гончар.
Распахнулась перед ними громадная синева. На краю этой синевы маячил одинокий сторожевик — он казался крошечным и прозрачным.
Донеслась еле слышная перекличка горнистов: в Северной бухте на боевых кораблях поднимали флаги.
А впереди был бесконечный день, полный веселого солнца, плеска воды, неожиданных событий и удивительных находок...
Генка неловко завозился на камне, вытащил из кармана мокрый помятый листок. Развернул на колене и прикрыл его ладонями.
— Письмо я вчера еще отправил, — сказал он тихо. — А это... Это я сочинил так... Про нас...
Серёжа чуть встревоженно молчал и ждал. Генка был какой-то очень уж серьезный.
— Это песня? — спросил наконец Серёжа.
— Нет... Это просто стихи, наверно. Ну, не совсем стихи. Я не знаю, что получилось.
— А можно? — Серёжа нерешительно потянулся к листку.
Генка вскинул обеспокоенные, почти жалобные глаза.
— Смеяться не будешь?
— Я? — искренне удивился Серёжа. — Когда я смеялся?
— Да... А над письмом...
— Ген, — испуганно сказал Серёжа, — я же так, по глупости. Ну, язык подвернулся... Ну, я же не знал, что ты обидишься...
Генка молчал, покусывая губы.
Серёжа зажмурился и сказал:
— Кузнечик, прости...
Генка словно встряхнулся.
— Да ты что! Я же не поэтому. Боюсь я... Ты уже спал, а я писал, писал. Коряво получилось. Хотел, чтобы хорошо, а... Ну, бери.
Он сам положил Серёже на колени обмякший прохладный листок. Серёжа увидел лиловые расплывшиеся строчки:
Над крепостью старой качнулась звезда,
Хотя была тишина.
И все еще людям грозила беда,
Всеобщая, как война...
Тревога мягко накрыла Серёжу, словно холодная тень. Генка писал о сказке — немного запутанной и странной. Она придумалась, когда ехали в Севастополь. Но это была не совсем сказка, потому что речь шла о Генке и Серёже. Будто они вдвоем попали в старинный город у моря — знакомый и в то же время фантастический. И вдруг Серёжка исчез. Словно обиделся на Генку непонятно за что. Он ушел, не оглянувшись, вдоль бесконечного пляжа, затерялся среди людей. А люди были встревожены, и предчувствие близкой беды проносилось по улицам, как порывы предгрозового ветра. Это предчувствие задело и Генку, но больше всех тревог мучило его одно: где Серёжка? Куда он ушел? Почему ушел?
Опустевшими пляжами, заросшими улицами, по каменным плитам и лестницам, на которых шуршали сухие листья, Генка шел, шел и добрался к вечеру до старой крепости. И там на каменном козырьке стены он увидел Серёжку. Забрался к нему, встал сзади и чуть сбоку. Спросил тихо:
— Зачем ты ушел?
Серёжка обернулся. Сначала вздрогнул, а потом узнал Генку и улыбнулся. И сказал:
— Вот хорошо. А я шел, шел, потом оглянулся, а тебя нет. Думал, ты тоже идешь, а тебя нет. Забрался сюда и стал ждать. Я знал, что придешь.
И вечер сделался обычным вечером, за которым приходит спокойная ночь, а потом хорошее солнечное утро. И стало ясно, что предчувствие беды — пустой страх из-за глупых выдумок и нелепых слухов. Потому что когда встречаются друзья, несчастья отступают и прячутся с глаз... Вот об этом были Генкины стихи.
Серёжа не знал, как они написаны: коряво или наоборот — звонко и отточенно. Он просто увидел странный город, ощутил Генкину тревогу и тоску. И обрадовался встрече. И даже в горле заскребло, когда прочитал:
...Теперь, когда мы снова вдвоем,
Закрыты пути беде.
И мы с Серёжкой вдоль моря бредем
По щиколотку в воде.
— Ты это так написал... Лучше, наверно, нельзя... Или, наверно, можно, но для меня лучше не надо... Генка...
— Что?
— Не знаю... Просто Ген-ка...
И они засмеялись.
Это было настоящее счастье: сидеть рядом с лучшим другом Кузнечиком, впитывать плечами горячее солнце, видеть море и знать, что в любую минуту можешь с разбега кинуться в волны, уйти, как в сказку, в голубую глубину. Но счастье не бывает полным. И через пять минут Серёжа сказал:
— Митьку бы еще сюда. И Димку...
— И Данилку. И всех наших, — поддержал Генка.
"И Наташу", — мысленно улыбнулся Серёжа.
— Может, когда-нибудь повезет чтобы все вместе... — добавил Кузнечик.
"Может, и правда повезет", — подумал Серёжа. Ведь и ему повезло. Прямо как в сказке.
...В тот день, после шумного случая в троллейбусе, он проводил мальчишку и его сестренку до самого кинотеатра. За билетом с дядей Витей он, конечно, не поехал. Потом он ушел к Генке и пробыл там до ужина.
Виталий Александрович Вяткин — бывший дядя Витя — уехал в тот же вечер. Он взял в кассе только один билет, себе.
Серёжа не стал с ним прощаться. Из своей комнаты он слышал, как тетя Галя сказала брату:
— Изверг ты. Ведь он же еще ребенок...
— Не ребенок, — сказал дядя Витя. — Он сумел выбрать себе путь. Пускай и отвечает.
"Только не перед тобой", — подумал Серёжа.
Папы дома не было. Он вернулся поздно, после дядюшкиного отъезда. И тогда все узнал.
Он молча притянул к себе Серёжку, положил ему на голову большую ладонь, слегка взъерошил волосы. Они стояли так в полутемной прихожей, и Серёжа думал, что с отцом ему в жизни очень повезло. А отец, видимо, решал, как же теперь быть.
И в этот момент случилось то, что можно считать чудом, а можно — самым обыкновенным делом. У двери позвонили, и оказалось, что пришёл Саша.
Никогда раньше он не приходил к Серёже.
Конечно, в первый миг Серёжа удивился и встревожился: что-нибудь с Генкой?
— Да все в порядке, — сказал Саша, поймав Серёжин взгляд. И обратился к отцу: — Вы уж извините за поздний визит. Хотел сначала по телефону, да так, думаю, лучше.
— Это Саша, Генкин брат, — объяснил Серёжа.
— Ну так проводи гостя в комнату, — сказал отец. — Очень рад.
— Я, собственно, не к Сергею, а, скорее, к вам, — нерешительно проговорил Саша, когда его усадили на стул. — Есть один вопрос... Говорят, Серёжа с дядюшкой собирался в Севастополь.
— Сорвалось, — сказал отец.
— Да, знаю... Пока не сорвалось, хотел я им с Генкой, с братцем моим, сделать нечаянную радость. У меня там работа, в командировку собираюсь. Думал, возьму брата, а в Севастополе они встретятся. А теперь что?.. Может, мне их двоих забрать? Сам-то я буду занят, но у меня товарищ там есть, а у него мама. Она бы присмотрела.
Вот тогда, честно говоря, Серёжа не выдержал. Он торопливо ушел в свою комнату, вцепился в клинок на стене и прижался лбом к тонкому холодному железу. Еще не хватало разреветься при Саше...
— Пойдем на раскопки. Может, уже начали работу, — сказал Серёжа.
И они пошли в западную часть Херсонеса, где ленинградские студенты раскапывали храм десятого века. Но студентов еще не было. Серёжа и Генка не торопясь побрёли среди травы, среди зарослей дрока, в которых лежали каменные плиты и обломки колонн. Вышли на площадь у разбитого бомбами Владимирского собора.
В этот ранний час в Херсонесе было пусто. Лишь у крытой галереи, где выставлены для зрителей необъятные глиняные вазы — пифосы, мальчишки встретили человека. Крепкий невысокий человек в зеленых шортах бодро шагал, будто катился, им навстречу. У него была коричневая лысина, круглый загорелый живот и курчавые плечи.
Вздрогнув, человек остановился, изумленно посмотрел на ребят. Даже рот приоткрыл: собрался, наверно, о чем-то спросить. Но они обошли его с двух сторон, будто стоявший на дороге пифос. А потом засмеялись и мимо белого домика с антенной, по каменной лестнице, побежали к морю.
Они схитрили в этот день: позвонили тете Лизе и сказали, что обедать не придут, поедят в столовой. Потом позвонили в лабораторию Саше и его другу Алику, чтобы те не беспокоились. А потом, не тратя времени на столовую, купили по три пирожка и махнули на катере в Инкерман. Там у самого берега стоял полуразобранный старый тральщик. Они вплавь добрались до него и полдня играли там с мальчишками, с которыми Генка был знаком еще в прошлом году.
В сумерках они добрёли до Симферопольской улицы, до двухэтажного дома, где жил с матерью Алик.
Гудели ноги, сосало в желудке, горели от солнца плечи. Но сильней усталости была радость. Потому что все еще только начиналось. Они прожили у моря всего шесть дней, и впереди был почти месяц.
— Полуночники, — сказала тетя Лиза. — Вот я вас...
— Бродяги, — сказал Саша, который играл с Аликом в шахматы. — Засажу под арест на трое суток.
— Но мы же звонили, что не потонули, не потерялись и вообще никуда не пропали, — жалобно сказал Генка.
— Сейчас будут врать, что обедали и ничуточки не хотят есть, — проницательно заметил Алик.
Серёжа хотел возразить, что на такое нахальное вранье они с Генкой не пойдут. Но тут в коридоре длинно и беспорядочно затрезвонил телефон.
— Междугородная! — воскликнул Саша и бросился к двери.
Серёжа слышал, как он торопливо сказал в трубку:
— Слушаю... Да. Что? Да, правильно. Кто? Да, здесь... — И вдруг крикнул в открытую дверь: — Сергей! Это тебя!
— Папа? — тревожно спросил Серёжа.
— Да нет, не папа. Говори...
Серёжа взял трубку и услышал непонятно чей, но знакомый-знакомый голос:
— Ты слушаешь? Это я. Я по порядку, чтобы скорее, а то разговор дорого стоит. Мама с папой уехали, а нам жить целый месяц, а денег мало. Во-первых, у меня есть камера, значит, можно снимать дальше...
— Стоп, — сказал Серёжа. — Это кто?
— Это я, Данилка. Ну, флаг-капитан Вострецов... Ты слушай скорей, а то Юлька ругается, что долго говорю... Во-первых, она подарила мне камеру "Спорт". Хорошо работает, только надо часто батарейки менять. Значит, можно доснимать "Мушкетеров". Андрей Гарц в лагерь не поехал специально, чтоб сниматься.
Серёжа увидел будто наяву растрепанную Данилкину голову, веснушчатый нос и неунывающие глаза. Он замахал в открытую дверь, подзывая Генку. Тонкий Данилкин голосок звенел отчетливо и громко. Сдвинув головы, Серёжа и Генка слушали вдвоем.
— ...Во-вторых, Стаська заболел и его привезли из лагеря. Он теперь поправляется, но отец к нему опять прискребается. А Натка в деревне, а какой адрес, я не знаю. Стаська и Нок ночуют у меня. Что делать?
— Елки зеленые! Я откуда знаю? — сказал Серёжа. — Что еще?
— В-третьих, Митька нашел на берегу старую шлюпку. Можно сделать корабль, только надо ее вывезти. Она, конечно, гнилая, но Митька говорит, что можно... Лена сказала, что достанет машину. А пока помещения нет, можно у них во дворе чинить...
— В каком дворе? Какая Лена? — почти взмолился Серёжа.
— Лена из райкома. Она приходила, нас искала... Ей Олег про нас написал. Шлюпка, конечно, старая, но Митька говорит...
В трубке раздался треск, писк, хрипы, короткие гудки.
— Алло! — заорал Серёжа. — Алло, Данилка! Где ты?
И снова прорезался Данилкин голос, еще громче и отчетливей:
— В-четвертых, появился клуб "Легенда". У них тоже фехтование. Звали к себе Митьку и Димку, но они сказали, что фиг. Тогда эта "Легенда" вызвала нас на соревнование. По стрельбе и по рапире...
— Кого нас?
— Ну, нас, "Эспаду"! Что им сказать? Когда вы приедете?
— Когда? — переспросил Серёжа. Не мог же он сказать, что через месяц.
Данилкин голос зазвучал удивительно серьезно. Даже печально:
— Ну, ребят я соберу. А капитаны? Я, Митька да еще Димка. Ты же видишь, сколько всяких дел... Когда вы приедете? Можно завтра?
— Данилка, ты здоров? — спросил Серёжа. — Завтра! За три тысячи километров!
— Самолетом же...
— А знаешь, какие очереди за билетами? Здесь ведь юг!
— Ну, постарайтесь! Ладно? Вы постараетесь? Алло! Ты слышишь?
Серёжа еще слышал Данилку. А тот его — уже нет. Потом Данилкин голос угас, и короткие гудки зазвучали громко и непреклонно.
Очень близко Серёжа увидел Генкино лицо. Кузнечика можно было не спрашивать: в глазах у него была уже дорога. Саша стоял рядом.
— Что? — сказал он. — Заиграли трубачи тревогу?
— Не трубачи, а барабанщики, — отозвался Генка. — Саша... Тут ничего не поделаешь. Только вот как быть с билетами? В кассу не пробьешься... Ну чего ты так смотришь? Да не бойся, мы не выпадем из самолета!
— Не выйдет, друзья, — сказал Саша. — Никуда вы завтра не поедете...
— Саша! — сказал Генка.
Саша серьезно продолжал:
— Билеты не проблема. Говоря по секрету, я могу их забронировать через заводоуправление. Но есть один очень важный вопрос.
— Что? — откликнулся Генка.
— Какой вопрос? — настороженно спросил Серёжа.
— Это не секундная вспышка? Не каприз? Вам очень надо туда? Очень-очень?
— Да, командир. Очень, — ответил Серёжа.
— Очень, — сказал Генка. — И мы будем ждать тебя там. Через месяц. А нам надо завтра.
— Послезавтра, капитаны, — решил Саша. — Я своей командирской властью дарю вам еще один морской день.
...Они прожили у моря целых шесть дней, а завтра их ждал еще один. Длинный день, полный солнца, синих волн и радостных находок. День в удивительном городе, где смешались дома и корабли. А потом...
А потом все опять: "Барабанщики, марш!"
