13
После майских праздников зацвела черемуха. Взрослые говорили, что, когда она цветет, приходят холода. Но на этот раз черемуховый цвет кипел среди буйного лета.
Серёжа и Генка давно забросили школьные пиджаки и ходили на уроки в форме "Эспады". Никто им больше не говорил ни слова. Но когда в форме барабанщиков появился Димка, снова грянул скандал. Дежурная учительница сгребла Димку в коридоре и доставила к директору.
— Полюбуйтесь, Анатолий Афанасьевич! Ведь есть же общешкольная форма, а они ходят бог знает в чем! Как в пионерском лагере!
Анатолий Афанасьевич глянул на Димку — маленького, взъерошенного и непокорного. И кончил спор одной фразой:
— Да пусть ходят, жалко, что ли.
А потом добавил, пожав плечами:
— Зачем им жариться в такую погоду в сукне? Есть же пионерская форма, никто ее в школе не запрещал.
То ли после этих слов, которые разнес Димка, то ли потому, что приближался пионерский праздник, школа расцвела белыми и синими рубашками, голубыми октябрятскими жилетиками, разноцветными испанками.
Дня за четыре до праздника Серёжу остановил в коридоре Димка.
— На парад пойдешь? — ревниво спросил он.
— Едва ли, Дим. От дружины сводную колонну собирают шестьдесят четыре человека. Восемь на восемь, коробка. Да еще знаменная группа. От нашего класса всего пять человек идут.
— У нас вообще никого не берут, — огорченно сказал Димка. — На смотре строя и песни мы лучше всех ходили, а все равно не берут.
Серёжа спешил домой: с дядей Витей они договорились посидеть над переводом американской статьи о раскопках в Боливии. Как утешить Димку, Серёжа не знал. Хлопнул его по плечу, сказал торопливо:
— Да ладно, не горюй. У тебя все впереди.
И пошел было к лестнице.
— Серёжа!.. — окликнул Димка. Окликнул так, что стало ясно: скажет что-то серьезное.
Серёжа вернулся. Димка в упор смотрел распахнутыми глазами.
— Давай соберем наших, — попросил он. Негромко так, серьезно и с напором.
У Серёжи даже холодок по спине прошел.
— Зачем? — так же негромко спросил он.
— Ну мы же все равно отряд. Соберемся и пойдем на парад сами. Со знаменем. Юнармейцы собираются, секция картингов тоже, а нам разве нельзя?
Словно эхо марш-атаки отозвалось в Серёже. Он даже зажмурился на миг. В блеске клинков и горнов представился ему строй "Эспады"... Но разве это возможно?
— Разве всех созовешь? — сказал он.
— Барабанщики — все.
— Барабанщики само собой. А другие?
— Генкина группа всегда наготове.
— А остальные? Одного в школе не пустят, другой сам не захочет. Или еще что-нибудь... И кто нам разрешит?
— А кто запретит? — упрямо сказал Димка. — Можно всех созвать. Цепочка-то еще действует.
— Сходим на парад, а потом что? — спросил Серёжа.
— Потом... потом что-нибудь.
Димка, конечно, и сам не знал, что будет потом. Но, кажется, был уверен, что обязательно будет. И обязательно хорошее. Словно стоит выйти на площадь отряду с шеренгой барабанщиков впереди, и отряд после этого останется навсегда.
В Димкиных словах, в Димкиной уверенности было что-то от старой "Эспады", от прежней жизни — веселой, боевой, несдающейся.
"А вдруг..." — подумал Серёжа. Эхо барабанного марша гудело в нем ровно и неутомимо.
— Я подумаю, — сказал он. — Я узнаю... Это, наверно, в райкоме комсомола надо спросить. Где собираться, во сколько начало и вообще... всякие подробности... А соберем?
— Конечно! — весело откликнулся Димка. — Ты узнай, только сегодня же.
"Опять получается, что я главный командир", — подумал Серёжа. Но не было времени для колебаний. Главное — делать дело. Он помчался домой с мыслями про общий сбор и был уверен, что все пойдет хорошо. Тревожили только мелочи: у всех ли в порядке форма, хватит ли клинков хотя бы для командирской группы и где взять новое древко для флага.
На полпути Серёжа сообразил: не надо терять время и лучше сразу же зайти в райком. Это недалеко, он был там один раз с Олегом.
В райкоме кипела предпраздничная жизнь. Бегали по коридору члены пионерского штаба в голубой форме с белыми портупеями. Высокий худой парень кнопками прикалывал к стене объявление о генеральной репетиции парада. Кнопки не лезли в штукатурку, и парень чертыхался. Серёжа не решился спросить у него, кто занимается парадом. Он спросил об этом у веселой девушки в пионерском галстуке, которая тащила по коридору охапку золотистых фанфар. Они были похожи на громадный солнечный букет.
Девушка толково ответила, что парадом занимаются абсолютно все, но вопросы решает один человек — секретарь по школам Лена Ковалева. Она сейчас в горкоме и придет к четырем часам.
К четырем так четырем! Серёжа теперь уже совсем поверил, что все будет замечательно. Здесь свои люди, они и поймут и помогут. Конечно, помогут!
Он поспешил домой. До четырех оставалось еще полтора часа. Дядя Витя сидел с журналом на диване и прихлебывал чай. Он укоризненно глянул поверх журнала на Серёжу.
— Дорогой коллега, вы заставляете себя ждать. Точность — не только вежливость королей. Это еще и свойство людей науки. Рассеянные профессора существуют лишь в юмористических романах.
— Я знаю, дядя Витя, — торопливо сказал Серёжа. — Но я в райком забегал. Надо один вопрос решить.
Глаза у дядя Вити стали слегка настороженными. Он мягко поставил на подоконник стакан.
— А что у тебя за дела в райкоме?
— Да насчет пионерского парада. Мы хотим, чтобы "Эспада" на парад вышла. Все равно со школьными колоннами не все идут.
Дядя Витя шевельнул бровями и быстро спросил:
— А зачем? Это что, ваше школьное начальство решило?
— Ну почему начальство? Мы сами хотим.
Дядя Витя отложил журнал. Поднялся. Глядя мимо Серёжи, прошелся из угла в угол.
— А я думал, ты успокоился. Последние три недели все было так хорошо... Не понимаю, зачем тебе это нужно? — сухо спросил он.
— А что? — растерянно отозвался Серёжа. — Разве нельзя? Что плохого?
— А что хорошего? — с неожиданным раздражением сказал Дядя Витя. — Пойми наконец, я же за тебя боюсь. Все опять начнется сначала.
— Что начнется?
— Нервы! Скандалы! Су-е-та!
Серёжа поймал себя на том, что моргает, как обиженный первоклассник.
— Какие скандалы? — тихо спросил он. — Отчего? Оттого, что мы пойдем на праздник?
— От всего! — отчеканил дядя Витя. — У тебя опять начнется война. Ты опять противопоставишь себя всем.
— Кому?
— Школе. Соседям. Ребятам. Всем на свете. И вообще... Я понимаю, если бы отряд ваш существовал, тогда еще другое дело: ты капитан, ты был бы обязан. Долг, флаг, честь и так далее. Но сейчас-то зачем? Ведь это же гальванизация трупа!
— Что? — не понял Серёжа.
— Гальванизация трупа. Иногда к трупу подключают электроток, с целью научного эксперимента. Некоторые мышцы начинают дергаться. Но это на несколько минут. Никаким током труп не оживить. И как он ни дергайся — все равно мертв. Вот так же и ваш отряд...
— Не надо так об отряде... — хмуро сказал Серёжа. — Вы ничего о нем не знаете.
Дядя Витя на секунду зажмурился, потер пальцами лоб.
— Извини... Ради бога, извини. Я понимаю, как тебе все это дорого. Я не должен был говорить так резко... Но понимаешь... Это хотя и резко, но справедливо. От истины никуда не уйдешь.
Он опять сел на диван и утомленно откинулся на спинку.
— Пора нам поговорить откровенно, Сергей... Ты мне понравился с первого дня. Умный ты человек и упорный. Но свой характер ты растрачиваешь попусту. На мелкую монету размениваешь, не обижайся, пожалуйста... Я археолог, человек науки, ты тоже этим увлечен. Я увидел в тебе единомышленника. Но теперь я вижу: из тебя не получится ученого, если ты не начнешь жить иначе.
— Почему? — взвинченно спросил Серёжа.
— Потому что величие мировых культур, которые мы изучаем, несовместимо с дрязгами повседневной жизни... Я ведь не уговариваю и, упаси бог, не воспитываю. В конце концов, каждый имеет право жить по-своему. Я даже готов уважать твои принципы. Но у меня тоже есть принципы. Я работаю для науки, а наука не терпит суеты. Не терпит она мелких споров, ссор, дерганья нервов. Если ты будешь жить, как живешь, археологом не станешь, имей в виду. И тогда нам не по пути.
Он посмотрел Серёже в глаза и подчеркнуто повторил:
— Понимаешь? Тогда — не по пути.
Серёжа молчал. Он понимал. Он сразу все понял. Если бы просто "не по пути", тогда еще ладно. Только путь-то лежал через Севастополь.
Эхо барабанов утихло в нем. После вспышки радости пришла усталость. "Действительно, разве всех соберешь? — сказал себе Серёжа. — А если и соберутся, что делать потом, после парада? Или вдруг случится наоборот: договоришься в райкоме, а ребят не окажется. Получится один смех".
И чтобы не вспоминать Димкины глядящие в упор глаза, он стал думать о поросших кустарником руинах Херсонеса, о коричневых узкогорлых амфорах, о медной тяжести старинных монет, о набеге синих волн к подножию разрушенных стен.
На следующий день он решительно сказал Димке:
— Ничего не получается. Был я в райкоме, но поздно уже. Все там отрепетировано и рассчитано, мы опоздали.
— Так я и знал... — шепотом сказал Димка.
— Не везет нам, Дим, — вздохнул Серёжа. Было ему не по себе. Точнее говоря, совсем скверно. И он стал убеждать себя: "Ведь и в самом деле поздно. Ведь и в самом деле там все заранее рассчитано. Никто не разрешил бы нам идти на парад".
И поскольку так действительно могло быть, Серёжа Каховский почти поверил себе.
Вечером он, неловко усмехнувшись, заговорил с дядей Витей:
— Я даже не понимаю, чего вы вчера так на меня рассердились. Подумаешь, хотели по старой памяти собраться всем отрядом... Только все равно ничего у нас не получается, никого не собрать.
Дядя Витя обрадовался. Он даже не стал это скрывать.
— Вот и хорошо! Приятно, когда здравая мысль побеждает сумбурное трепыхание чувств... Кстати, Сергей, нам пора думать о билетах. Меня торопят.
— Я же до первого июня в школе занят, — испуганно сказал Серёжа. — До двадцать пятого мая уроки, а потом еще практика.
Дядя Витя покровительственно улыбнулся:
— Насчет практики я договорюсь с директором. Не все ли равно, где получать трудовые навыки? Выпишу тебе справку, что ты работал на раскопках.
— Ура! — громким шепотом крикнул Серёжа. И кинулся в другую комнату. — Папа, ты мне дашь свой рюкзак? Мы через неделю — в Севастополь!
Потом он пошел к себе и, не зажигая света, бухнулся на диван. Радость разливалась в нем, как тепло. Путешествие, которое еще недавно было таким далеким, почти сказкой, придвинулось вплотную. Оно уже почти началось. Ведь неделя — это пустяки. Едва хватит времени, чтобы собраться! В полумраке поблескивала над Серёжей трехгранная шпага. Желтой точкой горел на гарде отблеск уличного фонаря. Серёжа не мог разглядеть надпись, но словно видел ее:
Сергею Каховскому — отряд "Эспада".
СМЕЛОСТЬ И ЧЕСТЬ.
"Я ни в чем не виноват, — сказал Серёжа шпаге. — Я никогда не изменял отряду. Я не трусил и не обманывал. Мы все, флаг-капитаны, держались до конца. А сейчас об измене и говорить нельзя, потому что отряда нет".
И тут он вспомнил Димку в школьном коридоре. Его лицо. Его шепот: "Я так и знал..."
Но отряда же и правда нет! Можно собрать группу, можно назвать себя флаг-капитанами, а что дальше?
Ведь он, Серёжа, в самом деле держался до конца. Даже Олег сказал: "Бесполезно" — и уехал. А он еще держался. А разве мало пришлось хлебнуть? Гибель "Эспады", отъезд Олега, смерть Иванова. А потом еще в школе... Эта дурацкая двойка за четверть по поведению. Главное, ни за что.
У него оставалась одна радость — белый город у моря. И если бы у Серёжи эту радость отобрали, он не смог бы жить от тоски.
Кузнечик, завистливо вздыхая, дал адреса знакомых мальчишек. Митя очень просил узнать, стоит ли в Севастополе трехмачтовая баркентина "Кропоткин" и не собираются ли ее пустить под ресторан , как многие другие парусники.
Отец готовился к очередной командировке и однажды, оставшись с Серёжей наедине, вдруг прижал его к себе и глуховато сказал:
— Опять мы врозь. Хотя бы раз вместе куда-нибудь съездить... Жизнь бестолковая.
— Ну что ты, папа! На будущий год вместе в тайгу поедем. Я подрасту.
— Ты с Виталием особенно не спорь, — предупредил отец. — Я смотрю, у вас кое в чем взгляды на жизнь очень уж разные. Ты его не перевоспитаешь. Он тебя — тоже. Да не провались там в какой-нибудь подземный ход. А сделаешь научное открытие — пиши.
— Я и так буду писать, — пообещал Серёжа. — Ты, главное, не скучай...
Дядя Витя принес из магазина черный скрипучий чемодан с медными пряжками.
— Тебе, Сергей.
— У меня же рюкзак!
— Рюкзак — это чушь, — наставительно сказал дядя Витя. — Мы не в джунгли едем. Истинная романтика не в рюкзаках, штормовках и патронташах, а в поисках и творческой работе мысли.
Серёжа обиделся за отца. За его штормовку, болотные сапоги и рюкзак. Дядя Витя понял.
— Я не говорю об охотниках, геологах и прочих лесных людях. Там рюкзаки — не атрибутика, а необходимость.
"То-то же", — подумал Серёжа.
Ожидание путешествия — это уже радость. Сборы — тем более.
Серёжа взялся укладывать в чемодан дорожное имущество.
Конверты и бумага — всем надо будет написать. Общая тетрадь для дневника. Фонарик: ночи на юге темные даже летом. Нож — папа отдал свой, заслуженный. Шорты, рубашки, новенькие кеды — пружинистые и легкие. Джинсовый костюм — тетя Галя вчера подарила, специально для путешествия. Отличный костюм с "молниями", кожаными нашивками и петлями для широкого ремня. Может, прямо сейчас и надеть? Нет, жара на улице.
Серёжа подошел к окну. Май едва перевалил за середину, а солнце — как в июле. Успевшие загореть малыши гоняют на зеленом пустыре мяч. Горластая Дзыкина орет на них, оберегая свою клумбу. Вырвала из земли стебель прошлогоднего репейника, кинулась за ребятишками.
"А холера с тобой, — подумал Серёжа. — Все равно не перевоспитаешь".
Как подумаешь о Севастополе, так от радостного нетерпения начинает прыгать сердце.
Дядя Витя заглянул в комнату:
— Нам пора, коллега.
И они отправились за билетами, в кассу предварительной продажи.
Был воскресный день, да еще такое тепло. Улицы напоминали праздник. А может быть, просто настроение было праздничное у Серёжи. Он готов был шагать до касс пешком, через весь город. Идти по нагретому асфальту, нырять в тень тополей, улыбаться навстречу веселым людям, останавливаться у автоматов с шипучей газировкой, разглядывать в зеркальных витринах магазинные товары, а заодно — и свое отражение.
Но прошли всего два квартала. Дядя Витя сказал, что время дороже денег, и пришлось дождаться троллейбуса.
В троллейбусе было просторно: видно, не многим хотелось в такой день трястись на колесах. Дядя Витя устроился у открытого окна и развернул польский журнал. Там была статья о кладах, найденных на юге Франции.
— Какая досада, — сказал он. — С польским языком у меня не очень. А пока у нас эту статью опубликуют, три года пройдет.
Серёжа вежливо помолчал в ответ.
Он сидел рядом с дядей. Витей и представлял, что троллейбус — это самолет на взлетной дорожке. Сейчас он наберет скорость, и у него вырастут крылья. Троллейбус по наклонной линии взмоет в воздух и, накренившись, пойдет описывать круг над городом.
Вот удивятся люди! Вон те две тетки с большими сумками, наверно, перепугаются и закричат, что это хулиганство. А ребята обрадуются. Вон тот маленький мальчишка (наверно, третьеклассник) с глазами, похожими на черные большие ягоды, обязательно обрадуется. И его белобрысая сестренка тоже. Но троллейбус не взлетал, пассажиры не удивлялись и не радовались, вели себя спокойно. Только светлоголовой девчонке не сиделось. Она локтем толкнула брата. Громким шепотом спросила:
— Саша, ты билеты купил?
— Конечно. Ты же видела.
— Ты один купил.
— А сколько надо?
— Мне тоже надо...
— Тебе же шесть лет.
— Ну и что? Мне послезавтра семь будет.
— Послезавтра и куплю.
— Ну, Сашка... Жалко?
— Вот не хватит денег на кино, будешь знать...
— А у меня пять копеек есть.
Она разжала пальцы и показала пятак.
— До чего упрямая, — сказал Сашка и взял деньги.
Троллейбус покачивало, и мальчик пошел к передней кассе, хватаясь за спинки сидений. У самой кассы грузно сидели на скамье для инвалидов и детей две женщины. У одной из них сумка стояла в проходе. Мальчик зацепил брюками большой блестящий замок на сумке.
— Ходют тут! — довольно громко заявила тетя. — Не сидится им... Сперва билеты брать неохота, а как увидют контролера, поскорее бегут...
Мальчик ничего не сказал. Оторвал билет и шагнул обратно. Сумка металлическим языком опять зацепилась за его штанину.
— Ты что, ослеп совсем! — заголосила тетя.
Серёжа видел только ее затылок, укрытый косынкой, и мясистую белую щеку. Но уже знал точно, что она похожа на Дзыкину. Такие все чем-то похожи друг на друга. Мальчик дернул ногой, сумка отцепилась и закачалась.
— Не ставили бы в проходе, — спокойно сказал мальчик и пошел к сестренке.
— Ишшо учить будет! "Не ставили б"! На башку тебе ставить? Ишшо в школе учиться, пионер, наверно! Билет-то оторвал без денег!
Глаза-ягоды у мальчишки сделались большими, а худенькое треугольное лицо побледнело. Он остановился и сказал все еще спокойно:
— Как это без денег? Не слышали, что ли, как звякнуло?
— Звякнуло! Всякая железяка звякать может! Где твои деньги? Ну, где?
— В кассе, — сказал мальчик.
— В кассе? — Она вытянула шею, заглянула под прозрачную крышку кассового ящика и обрадованно подскочила: — Где? Смотрите, где?
— Все они такие, — включилась соседка. — Их воспитывают, а им хоть бы что...
Тетушка вдруг ловко извернулась и ухватила мальчика за локоть.
— А ну иди сюда! Где твои деньги? Пустая касса-то! В милицию тебя, там разберутся.
"Вот скотина", — болезненно подумал Серёжа.
Дядя Витя мельком глянул на зашумевших пассажиров и опять погрузился в статью. Что значила троллейбусная стычка по сравнению с величием мировых культур!
Тетка тащила мальчика к кассе. Тот пытался вырвать локоть и не смог.
— Да ладно, чего привязались к мальцу, — раздались голоса. Но никто не встал.
"Почему не встанут? Почему не заступятся?" — отчаянно думал Серёжа.
— Они и вправду так, — сказал кто-то. — Денег не бросят, а билет рвут. Вот у меня теща водителем работала...
— Да бросьте вы, не все же такие. Мальчик-то симпатичный, он не будет...
Уже со слезами мальчик сказал всем людям:
— Я же не виноват, что деньги сразу в кассу ускочили!
И сестренка его, поднявшись с сиденья, крикнула:
— Он даже не четыре копейки бросил, а пять!
Этот крик словно сорвал предохранители. "Пять!" — отдалось в Серёже. Так же, как раньше. Как в те дни, когда, готовясь к боевому броску, давал он себе стартовый отсчет.
А Севастополь?
Тетка не пускала мальчишку. Она упивалась злобой своей и мясистой силой.
— Пусть докажет! Я видела, что не бросал!
"Четыре!"
Девочка заплакала и побежала к брату. Пассажиры зашумели сильнее, но Серёжа теперь не слышал шума. Все еще надеясь на что-то, он глянул на дядю Витю. Но тот был закрыт журналом, как стеной.
"Три!"
Девочка попыталась оторвать толстые теткины пальцы от брата, но та оттолкнула ее плечом. Кто-то поднимался с сидений. Но проход к передней кассе был еще свободен.
"Два! Один..."
И будто со стороны он услышал свой голос:
— Не трогать!
