4. Дразнилки и щекоталки
Платон жил недалеко от Женьки. Дом его – просторный, старый, с верандой и высоким крыльцом – стоял в глубине двора, среди корявых густых яблонь.
На крыльцо вышла очень пожилая дама с седой прической.
– Здрасьте, Вера Викентьевна! – хором сказали все, кроме Шурки. А Женька Шурке шепнула:
– Это его бабушка.
– Здравствуйте, племя младое...
– Бабушка, это Шурка...– Платон тронул его за плечо.
– Здравствуйте, Шурка,– бабушка Платона, похожая на старую учительницу музыки, медленно кивнула.
В первый момент Шурка встал прямо, голову наклонил, руки по швам. А во второй – понял, как он забавен в этой позе: встрепанный, с босой ногой, в пыльных подвернутых штанах и мятой рубахе навыпуск. Но Вера Викентьевна смотрела с высоты ступеней благожелательно и серьезно. Может быть, сквозь потрепанную внешность разглядела прежнего Шурку – мальчика в черном бархате концертного костюма с белым воротничком? Изящного ксилофониста из детского оркестра "Аистята"? Того Шурку, о котором он сам почти позабыл?
Под навесом двухэтажного сарая лежало несколько громадных (и, видимо, древних) плах. К одной были привинчены слесарные тиски. К другой – чугунная "нога" для сапожных работ.
– Дедушка любил на досуге сапоги потачать. Как Лев Толстой,– объяснил Платон.– Ну, давай твой башмак.
Кроссовку насадили на "лапу". Накачали под подошву пахнущего бензином клея из тюбика. Подождали, прижали, придавили старинным литым утюгом.
– С полчасика пускай посохнет,– решил Платон.
"Значит, я могу быть тут еще не меньше получаса!" – тихо возрадовался Шурка. Глянул на Женьку, смутился, решив, что она прочитала его мысли...
Двор был солнечный, с травой и бабочками, со шмелями, что гудели у заборов над иван-чаем.
Недалеко от сарая вкопан был турник. Сейчас на нем вниз головой неумело болтался Кустик. В этом положении он изрек:
– Ох как хлебушка хочется. И пить. Квасу-то так и не купили.
– Бабушка сделает бутерброды и чай,– сказал Платон.
– Ох, пока она сделает...– со стоном пококетничала Тина.– Ник, пошли!
И они разом перемахнули через забор – их двор был соседний.
– Они брат и сестра? – спросил Шурка у Женьки. Довольный, что есть, о чем заговорить.
– Нет. Просто соседи.
– А похожи...
– Еще бы. Общий образ жизни всегда делает людей похожими,– сообщил висящий, как летучая мышь, Кустик.– А они с ясельного возраста в одной группе, потом в одном классе. Сколько лет сидели на горшках рядом...
– Ох, Куст...– с ласковой угрозой произнес Платон.
– А что я...
– Да, Куст,– многозначительно сказала Женька.– Счетчик работает.
– А что я...
Тина и Ник появились вновь. С клеенчатым пакетом и пластиковой бутылкой. Из мешка достали надломленный батон. Кустик радостно упал в траву.
– Мне горбушку!
– Возьми, возьми горбушку, только не канючь,– вздохнула Тина.– А вот остатки кетчупа. Кто хочет?
Хотели все. Расселись на ступенях, разломали батон, вытряхнули на хлеб из флакона капли вкуснющего соуса. Зажевали, заурчали от аппетита. Пошла по рукам бутылка с водой.
– А стакан где? – сказал Кустик.
– Из горлышка не можешь, что ли? – возмутилась Женька.– Тут заразных нету.
– А вот как раз и есть! Кто-то у нас на болезни жалуется! "Кха-кха"...
– Балда! – взвинтилась Тина.– Это же простуда, а не инфекция!
– А вчера говорила, что горло болит. Вдруг ангина? Или дифтерит!
– Сам ты дифтерит! У меня прививка!
– Ну, тогда скарлатина. Тоже зараза...
– Сам зараза... Пожалуйста, я буду пить последняя.– И правда, взяла бутылку после всех.
– Ничего себе,– язвительно заметил Кустик.– Тут еще почти половина. А после подозрительной инфекции кто будет пить?
– Я буду,– сказал Шурка.– Чтобы не пропала водичка.
– Не пропадет. Мы ее вот так! – Тина остатки воды ловко выплеснула на косматую пегую голову. Кустик взвизгнул, кувыркнулся с крыльца.
– Ладно, Тинища! За это я сочиню про тебя поэму!
– Только посмей!
Кустик опять повис на турнике. Покачался вниз головой. Громко сообщил:
– Готово! Слушайте...
Тина, Тина-скарлатина,
Утопилась у плотины...
– Подождите, сейчас допридумываю... А, вот!
Там дежурит водяной,
Будешь ты его женой...
Наступила тишина. Жаркая летняя тишина с жужжанием шмеля. Жужжание было угрожающим.
– Ну, все,– выдохнула наконец Тина. И оглянулась на ребят.– Все, да?
Платон пожал плечами. Ник хихикнул. Женька сказала Шурке, но громко, чтобы слышал и Кустик:
– Терпение кончилось. Будем сейчас его опять перевоспитывать.
– Как? – с опаской спросил Шурка.
– Щекоталками. Он только этого и боится. Думаешь, почему он в таких штанах ходит? Это чтобы, когда мы на Буграх, его трава под коленками не щекотала...
– А пуще всего этот пакостник верещит, когда его под ребрышками,– ласково и зловеще сообщила Тина.– А ну, иди сюда, юный талант...
Кустик уже не висел, а сидел под турником, раскинув ноги. При последних словах он встал на четвереньки и – как с низкого старта – рванул к калитке.
– Стой немедленно! – Голос Тины прозвенел с неожиданной командирской силой. Кустик замер, как приколотый к месту булавкой. Нерешительно посмотрел через плечо.
– Ну чего...
– Константин, ступай сюда,– железно произнесла Тина.
– Ну чего...– Он потоптался и... побрел к сидящим на ступенях. С дурашливым покаянием на лице. На полпути остановился, затеребил свои твердые, как жесть, штаны.
– Я это... больше не буду...
– Что ты не будешь, злодей? – сказала Женька (и опять посмотрела на Шурку).
– Ну, это... сочинять про Тину-скарлатину... Ай! – Он кинулся прочь, но девчонки двумя скачками догнали его и повели к крыльцу. Он слегка упирался, но, видать, ослабел от дурных предчувствий.
Конечно, это была игра. Или почти игра. По всему понятно, что давняя, с привычными уже правилами. Каждый знал свою роль.
– Стой, как пришитый,– велела Тина.– Вздумаешь удирать, хуже будет.
Кустик скорбно посопел:
– Куда уж хуже-то...
Женька спросила у всех:
– Сколько сегодня дразнилок у него на счету?
– У-у...– безжалостно сказал Платон.
Тина тряхнула несчастного подсудимого за локоть:
– Сколько тебе положено щекоталок, а? Говори сам!
– Ни одной... Ну, одна. Ладно, одна!
– Шесть,– хладнокровно сообщил Ник.– Не меньше, если считать с утра.
– Правильно,– Женька деловито насупилась.– Сделай-ка, Ник, из травинок кисточку. Пушистенькую...
– Лучше ты его косой. Волосатые щекоталки он "любит" больше всего...
– Спасите...– шепотом сказал Кустик и округлившимися глазами глянул на Шурку.
Шурка ощутил сладковатое замирание. Щекотки он почти не боялся. И если бы не по Кустику, а по нему прошелся растрепанный кончик Женькиной косы, это было бы... Стыдно признаться даже себе, но это было бы счастье. Ласковое, пушистое...
И он не выдержал. Он как бы включился в игру!
– Стойте! Может, его все-таки помиловать?
– Еще чего! – возмутилась Тина.
"Вот и отлично!"
– Тогда... давайте я вместо него! Возьму на себя его грехи!
– С какой это стати? – удивился Ник.
– Так... из гуманных соображений! Из человеколюбия!
– Нелогично,– сказал Платон.– Виноват один, а отдуваться будет другой.
– Ну... я, наверно, тоже виноват! Наверно, он сочинял, чтобы своим талантом перед новым знакомым похвастаться...
– И все засмеялись! – крикнул Ник. И правда все засмеялись, даже Кустик фыркнул.
Хорошо хоть, что никто не догадался о настоящей причине, все решили, что Шурка просто жалеет Кустика... Впрочем, Женька, возможно, о чем-то и догадалась. Быстро отвела глаза и взглядом бабы Яги уперлась в несчастную жертву. Сжала в пальцах конец косы, нацелилась.
– Ну-ка, где там у нас ребрышки? Подыми рубашку...
"Ох, и мне ведь пришлось бы подымать!" – запоздало ужаснулся Шурка. А Кустик пискнул, присел и по-заячьи бросился через двор. Все (кроме Шурки) с веселыми воплями – за ним.
Кустик забежал под навес, там запнулся, полетел вперед и упал животом поперек плахи с кроссовкой на чугунной "ноге". И замер.
– С тобой все в порядке? – нерешительно спросил Платон.
– Увидимся позже,– мрачно ответствовал пойманный беглец.
– Не позже, а сейчас...– Тина злорадно поддернула рукава свитера.
– Я умер! – заявил Кустик.
– Сейчас оживешь,– Женька бесцеремонно задрала на нем рубаху.
– Ой! Пощады! Платон!..
– Поэты всегда страдают за свой талант,– сообщил образованный Платон.– Сама судьба привела тебя на плаху.
– Ой!.. Постойте! Предсмертные стихи...
Преступник по воле аллаха
Вниз пузом свалился на плаху...
– Вот! Я сам про себя сочинил дразнилку! Вы должны меня помиловать... Женечка, ты же добрая. Ты... Ай!
Это Женька светлой кисточкой косы тронула его незагорелый ребристый бок. А Тина ухватила несчастного за плечи.
– Ой, не надо! Спасите!!
И Кустика спасли. Силы природы. В стремительно потемневшем воздухе сверкнуло, грохнуло, и ударил по двору появившийся из-за крыши ливень.
Кустик взвинтился и с радостным воплем вырвался из-под навеса.
Он плясал под тугими струями, свободный, неуязвимый и счастливый.
– Теперь не поймаете! Ага! Вы так не можете!..
– Можем! Ура! – Ник тоже бросился под ливень. Ловить Кустика не стал, а заплясал рядом. Потом прошелся колесом.
– Да здравствует стихия! – И Платон кинулся из-под крыши. При этом успел ухватить под навесом полуспущенный волейбольный мяч.
Вмиг все трое стали мокрыми насквозь. И мяч. Они швыряли его друг другу, орали что-то неразборчивое и хохотали.
Женька искрящимися глазами посмотрела на Шурку. И протянула ему руку. И после этого он сделался готовым не то что под дождь, а под картечь.
Держась за руки, они выпрыгнули под хлесткие шквалы, под струи, которые в первый миг показались холодными. Но только в первый миг. И тоже запрыгали в языческой пляске и завизжали от жутковатого веселья. И ловили мягкий набухший мяч и швыряли его друг другу...
А Тина смотрела на них из-под крыши, пряча зависть под старательной маской осуждения.
Наконец, запыхавшись и наглотавшись воды, вернулись под навес. Кустик бросил в Тину намокший мяч – но так, чтобы не попасть.
– Дурни,– сказала Тина,– Хотя бы разделись сначала...
– Это и сейчас не поздно. Сушитесь, мальчики...– И Женька по дощатой лесенке убежала на сеновал.
Платон и Ник скинули анголки, развесили одежду на протянутом под крышей бельевом шнуре. Кустик, шипя сквозь зубы, вылезал из своих доспехов. Шурка тоже выбрался из рубашки и штанов. И мысленно сказал бабе Дусе спасибо за свои новые, синие, с белым пояском и кармашком плавки...
Сверху шумно упала свернутая старая палатка. На нее – серое полосатое одеяло (прожженное с краю). Видимо, на сеновале был целый склад: наверно, для летних ночлегов.
Кустик ухватил одеяло, завернулся в него и потурецки сел на чурбан. Платон и Ник раскатали палатку, набросили на себя.
– Шурка, иди к нам! Только майку сними, а то бр-р...
Мокрая майка зябко липла к телу. Но Шурка сказал:
– Да ничего, я так... Не холодно...
А ливень все гудел, и за этим гулом сверкало и гремело. Один раз ударило так трескуче – над самой крышей,– что Кустик упал с чурбана. Но тут же сел опять. "И все засмеялись", вздрагивая, подумал Шурка.
Грациозно, как принцесса, спустилась по лестнице Женька с мокрыми распущенными волосами, в синем купальнике. Такое же, как у Кустика, одеяло, словно мантия, волочилось за ней по ступеням. На последней ступени Женька запахнулась в "мантию" и оглядела всех.
– Шурка, а ты чего мерзнешь один? Иди под палатку!
– Да ничего. Я...
– Он стесняется майку снимать,– вдруг объявил проницательный Кустик.– И совершенно зря, здесь все свои...
Платон выбрался из-под палатки. Сказал вполголоса:
– Боишься, что ли, шрам показывать? Брось, не бойся... Ну-ка...– И решительно взялся за мокрый подол.– А то схватишь чахотку, настоящую, не как у Тинки...
Шурке только и осталось зажмуриться и стыдливо поднять руки.
Майка мокрым флагом повисла на веревке. Шурка съежился, обнял себя за плечи. А потом – чтобы уж все скорее кончилось опустил руки. И голову. Все подошли и тихо дышали, глядя на худую Шуркину грудь.
Шрам был круглый. Словно к груди прижали чайное блюдце со щербатым краем и резко кругнули его, порвав кожу. Внутри окружности кожа была более светлая. И сухая, как-наклеенный пергамент. Тонкие ребра сквозь этот пергамент проступали особенно отчетливо.
Ник, волоча палатку, подошел последним. И первым нарушил молчание:
– Ух ты... Больно было?
В его вопросе не звучало ничего, кроме сочувствия к Шуркиной боли. И в глазах у других (и у Женьки!) было только сочувствие. Ни любопытства, ни брезгливости.
– Не больно. Под наркозом же. Я ничего не помню...
– Все равно шов, наверно, потом болел...– Женька вдруг протянула руку, теплым пальцем провела по тонкому красному следу.– Но теперьто все прошло, да?
– Да...– неуверенно шепнул Шурка, и рыбка в его груди трепыхнулась радостно и благодарно. Шепот никто не услышал за шумом дождя и новым громом.
Кустик опять сел на чурбан с лапой. Женька – на другой, с тисками. Тина пристроилась к ней. Ник набросил большую, пахнущую сеном палатку на Шурку и Платона, и они сели прямо на землю. Закутались.
И ощутил Шурка такое счастливое спокойствие, такой уют в этой пыльной парусине, рядом с острым горячим плечом Ника, под шумом неугомонной грозы,– что подумалось: "Пусть не кончается никогда!" А вот если бы здесь, совсем рядышком была еще и Женька с ее мокрыми щекочущими волосами... Но Шурка испуганно прогнал эту мысль. Не от того, что застыдился сам себя, а от суеверной боязни: слишком уж о большом счастье помечталось, надо и меру знать...
Опять сверкнуло, и в серебристом свете возникла бабушка Вера Викентьевна. Ну просто, как добрый ангел. Если, конечно, бывают пожилые ангелы в пенсне, в прозрачном плаще и под красным зонтом. И с термосом.
– Я так и знала, что вы мокрые, как мышата во время наводнения...
– Мышата из ушата,– сказал Кустик и нарочно стукнул зубами – Только Тина суховата...
Вера Викентьевна каждому дала пластмассовый стаканчик и налила горячего какао.
– Моя бабушка – бабушка высшей категории,– гордо сообщил Платон.– Все понимает. В свои молодые годы она тоже любила бегать под дождем.
– Да,– подтвердила Вера Викентьевна.– Но не следует громко говорить о моих детских слабостях.
– Это же хорошая слабость,– сказала Женька.– И не слабость даже, а... наоборот.
Вера Викентьевна оставила термос и удалилась под дождем к дому.
Какао допили. Гром сделался глуше, но дождь шумел неутомимо. Пришло сонное умиротворение.
– Самое время для бесед о таинственном и для космических историй,– размягченно проговорил Платон.– Кустик... а?
– А вот фиг! – решительно отозвался Кустик. Завернулся в одеяло поплотнее и неприступно замер на своем чурбане. Смотрел в потолок.
– Ну, Ку-уст...– протянул Ник.
Кустик молчал, как изваяние Будды.
– Кустичек...– подхалимски произнесла Женька.
– "Кустичек", да? А кто меня щекотал своей драной косой под левым ребром? Жестоко, несправедливо и... это... вероломно!
– Это же для твоей же пользы же,– очень убедительно объяснила Тина.– Для скорейшего перевоспитания.
– Вот сама и рассказывай.
– Но тебе же самому хочется,– проницательно заметил Платон.– Ведь новая история из тебя прямо так и лезет.
– Мало ли что из меня лезет... Вот выпихните эту Скарлатину под дождь, тогда расскажу.
– Ну, Куст, это ты чересчур,– осудил его Платон.
Тина тряхнула загнутыми косичками.
– Хорошо! Я сама! Только свитер сниму...– И потянула вверх пушистый край.
– Ладно уж, сиди,– сказал Кустик поспешно.– А то и правда схватишь какое-нибудь гриппозное воспаление. Обчихаешь нас всех...
Тина снесла уничижительную реплику безропотно. Кустик сейчас явно был хозяином положения. Он повозился на чурбане.
– Здесь мне твердо...
– Иди к нам! – Платон и Ник разом распахнули палатку, И Кустик полез к ребятам, по очереди втыкая в каждого колючие локти и колени. Наконец устроился между Ником и Шуркой. Посопел.
– Ну, значит, так... Вы что-нибудь слышали о планете-бутылке?
Кустика дружно уверили, что ни о чем подобном никто никогда не слыхал.
– Хорошо. Но вы, конечно, знаете, что бесконечное космическое пространство имеет множество удивительных и неизученных свойств?
Оказалось, что это известно всем. Шурке – тем более (правда, он промолчал).
– А то, что в космосе водятся пираты, знаете?
– Знаем, знаем,– нетерпеливо отозвался Ник.
– Ну вот, с пиратов эта история и началась.
Кустик, видать, был рассказчиком от природы. И, к тому же, опытным. Говорил звонко, отчетливо и такими фразами, будто книжку читал.
– ...С пиратов эта история и началась. Один разбойный капитан летал между звездами на фотонном фрегате "Черная Лаперуза". Экипаж прозвал этого капитана "Печальный Роджер". Вообще-то пираты обычно любят "Веселых Роджеров", но в данном случае такое имя не годилось – очень уж капитан был мрачный... Как Алевтинин папа, когда та приносит двойку по английскому языку...
Тина и это перенесла молчаливо.
– И чтобы хоть как-то ослабить свою мрачность, Печальный Роджер каждые сутки выпивал по бутылке галактического рома "Вулкан Андромеды". Крепостью в сто тридцать звезд. И выбрасывал пустую бутылку в мусорный люк.
Боцман Кровавая Колбаса говорил капитану, что не надо засорять космос, но капитан посылал боцмана в самую далекую черную дыру и продолжал засорять...
Потом фрегат "Черная Лаперуза" попал в антимир. В антимире все наоборот, поэтому пираты сразу превратились в добрых людей, поселились на мягкой, как подушка, планете Пупушва и стали мирно выращивать космическую овощ "лимондара". Больше про них ничего не известно.
А бутылки летели и летели в межзвездной пустоте.
И вот одна из них попала в пространство-линзу...
