"У меня пистоль..."
Утро было морозным и солнечным. Коля сразу увидел это сквозь стекло – у окна искрились ветки низкорослой акации. Проснулся Коля поздно – день был воскресный. Татьяна Фаддеевна, однако, после завтрака отправилась в лечебницу. Там в свободные от работы дни как раз был самый большой наплыв хворых мастеровых. Иных надо было бы уложить в больницу, но доктор Орешников до сей поры не мог добиться у городского начальства ее открытия. Вот и приходилось врачевать всех больных очень скороспело, в тесной комнате, которая называлась "амбулатория".
То, что тетушка ушла, было Коле на руку. Он тут же (натянув от холода заячью шапку) отправился на двор к Ященкам. Там никого не было. В круглой вмятине на белом камне по-прежнему блестел прозрачный лед (в нем даже заметен был пузырек).
Коля сел на корточки, надавил на края круглой льдинки. Она не шелохнулась. Он надавил снова. Никакого результата. Вот досада!.. С этой досадой он вскочил и ударил по камню каблуком. Раз, два, три!.. Потом сел и нажал на лед снова. Льдинка, поупрямившись немного, вдруг скользнула вверх и упала в сухую траву рядом с камнем. Хорошо, что не разбилась!
Это была не просто льдинка, а прекрасная ледяная линза! Конечно же, гораздо более гладкая, чем та, которую в далекой Арктике смастерил из осколка айсберга доктор Клоубонни, чтобы разжечь в снежном доме огонь!
Коля растопыренными пальцами взял линзу за края. Ладонью пошлифовал плоскую сторону, чтобы стала еще прозрачнее. Сердце колотилось так, что отдавалось в ушах под шапкой. Стало жарко... Святой Николай Угодник, сделай, чтобы все получилось! Ну, пожалуйста!.. Коля повернул ледяное стекло одной стороной к солнцу, другой – к растопыренной ладони. Лучи на коже сошлись в яркое крошечное пятнышко. Но никакого ощущения. Никакого. Ни... ай!
Коля заплясал, дуя на ладонь. Словно петух Пелисье воткнул в нее свой колючий клюв! Но это была радостная боль!
Коля выхватил из кармана армячка припасенный заранее кусок пакли (вырванную из щели оконную конопатку). Сжал ее в комок, навел горячую точку на серые волокна. Не сразу, через полминуты, но все же они пустили синий дымок А потом задрожал на пакле желтый неяркий огонек. Ура!..
Коля дунул на паклю, уложил линзу обратно в каменную ямку и, пыхтя от натуги, уволок камень за сарайчик, подальше от солнца.
Как удачно, что именно сегодня вся компания собралась пойти на пустошь, за кладбище у Пятого бастиона, и там, в неглубоком рву, пострелять из пистолета. Фрол давно обещал ребятам это развлечение и вот наконец назначил время.
Место было не близкое, зато удобное – в отдалении от домов. И едва ли Куприян Филиппыч Семибас захочет морозить нос у уши и тащиться сюда, если и обратит внимание на пальбу.
Спустились по откосу в серый пересохший бурьян. Каблуки стучали о комки замерзшей глины. Изо ртов шел пар. Закутанный до носа Савушка привычно стал на посту. Остальные протоптали в бурьяне дистанцию, подперли камнями дырявый медный таз, которому надлежало стать мишенью.
Ну и пошла пальба!
Каждый стрелял два раза. Почти никто не промахнулся, даже осторожно вздыхавший Женя, который взял пистолет впервые. Оно и понятно – таз вон какой большущий!.. Лишь Коля (он по жребию стрелял последним) один раз попал в самый край, а вторую пулю вообще пустил мимо.
В другом случае он расстроился бы ужасно. Такой удар по самолюбию! Но сейчас мысли были не о том. Коля небрежно махнул рукой:
– Бывает... Видать, не выспался. – А думал про главное: как начать с Фролом запальчивый спор?
Но сегодня Коле везло необычайно.
Фрол, всадивший две пули в самую середину медного дна, спрятал оружие за пазуху и вынул изогнутую матросскую трубку. Солидно покашлял. С той же обстоятельностью, что заряжал пистоль порохом, набил трубку табаком из холщового мешочка. Всех оглядел желтыми глазами, хмыкнул и спросил, заранее зная ответ:
– Кто-нибудь хочет?
Все, конечно, замотали головами.
Фрол и раньше баловался табачком – и в погребке, и, случалось, на улице, если не на глазах у взрослых. И каждый раз предлагал приятелям. Но Коля отказался, честно объяснив: "У меня же легкие слабые, мы из-за этого из Петербурга уехали". Женя сказал еще честнее: "Нет, я не буду. По-моему, это нехорошо". ("Чего нехорошего-то..." – добродушно хмыкнул тогда Фрол. Но насмехаться не стал.) Федюня сказал, что им с Савушкой хватает дедова дыма. Тот целыми днями пускает клубы, как старый турецкий пароход. Ибрагимка сослался на Коран. Потом, правда, сообразили, что мусульмане курят за милую душу – кальян, например, – но уличать Ибрагимку никто не стал.
Лишь Поперешный Макарка, купившись на Фролкино "ты, небось, тоже не захочешь", потребовал себе трубку. Втянул дым, вытаращил глаза и долго кашлял, скрючившись в углу погребка. Его колотили по спине. Мало того, когда он пришел домой, мать учуяла запах, и ее крепкая веревка уже вовсе отучила Макара от интереса к "табашному зелью", несмотря на его строптивый характер...
И сейчас, после стрельбы, Фрол готовился в одиночестве предаться дымному удовольствию. Все давно знали, что затягивается Фрол не сильно, зато синие клубы он выпускал всем на загляденье.
На этот раз, однако, дело у Фрола не заладилось. Спичек у него, конечно, не оказалось, вещь эта в обиходе была новая и дорогая. Из кармана длиннополой своей тужурки вытащил Фрол кремень-огниво, зазубренный осколок бомбы и обугленный трут из куска пенькового троса. Начал привычно колотить чугуном по камешку. Но искры летели слабо, трут не загорался. Ну, никак!..
Все внимательно следили за Фролом, но это внимание только злило его. Он зыркал желтыми глазами и сквозь зубы выдавил два нехороших слова. Потом от досады хлопнул о свои разбитые сапоги драной суконной шапкой.
– Потому что табак это вред, – тихо, но бесстрашно сказал Женя.
– Сам ты вред... Отсырел он, что ли? Или кресало затупилось...
– Таким кресалом только тесто месить, – подал голос Коля. Понял, что пришел его черед. – Лучше уж какой-то другой способ испытать... Попробуй кремнем пистолета.
– Ну да, скажешь! Он и так на исходе, а нового нет!
– Ну, тогда еще как-нибудь...
– "Нибудь" как?
– Древние люди огонь трением добывали. Вертели палочку на камне...
– Воткни ее себе... и верти.
Коля ради пользы дела снес это спокойно. А Ибрагимка укоризненно напомнил:
– Ай, ведь обещались друг с дружкой не ссориться.
– Я и не ссорюсь... – Фрол опять безуспешно колотил осколком. – А пускай он с брехней под руку не суется...
– Я не с брехней. Я помочь хочу. Есть же много способов получить огонь. Некоторые люди даже с помощью льда костры разжигают...
Фрол уронил руки.
– Че-во?
– Вот тебе и "чего". С помощью льда. Не слыхал?
– Спятил Николя, – уверенно сообщил Фрол. – С помощью льда лечат больные головы. В которых мозга за мозгу зацепилась. Называется "компресс". Попроси своего знакомого доктора...
– Доктор тебе нужен, – миролюбиво объяснил Коля. – От упрямства лечить. Ты, как упрешься, ничего знать не хочешь.
– Да чего знать-то? Что льдом огонь добывают?
– Ну да!
– Больной, – убежденно сказал Фрол.
Остальные смотрели на Колю приоткрыв рты. И с сочувствием. Видно, тоже как на больного. Все, кроме Жени. Тот, кажется, что-то понимал. Да, он же читал роман Жюля Верна! Ладно, лишь бы не раскрыл секрет заранее. Коля незаметно мигнул ему.
– Значит, не веришь? – спросил он Фрола.
– Гы... – выдохнул Фрол.
И тогда Коля наконец сказал:
– Спорим!
– Об чем?
– О том, что льдом зажгу твою трубку!
Фрол помигал. Потом что-то новое появилось в его глазах. Какая-то хитрая мысль.
– Ладно, спорим! А на что?
– Давай на что-нибудь важное. Дело-то все же непростое...
– Договорились. И смотри не отпирайся. Ежели проспоришь, в полночь пойдешь на кладбище и принесешь с могилы капитана Банникова жестяной цветок. А мы подождем, – ласково проговорил Фрол.
В осаду не каждого хоронили на Северной стороне. Некоторым, особенно убитым в начале войны, "посчастливилось" обрести место вблизи города. Могила капитан-лейтенанта Банникова, погибшего в ноябре пятьдесят четвертого года, находилась в самой середине здешнего кладбища. Она была знаменита лежавшим на плите большущим якорем и надетым на каменный крест железным венком с серебристыми жестяными розами. Сходить ночью на кладбище и добыть такую розу считалось у всех мальчишек делом весьма славным и геройским. Во всем городе таких смельчаков можно было перечесть по пальцам. Фрол был среди них. (Но ему что, с пистолем-то!)
Фрол смотрел выжидательно. Не пойдет мальчик Николя среди ночи на кладбище. Он и в сумерках-то норовит быть поближе к остальным, когда шагают вблизи разбитых домов.
Коля обмер. Внутри. А что если не получится? Но не было обратного пути. Он сказал небрежно:
– Хоть цветок, хоть целый букет...
– И не говори, что тетушка не пустила!
– Не скажу... А с тебя что требовать, когда проспоришь?
– А чего хочешь?
– Пистолет!
Фрол мигнул. Догадался о чем-то? Но... какой же человек в здравом уме допустит, что изо льда получается огонь? А если тут прячется хитрость, он, Фрол, не лыком шит, разглядит вовремя!
– Замётано!.. Разбивайте!
Они сцепили в рукопожатии пальцы, и Савушке – самому бесхитростному – поручено было расшибить эту сцепку ребром ладони.
– Ну! – сказал Фрол. – Теперь пошли наверх! Там лужи застывшие, льда сколько хочешь.
Коля отозвался деловито:
– Не из всякой лужи лед пригоден Пошли к Маркелычу. Там этим делом заниматься способнее.
– Уже вертеться начал, – хмыкнул Фрол.
– Я не верчусь, а хочу наверняка...
Выбрались из рва, пошли по пустырям, потом вдоль разбитой казармы. Женя оказался рядом.
– Думаешь, получится? – спросил он тихонько.
– Я уже пробовал, – ответил Коля одними губами.
Фрол шагал позади. Вдруг он громко сообщил:
– А я разгадал твою хитрость! Ты, небось, возьмешь у тетушки спички, напишешь на пачке "Лёдъ" да и скажешь: "Вот, я льдом зажигаю!" Такой фокус не пройдет!
– Не будет такого фокуса.
– Или обломишь с крыши сосулину, стукнешь ей по кресалу: "Льдом искру выбил!"
– И такого не будет, – снисходительно пообещал Коля. – Будет по-честному. Все пускай решат – правильно это или нет...
Фрол тревожно задумался на ходу, а у Коли все стонало внутри от опасений. Но... что может случиться-то! Ведь утром же получилось. А сейчас морозец по-прежнему крепкий, солнце такое же яркое. Разве что Настенька зачем-то разыщет за сараем камень, да выколупает льдинку. Но можно же налить воду и заморозить сызнова...
Такими мыслями Коля успокоил себя и, чтобы не отдаться страху снова, начал рассказывать, как Маркелыч вчера выгонял из него хворь. И как говорили с ним про трюмников и про золото "Македонца".
Оказалось, что про трюмников знают все. Кое-кто их даже видел. Савушка поведал, что их трюмник по имени Коконя катал его на закорках по баньке – от двери до печки и обратно.
– Это тебе приснилось, – ласково сказал Федюня. – Ты в бане-то один сроду не бывал.
– А вот и не приснилось! Бывал! Когда позже всех кончил мыться... Я потом с мокрого заду шерсть отклеивал, потому что Коконя весь волосатый...
Посмеялись.
Коля уже не верил в клад, спрятанный в трюме, но все же сказал и про это. Может, все-таки слазить, поискать? Было бы тогда у Маркелыча свое судно.
– А с чего это золото Маркелычу отдавать, если найдем! – возмутился Макарка. Не по жадности, а ради спора. И все заспорили, чье было бы золото, если бы и впрямь нашли. Фрол сказал рассудительно:
– Чего делите неснятую шкуру? Ничего в трюме нету. У Новосильцева с командой чуть не целая ночь была для отхода. Неужто оставили бы золото врагам или пожару? Долго ли было вынуть его из тайника...
– Да ведь нести-то с собой, небось, тяжело, – заметил Федюня.
– Да они и не понесли. Спрятали где-то вместе с флагом, с вахтенным журналом да картами, чтобы все это к французам не попало, если попадутся в плен. Скорее всего, зарыли в подземном ходе...
– Вот бы отыскать, – тихонько сказал Женя.
Фрол щелкнул губой:
– Поди отыщи. Ходов этих под городом да вокруг не счесть...
Пришли на двор к Маркелычу. Настенька и Саша развешивали на пеньковом шнуре выстиранное белье. Оно застывало на глазах.
– Гости пожаловали, – улыбнулась Настенька. – Вы только с печкой там поосторожнее...
– Мы не будем разжигать, мы на минутку, – сказал Коля. Саша подошла, почуяв что-то интересное. Настенька скрылась в доме.
Камень с ледяной линзой оказался на месте, за сараем.
– Женя, помоги, пожалуй... – попросил Коля. Вдвоем они легко выволокли известняковый брус на солнце.
– Лед? – спросил Коля, указывая на застывшую в лунке воду.
– Лед! – хором сказали все. Кроме Фрола. Но и он не спорил.
Коля сел на корточки, надавил на ледяные краешки. Испугался вновь: а вдруг примерзло напрочь? Но линза выскочила легко, выпуклым боком отразила солнечную искру. Коля опять потер ладонью плоскую сторону.
– Фрол, доставай-ка трубку...
Фрол мигал. Догадался, в чем дело? Однако не спорил, достал трубку, протянул.
– Нет уж, ты ее держи в зубах. Будешь раздувать, как полагается... Присядь-ка, а то я не дотянусь...
Озадаченный Фрол исполнил все без спора.
Коля навел солнечное пятнышко на туго набитый табак. И не успел даже встревожится: получится ли? Дымок почти сразу побежал вверх извилистой струйкой.
– Раскуривай! Раскуривай! – закричали мальчишки, радуясь чуду. Фрол послушно засопел трубкой. Она выпустила синее облако, выбросило икру.
– Ура-а!!
Фрол выпрямился. Неторопливо затянулся, потом придавил в трубке тлеющий табак большим пальцем. Он старательно прятал огорчение.
– Хитер ты, Николя. Видать, много книжек прочитал... Не знал я про такое дело...
Коля сдержанно пожал плечами. Кто же, мол виноват, что не знал.
Савушка, завладев ледяным стеклом, восхищенно разглядывал сквозь него ссадину на костяшке мизинца. Ибрагимка, Федюня и Макарка дышали у него за спиной. Ибрагимка тихо цокал языком.
Передача пистолета состоялась тут же. Было похоже, будто подписавший капитуляцию фельдмаршал, сохраняя достоинство, сдает оружие победителю. Фрол протянул пистолет вперед рукоятью:
– Держи, раз выиграл...
– А припасы? – напомнил Ибрагимка.
– На припасы спору не было! – тут же вмешался Макарка. Но Фрол снисходительно сказал:
– Они мне теперь к чему? – Выгреб из кармана мешочек с порохом и пригоршню пуль. – Э, да тут и кремешок запасной! А я и не помнил! Повезло тебе, Николя.
"Можешь взять обратно пистолет, только не говори больше "Николя"!" – чуть не вырвалось со злостью у Коли. К счастью, сдержался. С безразличным выражением лица рассовал по карманам боеприпасы. Расстегнул армячок и курточку. На штанах был суконный поясок с круглой костяной пряжкой. Коля стал заталкивать за него пистолет.
– Зачем он тебе? – жалобно сказала Саша. – Страх какой.
– По носу... – пообещал Коля.
После этого все разошлись. Коля и Женя пошли к Лазуновым домой.
Коля вколотил в стену граненый гвоздь – в щель между камнями, которую угадал под штукатуркой. Сделал из шнурка петлю, повесил пистолет в аршине от рамки с осколком амфоры. Оглянулся на Женю:
– Ну, как?
Женя сказал, что хорошо. Потом спросил:
– Выходит, ты заранее все рассчитал? Для этого спора...
– Конечно... А что? – Коле вдруг почудилось в Женином голосе скрытое осуждение. И он сразу напрягся: – А что? Разве это нечестно?
– Отчего же нечестно. Все по уговору, – успокоил его Женя. Правда, как-то скучновато. Но, возможно, он просто завидовал в душе. Потому, наверно, и спросил: – А Татьяна Фаддеевна позволит тебе держать дома настоящий пистолет?
– Конечно, позволит! Ей-то что!
...Татьяна Фаддеевна не позволила. Увидев на стене грозное оружие, она подняла крик. Даже не совсем приличный для образованной дамы. Дала волю всем своим чувствам и женским страхам. Смысл ее отчаянных возгласов сводился к тому, что Коля обязан "сию же минуту отнести этот ужас на свалку, пока он не взорвал весь дом!"
Коля, у которого хотели отобрать его надежду и радость, тоже потерял сдержанность (потом даже стыдно было). Он кричал в ответ (и пустил слезу), что женщины вот ни настолечко не смыслят в оружейных делах. Ну, как, скажите на милость, может взорваться пистолет, который вовсе не бомба и в котором даже нет ни крупинки пороха?
– Вот, посмотрите сами! Загляните сюда, в дуло!
– Не подходи ко мне с этой гадостью!
– Здесь и кремень-то совсем сбит! И пружина совершенно слабая, курок почти не щелкает! – врал уже напропалую Коля.
– Я сказала: выбрось эту мерзость!.. Зачем тебе оружие? Разве ты солдат? Или бандит?
– Вы же сами хотели, чтобы я стал военным! Толкали в корпус!
– И очень жаль, что не сумела затолкать! Там тебя приучили бы слушать старших!
Вот она дамская логика!
Дошло уже до того, что Коля пообещал (совсем уже со слезами): если тетушка заставит его унести пистолет, то он унесет – пожалуйста! – но домой после этого не вернется. Останется жить в какой-нибудь разбитой хате. Татьяна Фаддеевна прореагировала безжалостно:
– Ты там умрешь от страха в первые пять минут!
– С пистолетом не умру!
К счастью, пришел в гости доктор Орешников. Со свойственным деликатному мужчине спокойствием разобрался в причине спора. Уговорил Татьяну Фаддеевну и Колю умерить горячность. Осмотрел пистолет. Подтвердил, что "этот музейный экспонат" и в самом деле не опасен.
– Если, конечно, не пытаться заряжать его порохом и пулями. Но, я надеюсь, Коля достаточно благоразумен...
Коля тут же поклялся в своем благоразумии. И, катясь дальше по наклонной плоскости греха, с жаром наврал, что у него нет никаких боеприпасов. Мало того, он вынул из куркового зажима кремешок (поскольку помнил о запасном) и торжественно бросил его на кухне в мусорное ведро.
Тетушка с мучительным стоном сдалась. При условии, что, когда она дома, "этого предмета не должно быть на стене". Коля тут же затолкал пистолет под свой диванчик...
А на ночь он положил пистолет под подушку. Опять захотелось плакать, Коля всхлипнул, погладил деревянную рукоятку, будто шейку живого существа. Но... пистолет не отозвался на ласку. Он лежал под подушкой, холодный и твердый. Чужой.
Почему?
"Выходит, ты заранее все рассчитал?" – вспомнился Женин вопрос.
"Ну и что? Разве нельзя рассчитывать заранее, когда заключаешь пари? Разве это нечестно?"
"Отчего же нечестно? Все по уговору..."
Коля опять потрогал пистолет. А будет ли он защитой от страхов? Почудилось, что да. Коля представил ночные развалины, и они теперь показались ему совсем не такими жуткими, как прежде. И если даже идти к могиле капитан-лейтенанта Банникова, то с пистолетом не так уж боязно... Однако же какое-то сомнение продолжало точить Колю. Он так и не разобрался, уснул.
Утром в школе было много разговоров о вчерашнем пари. Спрашивали Колю, правда ли, что выпуклая льдинка дает огонь. Коля не скрывал, что вычитал об этом в книжке. Фрол в разговорах не участвовал. Будто его все это не касалось. Женя тоже не заводил разговора о пистолете, даже не спросил, как отнеслась к нему тетушка. А вообще-то он держался обычно, разговаривал, как всегда, по-дружески. Только... только показалось Коле, что Женя иногда слишком быстро отводит глаза. Но, наверно, и вправду только показалось. Немудрено после вчерашнего...
Дома Коля опять водрузил пистолет на стену – Тё-Тани не было.
– Побудь здесь хоть немного, – шепнул он пистолету.
Вещи иногда умеют мысленно разговаривать с людьми. И Коля понимал, что с Фролом пистолет, конечно же, разговаривал. Но сейчас пистолет молчал, глядя вниз длинным опущенным стволом...
А собственно говоря, как он сумеет помочь Коле одолеть его страхи? Не будешь же таскать его каждый раз собой, когда надо идти по темной улице. Да и не ходит Коля один... И боязнь экзаменов пистолетом как прогонишь? Ведь не станешь палить в хрестоматию по греческому языку! И не потащишь его с собой в гимназию!.. Можно взять пистолет разве что в баню, если пойдешь мыться один. Но и там от него какой прок? Стрелять в трюмника Ерофейку, если тот вдруг высунет голову из-за печки? А зачем? И как потом жить, если по своей трусости погубишь безобидное добродушное существо? (Да и нет на свете никаких трюмников!)
А Женин уходящий в сторону взгляд? Словно тому неловко за Колю. Может, и почудилось, а может... Смирный и застенчивый Славутский в вопросах совести всегда чуток, будто магнитная стрелка. Может, и не скажет ничего, а в глазах читается: "Это нехорошо..."
Значит, появилась в их дружбе трещинка? Пускай самая незаметная, а все-таки...
Коля затолкал пистолет за поясок и стал одеваться.
Фрол жил в двух сотнях шагов от Колиного дома, в косой приземистой хате под ярко-рыжей черепицей. Когда Коля подошел, он таскал на сколоченных из трех досок санках закутанную сестренку. Покосился, сказал неловко:
– Вот катаю, пока зима. А то не сегодня завтра все потает... – Санки скребли полозьями то по слежавшейся полоске снега у ракушечной изгороди, то по мерзлой земле.
– Фрол, держи... – Коля рукоятью вперед протянул пистолет.
Фрол уронил веревку, сдвинул на затылок суконную шапку.
– Это... с каких щей?
– Ну, с таких... Все равно он твой. А не мой... Я же чувствую... И тетя Таня не позволяет.
Фрол привычно щелкнул по губе.
– Это ваше с тетушкой дело. Я-то при чем? Что утеряно в спору, то обратно не беру. Может, в Петербурге не так, а у нас это не по закону...
– Да оставь ты Петербург, – с досадой сказал Коля. – Я потому и отдаю... что спор был неправильный. Вот как раз не по закону. Я же заранее знал, что ты проспоришь. Все подготовил. Не было никакого риска.
– Ну, это всегда так и бывает, – усмехнулся Фрол. – Помню, мне Адам говорил: если двое бьются об заклад, один всегда дурак, а другой подлец...
– Значит, я подлец?!
Фрол вдруг сильно смутился.
– Я же не про тебя... Просто поговорка такая. Ну... в ней все же есть кой-какая правда.
– А я не хочу такую правду! Вот и забирай!
Фрол сильно помотал головой на тонкой шее. Шапка еще сильнее съехала назад, желтые волоски заискрились на солнце.
– Не возьму. У меня тоже свое понятие есть, хотя и не дворянин.
– Дурак ты, – чуть не со слезой сказал Коля. – Причем тут "дворянин", не "дворянин"! Я же с тобой по-хорошему...
– Ну... и я по-хорошему. Ты старался, спор выиграл, значит, пистоль твой.
– Мой?
– А чей же!
– Точно мой?
– Само собой! Что желаешь, то и делай с ним. Выброси, если охота.
– Я выбрасывать не буду, – с удовольствием сказал Коля. – Я тебе его дарю. А от подарков отказываться нельзя. Это ведь тоже не по закону!
Он распахнул на Фроле тужурку, сунул пистолет стволом во внутренний карман. А в наружные карманы погрузил порох, кремень и пули. Фрол стоял, растерянно растопырив руки. Закутанная в клетчатую шаль сестренка на санках молча хлопала глазами.
– Вот так, – сказал наконец Коля. И с великим облегчением зашагал прочь.
– Коль... – сказал ему вслед Фрол.
– Чего? – Коля оглянулся.
– Ты это... не злись, что я иногда говорю "Николя"... И вообще... Я не со зла, просто у меня язык такой... шершавый.
– Да ладно, я знаю...
...В этой истории с пистолетом осталось досказать немногое.
По законам литературы, если в повествовании появляется пистолет, он должен обязательно выстрелить. Причем не просто так, а в какой-то решительный момент. Это и случилось. Только долгое время спустя.
Почти через сорок лет после рассказанных событий, в ноябре 1905 года в Северной бухте, напротив подпорной стенки Приморского бульвара, что разбит был на месте развалин Николаевской батареи, горел восставший крейсер "Очаков". Горел и светился раскаленным металлом. Его, почти лишенного брони, расстреливали по приказу адмирала Чухнина береговые батареи. Командир восстания лейтенант Петр Петрович Шмидт скомандовал, чтобы все покинули корабль. А потом и сам с мальчишкой-сыном бросился в ледяную воду. Скоро Петра Петровича и четырнадцатилетнего Женю подобрали на миноносец 270, но тот почти сразу начал тонуть от тяжелого огня с "Ростислава". Шмидт и Женя опять оказались в воде. Они были подобраны и арестованы верными царю офицерами, доставлены на "Ростислав" и брошены в трюм.
А матросы с "Очакова" плыли к берегу, к бульвару.
– Братцы, пощадите! – слышались из воды крики.
А "братцы" в солдатских шинелях и бескозырках с кокардами шеренгой стояли у гранитного среза и равномерно давали один залп за другим. Из длинных стволов выскакивали оранжевые огоньки и мгновенно отражались на граненых штыках мосинских трехлинеек. Стрельбой командовал усатый офицер в длинной шинели и фуражке с очень блестящим козырьком.
– Огонь, сволочи! Огонь! – кричал он сиплым бабьим голосом и перед каждым залпом взмахивал зеркальным сабельным клинком.
На склонах Городского холма, на ступенях Матросского бульвара, у памятника Казарскому черной массой толпился народ. Слышались крики и плач.
– Изверги! Палачи! О Боге забыли!..
Кое-кто пытался прорваться на берег, но оцепление из солдат и полиции было несокрушимым.
И все же через это оцепление как-то прошел сутулый седоусый человек в потертой флотской тужурке. Он был без фуражки, блики искрились на его рыжеватых коротких волосах. Это был известный многим мастер адмиралтейского завода по фамилии Буденко. Он шагал по пустому пространству между оцеплением и стреляющей шеренгой. Широко шагал, но спокойно. Сухие листья платанов похрустывали под ногами.
Мастер осторожно обошел раненную чайку, которая билась на ракушечных плитах. Она казалась оранжевой от пламени. Какой-то унтер бросился мастеру наперерез, но замер, изумленный хладнокровными насмешливыми словами:
– На пути не стой, у меня пистоль...
Далее все было, как в известной повести Пушкина. "...Дубровский, подошед к офицеру, приставил ему ко груди пистолет и выстрелил, офицер грянулся навзничь." После, правда, уже не по "Дубровскому". Пробитый несколькими пулями и двумя штыками, мастер упал на плиты и мгновенно умер. Используя короткую заминку на набережной, два матроса в воде рванулись в сторону, ушли в тень береговых выступов и вдоль них, то вплавь, то между скользких камней пробрались к причалам Артиллерийской бухты. Там, под настилами, они притаились на время, а потом по темным откосам проползли наверх и скоро оказались в переулке Артиллерийской слободки, где жило немало сердобольных рыбаков...
Может быть, в спасении двух этих жизней и был главный итог существования на свете мастера Фрола Никодимовича Буденко. И оправдание пистолета.
