Новые и старые страхи
Может быть, Борис Петрович и впрямь стеснялся Коли как родственника Татьяны Фаддеевны – поскольку понимал, что тот о многом догадывается. Но как с пациентом с Колей доктор обращался решительно.
– Не вертитесь, сударь, стойте спокойно! Что значит "щекотно"! Я вас не щекочу, а об-сле-ду-ю... Дышите... Не дышите... Подышите еще... Голубчик, я сказал "подышите", а не пыхтите, как паровая машина в доковой лесопилке... Гм... Одевайтесь.
И пока Коля натягивал на ребристое тощее тело рубаху, доктор делился с Татьяной Фаддеевной своим недоумением:
– В легких я ничего не слышу. Не могу понять, откуда этот кашель...
– Опять в своей морской фуражке гулял, хотя есть прекрасная меховая шапка, оттого и кашель, – сокрушалась тетушка. – Эту фуражку я скоро спрячу с глаз или просто выброшу...
– Нет, Татьяна Фаддеевна, здесь что-то иное. Такие явления случаются порой от нервных переживаний. Но какие переживания могут быть у этого благополучного юноши?
Знал бы он, сколько их у "юноши"!
В конце концов доктор пришел к выводу, что Колю следует хорошенько пропарить в бане. Это средство помогает от множества хворей. В том числе и от простуды, и от нервов.
– Значит, придется просить Николая Тимофеевича. – озабоченно сказала тетушка. Так, "по всей форме", она именовала Маркелыча.
У Маркелыча на дворе стояла каменная банька...
А у Лазуновых баньки, конечно, не было.
Вообще в нынешней жизни Коли и тетушки было гораздо меньше удобств, чем в столичной. Там при квартире (хотя и тесной, обшарпанной) была крохотная ванная комната с жаркой изразцовой печкой и теплая уборная. Здесь же по необходимым делам приходилось бегать на двор, в сложенную из ракушечных плит будочку. Если днем, то еще ничего. А вечером, перед сном, нужно было идти с фонарем, в котором шевелилось ненадежное пламя свечки.
В будочке дрожали и метались нехорошие тени: неосторожно махнешь ладонью, а на стене – кто то жуткий, как гоголевский Вий...
Иногда Коля по вечерам специально отказывался от чая, чтобы не ходить на двор, терпеть до утра. И терпел. В этом было даже свое преимущество: не проспишь школу. Но порой приходилось вскакивать чересчур уж рано. Под кроватью был, конечно, горшок (по заведенному еще с младенческих лет порядку). Но ведь его потом надо выносить, а кто это будет делать? Тетушка? Или, может, Лизавета Марковна? Значит, надо самому. А если со своего двора увидит такое дело Саша? Вот ужас-то...
С мытьем тоже хватало хлопот. Татьяна Фаддеевна раздобыла где-то большущее железное корыто и каждую субботу устраивала ванну на кухне. С помощью Лизаветы Марковны грела на плите несколько ведер воды и сперва мылась сама, а потом отправляла на кухню племянника. Коля тщательно запирался изнутри ручкой от швабры. Давно прошли времена, когда он позволял Тё-Тане мыть себя, как фарфоровую куклу.
Мыться в корыте было одно мучение. Сядешь – железо обжигается и прислониться не к чему. Встанешь – брызги разлетаются вокруг, а воды в корыте – всего ничего. А в ведрах – то почти кипяток, то совсем остывшая вода. И мыло в глазах, и пена в непромытых волосах. Плеснешь на себя из ковша – и по всей кухне потоп...
Два раза Коля с Женей и его отцом ходил в общественную баню при мастерских РОПИТа. Баня была большущая, гулкая, с жаром и клубами пара, в которых размыто проступало множество голых тел. В этой дешевой бане (билет – копейка, а для ребят бесплатно) мылись и мастеровые, и чиновники разных рангов, и даже доктор Борис Петрович, у которого дома тоже не было ванны. Коле здесь понравилось – было похоже на картинки про Дантов ад из "Божественной комедии", только без мучений и пыток, а наоборот, с веселым настроением. Но плохо то, что баня работала по вечерам, а домой одному в темноте... Ну, сами понимаете. А оставаться ночевать у Славутских каждый раз тоже было неловко...
Лизавета Марковна не раз говорила Татьяне Фаддеевне, что Маркелыч с готовностью предлагает пользоваться банькой всем соседям. Пускай только подбрасывают дровишек, а то с ними в городе трудновато. И тетушка, случалось, ходила туда с Лизаветой Марковной и Сашей. А Коля не ходил, компаньонов-мужчин не было. Маркелыч, конечно же, мылся с Настюшкой, такое их супружеское дело. И Коле – значит, опять одному? Но за окошком-то, как всегда, тьма-тьмущая. Лучше уж на кухне...
Однако на сей раз пошли они с Маркелычем.
– Сейчас мы твою хворь, тезка, за две минуты выгоним, – обещал по дороге Маркелыч. – Вылетит она из тебя как из мортиры с двойным зарядом....
Банька изнутри была обшита желтыми палубными досками. Разделись в тесном предбаннике, и Маркелыч втолкнул Колю в комнатушку, полную горячего воздуха. Под потолочной балкой туманно светился желтый фонарь. От рыжей глиняной печки несло жаром, как от собранной в сгусток Сахары. Батюшки! Да разве здесь можно дышать! Коля ринулся назад, Маркелыч поймал его.
– Терпи, терпи. Сейчас привыкнешь...
Один вдох, другой... Еще... Ну и правда стало терпимее. То есть, может быть, еще не совсем гибель...
– Полезай-ка на полок... – И Коля оказался на влажных горячих досках, недалеко от потолка. Маркелыч плеснул из ведра на раскаленную плиту. Воздух взорвался. Жгучий пар забил дыхание, и Коля снова решил, что пришел конец. Но выжил и сейчас.
Маркелыч взгромоздился рядом.
– Ложись-ка на пузо. Во-от так...
Он не пожалел для юного соседа дорогого березового веника, какие купить можно было только в Симферополе, а туда их привозили из Курской губернии, поскольку южнее березы не росли. Ой-ей-ей! В первый момент Коля решил, что тетушка поделилась с Маркелычем пироговским методом и пришел час расплаты за все грехи. Но нет, боли не было, а от каждого удара Колю охватывало новым упругим жаром и сладким березовым духом.
– Ну как? Будешь сызнова кашлять?
– Ой! Не буду!...
– То-то, что не будешь. Ну-ка, еще! Раньше, в своем Петербурге, такого лекарства, небось, не пробовал?
– Ох... не пробовал...
– Тогда пойдем. Чтобы по всей норме...
– Куда?.. Ай!
Не успел он снова сказать "ай", как крепкие руки Маркелыча под мышки вынесли его через предбанник на жгучий холод. И сверху – ледяной поток из ведра.
– А-а-а! – Это уж точно была нестерпимая погибель. Но те же руки мигом вознесли его снова на высокие доски, в спасительный жар, обдали горячей березовой пургой.
– Уф... Маркелыч, разве так можно? Я же помру...
– Обязательно. Лет через сто... Только в царствии небесном, куда попадешь после смерти, таких парилок не будет. Потому пользуйся, покуда жив... Ведь жив еще?
– Кажется, да... только сил совсем нет...
– Как это нет? А кто меня будет веником греть? Не Ерофейка же, он большого жара не выносит... Ну-ка, давай, поработай!
И оказалось, что силы у Коли еще остались. Даже немало. Он передохнул и замахал веником, охаживая крепкую, в сплетениях мускулов, спину Маркелыча. И работал добросовестно, пока Маркелыч не сказал: "Ладно, дробь". По-морскому это значило "хватит".
Спрыгнули, окатили друг друга теплой водой, сели на нижней полке, чтобы отдышаться.
– Маркелыч, вы тут говорили про какого-то Ерофейку. Это кто?
– Да трюмник, – небрежно отозвался Маркелыч. На скулах и усиках у него весело блестели капли. – Прижился тут, а с какого корабля, не говорит. Они этого не любят.
– К... кто не любят? – слегка обмер Коля. Уже не от жара, а от озноба.
– Да трюмники же... Ты разве про них не слыхал?
– Нет... Они кто?
– Ну, коротко говоря, существа такие... Ты небось про карликов да гномов сказки читал?
– Д... да...
– Ну вот. Я тоже читал, еще когда в кантонистах был. Приносил нам такую книгу капитан-лейтенант Барашников, доброй души был, случалось, баловал нас, мальчишек... Из той книжки я и узнал про гномов. Только они, гномы-то, в лесах да в горах обитают, а трюмники в кораблях, в глубине. Потому и название такое... В начале осады, когда велено было затопить попрек бухты корабли да фрегаты, трюмники с них, ясное дело, перебрались на берег, тонуть кому охота... Их там, на больших-то кораблях, даже не по одному, а по нескольку в каждом жило... Как уж они осаду на суше пережили, не знаю, может, и не все уцелели. Однако же уцелели многие. А после войны стали обустраиваться. Судов-то осталось мало, вот и начали расселяться по банькам да погребам.
Коля слабым голосом сказал:
– Вроде как домовые? – Это он, чтобы Маркелыч не заметил его обмирания.
– Ну, вроде... Только флотского происхождения. Оно и понятно, город-то корабельный...
– Но ведь это же, верно, сказки, не более того?
– Сказки не сказки, а от Ерофейки никуда не денешься. Как придешь печку разжигать, он за ней обязательно возится. Или на полке среди веников. Или бороду выставит, на тот же веник похожий, да глядит с любопытством. Раза два я с ним даже разговор заводил, только беседует он без охоты. Два слова скажет – и в закуток... Да ты не бойся, он, Ерофейка-то, смирный. Да и нет его сейчас. Я же говорю, он от сильного жара норовит сбежать на двор...
– Я и не боюсь, – жиденьким голосом сообщил Коля.
– Вот и ладно... Ты тут побудь с минутку, а я квасу принесу. Хорошо кваску-то после всего глотнуть, а я заранее не прихватил...
В открытую дверь Коля видел, как в предбаннике Маркелыч накинул на голое тело бушлат и в таком виде выскочил наружу. И... что же это! Святой Николай Угодник, спаси и сохрани! Конечно же, не один Ерофейка, а не меньше дюжины трюмников и всяких других существ ожили по углам. Зашелестели у печки, затрещали, будто слюдяными крыльями, на полке, замелькали по углам мохнатыми тенями. Тряхнешь головой – нет никого. Посидишь тихо две секунды – и опять... Маркелыч, он злодей! Нарочно рассказал всякую жуть и сбежал, чтобы мальчишка здесь настрадался среди страхов! Надо бежать, пока не поздно!
Однако шевельнуться было страшно. Может, лучше замереть? Голышом не побежишь, а пока одеваешься, кто-нибудь обязательно схватит за бока... К тому же, если шевельнешься, от разжижжающего страха может случиться совсем нехорошее дело. Конечно, в банной сырости это незаметно, однако как потом вспоминать такое?..
Маркелыч шумно возник на пороге с глиняным кувшином в руках.
– Вот, попробуй-ка, что за квасок Настенька готовит! Как глотнешь – разом будто все атаки отбил. Полный отдых душе и телу.
Коля торопливо глотнул. Квас и правда был замечательный. В меру прохладный, пахучий, шипучий, разбежавшийся по жилам пушистыми щекочущими шариками... А Маркелыч был... вовсе ни какой не злодей! Наоборот, замечательный Марелыч! Потому что вернулся так быстро! А про Колины страхи он, конечно же, и не догадывался. И чтобы не догадался впредь, Коля глотнул еще и бодро сказал:
– Спасибо! Маркелыч, а на тендере "Кургане", на котором вы ходили, есть трюмник?
– Да кто же его знает? Не встречал. Они же не всегда на людях показываются. Да скорее всего, что и нет. Который прежде был, ушел, небось, за матросами, когда оставили тендер в Синекаменной бухте. А новый так и не завелся...
– Значит, "Курган" это правда "Македонец"?! – подскочил Коля. Даже про страхи позабыл.
– Федос говорит, что так. Будто бы, когда он его купил, можно было разобрать краску прежнего названия...
– А зачем он дал ему другое имя?
– Ну, решил, видать, что негоже гвозди да табак возить на славном "Македонце". Обидно, мол, для геройского судна. И получится, что вроде как к чужой славе примазываешься... Но, возможно, что и врет старик. Он такой, любит поболтать да туману напустить. Может, нарочно выдает кораблик за "Македонца", чтобы найти покупателя. "Македонец"-то был ходок не в пример другим тендерам да шхунам...
– А разве Макеев хочет его продать?
– Хочет. Старый стал, не управляется... И цену, надо сказать, просит, по нашим временам, пустяковую, да вот что-то никто и такую не дает... Иногда сижу да мечтаю: подкопить бы деньжат да купить этот "Курган". Ходил бы, куда хотел, по всему Черному морю, сам себе хозяин, волны да ветер, другой жизни не надо... – Маркелыч засмеялся. –А вашу команду взял бы в матросы. Я гляжу, вы народ дружный...
– А много ли надо денег?
– Э, да чего говорить. Вроде и не много, да нам с Настенькой столько сроду не иметь...
Коля подумал.
– Маркелыч, а вы слышали, будто лейтенант Новосильцев английское золото нашел?
– Были про то всякие разговоры. Я их еще мальчишкой слышал, в конце осады. Чего только не болтают языками. Однако Новосильцев, он офицер был в полном смысле. Хоть и сказывали, что сгоряча мог матросу вмазать по уху, но насчет честности тут дело железное. Кабы что нашел, отдал бы в казну до последней денежки.
– А если не успел? Или не смог взять с собой? Вдруг какой-нибудь золотой запас спрятан на "Кургане"? Может быть, в трюме есть тайник!
Маркелыч взъерошил Коле мокрые волосы.
– Если бы и был тайник, Федос его давно бы разнюхал, еще при ремонте, он мужик дотошный. И к тому же, какое золото там ни отыщись, оно все равно не наше с Настенькой, а того, чье судно. Вот кабы купить, а потом найти... А на что купишь-то? Видишь, какое получается кольцо... Ну, давай-ка собираться. Пойдем, а баньку слегка остудим. Не ночевать же Ерофею на холодном дворе...
Поздно вечером, в постели, Коле казалось, что он весь пропитан горячим березовым воздухом. А свежие рубашка и постель были прохладными, ласковыми, словно, он лежал внутри летнего облака. От кашля не осталось и следа, дыши хоть во всю мощь. Но Коля дышал потихоньку. И думал.
Он думал о том, что и правда было бы замечательно, если бы Маркелыч стал хозяином тендера. Ну, в матросы мальчишек он всерьез не принял бы, конечно, однако взять в плавание разок-другой согласился бы. Потому что Маркелыч, он чем хорош? Вроде бы и взрослый дядька, а в то же время иногда совсем как мальчишка. Дурачится с ребятами, болтает по-свойски, рассказывает всякие веселые истории про свою прежнюю службу. Настенька порой только головой качает: "Ну, чисто дитя малое, одни игрушки на уме". Но не сердится... Может, Маркелыч научил бы Колю и его приятелей кое-каким парусным хитростям. Это ли была бы не радость!..
А ежели в самом деле пробраться на "Курган" да пошарить в трюме? Тендер стоит недалеко, в Артиллерийской бухте, никто его не караулит. Сам Федос Макеев живет в домике на Бутаковском спуске, а денег на сторожа у него, конечно, нет.
А где может быть тайник?
Коля представил внутренность трюма – длинные стрингера и выгнутые шпангоуты, вроде как на модели в школьной мастерской. Там легко спрятать все что хочешь. Под любым флор-тимберсом, под плоским настилом кильсона, в пустоте между стрингером и обшивкой. Особенно, если не совать кубышку с золотом просто так, а выдолбить в дереве специальное гнездо...
Коле и впрямь уже стало казаться, что клад обязательно там. Надо только сговорить ребят на поиски. И глядишь, в самом деле можно будет купить тендер для Маркелыча...
Маркелыч говорит: "Золото не наше". Ну и не Макеева же! Он его не покупал! Оно английское. И, значит, сейчас трофейное. А трофей – он того, кто его добудет!
Коле ясно представилось, как они вшестером: он, Женя, Фрол, Макарка, Ибрагимка и Федюня (малыша Савушку лучше не брать), ушибаясь о ребра корабельного набора, пробираются в носовую узкость, где форштевень и киль соединяются большущей треугольной кницей под названием "кноп". В кнопе наверняка выдолблена глубокая выемка. И незаметно прикрыта тонкой досочкой. Оторвешь ее, а там парусиновый сверток или глиняная посудина... Скорей открыть – и звонкий блеск монет рассыплет по трюму в свете фонаря золотые блики...
Это были уже не просто мечты, а, наверно, сон. Или почти сон. Слишком уж отчетливо виделись и деревянные сплетения корабельного каркаса, и ясно слышалось таинственное сопение ребят... И вдруг:
– Да ничего там нет, дурни окаянные! Зря только пыхтите тут, никакого от вас покоя! – Это из-за толстого основания мачты высунулась большущая кудлатая голова с растрепанной, как веник, головой. Трюмник!..
Наяву они, конечно, пришли бы в себя только на берегу, далеко от пристани. А сейчас... Коля понял, что сидит в постели и дышит, как после отчаянного бега.
Где он? Ох, слава Богу, дома. Здесь-то уж, конечно, никаких трюмников нет. Хотя... кто их знает... В комнате полутемно. У образа Николая Угодника горит лампадка, да в окно светит круглая, как масляничный блин, луна (наверно, потому, что и вправду скоро Масленица)...
Коля опасливо повертел головой. Нет, здесь все в порядке. Это его комната, его привычные вещи. Даже полумрак – тоже его, привычный. К тому же, в соседней комнате виден через щель прикрытой двери свет и слышен шелест книги – Тё-Таня еще не легла. Под этой крышей ничего сейчас Коле не грозит.
Да, а там, в трюме?
А на улицах, в развалинах, на пустырях?
А вообще в жизни?
Коля старательно вздохнул, попытался разозлиться на себя и стал размышлять разумно.
Конечно, никаких трюмников на свете нет. И призраков нет. И всяких смутных опасностей, которые иногда грозят непонятно чем, не существует тоже. Есть риск провалиться на экзаменах, заболеть, наткнуться на разбойников, лишиться (не дай Бог!) Тё-Тани или попасть в разные другие беды. Но этот риск, по правде говоря, совсем не велик. Самая реальная опасность – это наткнуться на невзорвавшуюся бомбу. На спящую бомбу. Нечаянно ударить ее или поднять и уронить. Но вот этот страх у Коли был как раз самым маленьким. Когда он повторял в уме стихи Шарля Дюпона, они с каждым разом казались ему все менее страшными и все более светлыми. С этакой спокойной печалью. "Давно закончилась осада. В приморском воздухе теплынь. У крепостного палисада седеет древняя полынь..." А рассуждения о бомбе, которая ждет поэта... Это просто боязнь, что откроются старые раны или каким-то другим способом аукнется давняя война.
А для него-то, для Николая Вестенбаума, как она может аукнуться? Он никогда не воевал, он ни в чем не виноват ни перед этим городом, ни перед теми, кто его защищал и осаждал. Наоборот, он хочет, чтобы город скорее вырастал из руин, делался радостным, живым, шумным (как предвещал в легенде белый всадник!) Чтобы все больше судов приходили в его бухты. Чтобы все больше ребят (веселых и дружелюбных) играли на заросших бастионах. Чтобы здесь появлялись школы и гимназии и не надо было таскаться по сырой рыжей степи в губернский Симферополь. Коля часто представлял себе такой город и заранее любил его. Но он любил его и нынешний. Несмотря на запустение, малолюдность и развалины. Несмотря на свои страхи.
Так откуда же эти страхи? Почему он не такой, как другие ребята? Даже смирный стеснительный Женька не в пример храбрее своего друга Коли Лазунова. Даже малыш Савушка... Хотя... у Савушки старший брат, с братом ничего не страшно. Женя здесь старожил, привык ко всему. Ибрагимка и Макарка – те вообще впитали в себя здешнюю жизнь с самого рождения. Ничего другого они и не видели. Они просто частичка этого города. Откуда у них может быть страх...
"Да причем здесь город? – сказал себе Коля. – Страх разве в нем? Страх внутри тебя. Он сидел в тебе еще там, в Петербурге. Ты привез его с собой, со своим боязливым характером и поэтому никогда от него не избавишься".
"И как мне быть? Я же не могу сделаться таким как Маркелыч... Или таким, как Фрол. Тот ничего не боится. Ничего и никого. Это сразу понятно, когда он глядит прищуренно и усмехается. "На пути не стой, у меня пистоль"...
А может быть, потому и не боится, что есть у него пистолет?
Мысль была простая и ясная. С Коли слетели остатки сонливости. В самом деле, ведь именно оружие придает человеку силу и бесстрашие. Ощущение безопасности! Стоит вспомнить попутчика ротмистра с его саблей и револьвером в черной кобуре!
Какой сумрак пустырей и развалин может быть страшным, если ты идешь по нему с пистолетом за пазухой и знаешь, что в стволе добрый пороховой заряд, пуля "минька" (от имени французского изобретателя Минье) и надежный кремень в зажиме курка-собачки!.. И конечно же, любые страхи перед жизненными бедами разлетятся вдребезги, если только взглянешь на длинноствольное оружие, висящее на стене рядом с осколком древней амфоры! Потому что...
Да, потому что пистолет – несгибаемая сила и твердость духа. Такая мысль даже приобрела в Колином воображении зримую форму. Представилось ему, что длинный стальной ствол – это как бы стержень человеческой души, не дающий ей гнуться и колебаться.
Значит, что же? Все дело в том, чтобы достать оружие?
А где?
Понятно, что не каждый день приваливает человеку счастье, как Фролу – отыскать на поле боя вполне исправный пистолет. Это ведь не осколки, не пули, не всякая мундирная мелочь, которую ребята ищут на продажу. Да теперь, в мерзлой земле и вообще ничего не откопаешь. Значит, путь один: как-то раздобыть пистоль у Фрола...
Коля уже не думал о кладе, спрятанном в трюме бывшего "Македонца". То, что недавно казалось вполне правдоподобным, теперь представлялось сплошным вздором. Другое дело – настоящий тяжелый пистолет с черным, пахнущим порохом дулом и тугой пружиной замка. Это не сон, не фантазия...
Но разве Фрол согласится расстаться со своим сокровищем? Не променяет ни на какое добро. Да и что за добро мог бы предложить ему Коля? Книгу о тайнах мироздания? Свою капитанскую фуражку? Желтый лаковый пенал с набором карандашей и новеньких стальных перьев, что купили в Симферополе?.. Коля ясно увидел, как Фрол оттягивает нижнюю губу и щелкает по ней нечищеным ногтем (так, что разлетаются мелкие брызги).
А может быть, купить? В жестяной коробке из-под столичных леденцов у Коли хранился немалый денежный запас, накопленный за долгие времена. Были здесь и полтинники, подаренные тетушкой на разные праздники, и пятаки, которые она отдавала ему со сдачи, когда бегал в ближние лавки за сахаром и хлебом (помогал кухарке Полине); и даже несколько копеек, выигранных у Юрки Кавалерова и других ребят на пустыре за Касьяновой усадьбой – в запрещенную взрослыми игру "дамки-чирики". Коля собирался купить волшебный фонарь со стеклянными картинками и керосиновой горелкой, но отъезд поломал эти планы... Сумма в коробке набралась немалая, около четырех рублей с полтиной. Фрол таких денег, небось, сроду не видал. Но... Коля опять представил, как Фрол, вытянув длинную шею, смотрит с ехидным прищуром...
А если Фрол и согласится, то – Коля чуял это – у всех останется нехороший осадок. Этакое впечатление, что "дворянчик Николя выудил Фролкин пистоль за большие деньги". Фрол сам постарается внушить эту мысль остальным. И... похоже ведь, что будет прав.
Нет, оружие добывать надо в честном деле. Вроде поединка... Ну, не в настоящем бою, конечно, и не в драке, а в чем-то вреде состязания. В споре каком-то... Фрол – спорщик известный. Если упрется на своем – стоит до конца, хоть лбом его о стену бей. Упрямый как... как инкерманский камень, из которого сложены здешние дома. Ядра не могли прошибить его и оставляли круглые, очень ровные ямки-отпечатки... Камень из такой стены валяется на дворе у Маркелыча. С круглой вмятиной посередке. Маркелыч, когда ремонтировал дом, притащил откуда-то этот известняковый брус да потом, видать, бросил за ненадобностью. Теперь круглый отпечаток (размером с блюдце для варенья) служил поилкой для петуха с французским фельдмаршальским именем Пелисье и нескольких кур. Но в эти дни, несмотря на близость Масленицы и весны, пришли такие холода, что Настенька забрала кур и петуха-фельдмаршала в дом. А Коля, возвращаясь из бани, заметил в свете фонаря, что вода в каменной посудине превратилась в гладкую льдинку.
В тот момент он это лишь мельком отметил про себя, а сейчас... Лишь бы не случилось завтра оттепели! И было солнце – холодное, но яркое! И тогда... слава доктору Клоубонни, спутнику отважного капитана Гаттераса!
