Доктор Орешников
Жар появился утром. Вместе с тошнотой и ознобом. Татьяна Фаддеевна кинулась к господину Тифокину, владельцу пансиона. Она и сама кое-что смыслила в медицине, но, конечно же, в данном случае нужен был настоящий врач.
Господин Тифокин был почтителен и в то же время озадачен. Настоящих медиков в городе практически не было. Заболевшим помогали несколько бабок да живший неподалеку отставной военный фельдшер.
– Разве в городе нет больницы или военного госпиталя?
– При рабочей матросской роте, есть, говорят, лекарь, да он мало что смыслит. Кто всерьез заболел, везут морем в Николаев. А больницу только думают устроить, но когда это, непонятно...
– И ни одного врача?
– При конторе РОПИТа есть нечто вроде докторского пункта для приема их служителей. Им заведует врач с дипломом. Господин Орешников, если не ошибаюсь. Разве что обратиться к нему...
Одну из кухарок спешно отправили за доктором Орешниковым, который, вопреки опасливым ожиданиям, появился довольно быстро – на казенной конторской пролетке. Невысокий, худой, в штурманском плаще и длиннополом мундире с флотскими пуговицами, в почти такой же, как у Коли фуражке. С торчащими усами песочного цвета и маленькими очками на утином носу. Было в его повадках что-то птичье и... симпатичное. Этакое знакомое, домашнее.
Прямо от двери он стремительно присмотрелся к Коле и сообщил Татьяне Фаддеевне, пребывавшей в тихой панике:
– Сударыня, для начала хочу вас заверить, что в ближайшие полвека летальный исход этому юноше не грозит. Велите горничной принести горячий чайник.
Взбодрившаяся Тё-Таня велела. И заодно изложила доктору, на что жалуется племянник. Доктор Орешников погрел у чайника ладони.
– Ну-с, молодой человек, вас не затруднит сесть? Я так и думал... Голова болит?.. Только кружится? Это бывает... – Он старательно прощупал его спину и бока, заглянул в широко раскрытый рот, достал известный Коле предмет – стетоскоп. Обстоятельно и многократно приложился им к костлявой груди юного пациента.
– М-м....
– Что?! – опять всполошилась тетушка.
– В том-то и дело, что ничего. Простуда исключается... Вы можете, Коля быстро лечь и так же быстро подняться?.. Спасибо. Кружится ли голова сильнее?
– Уже совсем не кружится...
– Вы меня радуете... Подержите это, – сунул ему под мышку скользкий термометр. – Гм... Жар, видимо, как быстро подскочил, так столь же быстро и падает... Сударыня, это своего рода нервная лихорадка, она бывает у некоторых впечатлительных детей в результате долгого путешествия, частой смены обстановки и перемены климата. Полагаю, скоро это пройдет... У меня с собой кое-какие лекарства, пусть Коля поглотает их сегодня, невзирая на некоторую горечь порошков... Горечь процесса ведет к сладости результата... Вот, извольте, здесь написано, как принимать...
– Доктор, вы наш спаситель! Простите, сколько мы... должны вам за визит?
– Что вы, сударыня! Я не на частной практике, я человек казенный. Наша лечебница безвозмездно помогает всем, кто в нее обращается, хотя и создана для служителей РОПИТа...
– Но лекарство...
– Оно тоже казенное. РОПИТ не разорится на нескольких порошках...
– Право, доктор, мы вам так благодарны...
– Не за что сударыня, это моя служба... И позвольте дать совет: не принимайте случайное недомогание мальчика так близко к сердцу. Вы сами от переживаний можете слечь. Пожалуй, я оставлю вам успокоительные капли.
– Вы так добры... Я в самом деле нервничала. Одна с больным ребенком в незнакомом городе... А у Коли, к тому же слабые легкие, это обнаружили весьма известные петербургские врачи...
– В самом деле? Тогда позвольте еще...
И доктор Орешников снова принялся выстукивать и прослушивать Колю.
– Гм... Признаться, я пока ничего не нахожу. То есть слышу некоторые шумы, но это, скорее, возрастное... Возможно, необходимо тщательное обследование... Вероятно, мои коллеги заметили временную простуду и приняли ее за... Или просто проявили чрезмерно опасение. Боюсь судить. Конечно, я преклоняюсь перед столичными светилами, сам учился в Петербурге, но... – он по-петушиному дернул головой и виновато развел руками.
– Вы учились в столице? – обрадовалась Татьяна Фаддеевна. – Тогда, может быть, вы знали доктора Вестенбаума? Он служил в Морском госпитале.
– Федора Карловича? Не имел чести знать лично, однако, будучи студентом, слышал о нем немало. И о его методах... К сожалению, он стал жертвой несчастного случая...
– Это Колин отец.
– О... – почему-то сильно смутился доктор. – Какая неожиданность. Весьма... приятно, да...
Татьяна Фаддеевна проводила доктора Орешникова до выхода из пансиона. И вернулась не очень скоро, хотя, казалось бы, должна была спешить к хворому (пускай и не сильно) племяннику.
– Я думал, вы уехали к нему в гости, – с легким ехидством заметил "больной ребенок".
– Мы просто беседовали... По-моему, Борис Петрович очень славный человек. Он обещал завтра вновь навестить нас.
– Об этом вы и беседовали столько времени?
– Николя! Твоя ирония неуместна... Представь, у нас в жизни есть с ним нечто одинаковое. Борис Петрович в пятьдесят четвертом году, еще обучаясь на медицинском факультете, подал прошение, чтобы его отправили фельдшером сюда, на театр военных действий. Но пока рассматривали бумаги, заболели разом его матушка и сестра, и он не мог их оставить. Матушка, к сожалению, умерла...
– А сестра выздоровела?
– Да, она сейчас с ним, они живут вдвоем... Борис Петрович, получив диплом, рассудил весьма логично, хотя многие и осуждали его...
– Как же он рассудил?
– Николя! Я не понимаю твоего насмешливого тона!
– Тё-Таня, я серьезно! Мне интересно.
– Он решил, что если не смог помочь защитникам города, то обязан помогать тем, кто станет возвращать город к жизни. И приехал сюда, хотя и не сразу. Представь себе, он не изменил решения, даже когда его невеста отказалась ехать с ним. Сказала весьма циничные слова: "Дорогой, я не жена декабриста..."
– Дура...
– Николя!..
– Но ведь правда же!
– В любом случае не следует употреблять такие слова... А теперь Борис Петрович хлопочет об устройстве здесь настоящей больницы... Признаться, я ему завидую.
– Так за чем дело стало? – тут же вырвалось у Коли.
– Ты это о чем, шер ами?
– Ну, вы же тоже здесь... То есть мы... А доктору наверняка нужны помощники. И не какие-то синие от водки фельдшеры, а образованные, понимающие в медицине дамы...
– Не говори глупости!
– Какие? Вы же в самом деле всякие курсы кончали и очень образованная. К тому же еще не старая и симпатичной наружности...
– Николя!
– Что, Тё-Таня? – сказал он невинным голосом.
– Ты знаешь, что я всегда преклонялась перед авторитетом Николая Ивановича Пирогова...
Коля знал. Великий хирург и герой Севастополя был кумиром тетушки.
– ...И не разделяла лишь одну его точку зрения – на воспитание. Когда он утверждал, что для приведения в чувство таких вот болтунов бывает полезно их знакомство с розгой... Теперь я понимаю, что Николай Иванович и здесь был прав.
– Тё-Таня вы мне это говорили тыщу раз!
– Именно говорила. А сейчас вижу, что пришло время не слов, а дела.
– Ну... хорошо, – отозвался он с дурашливой покорностью. Пусть... если это вам доставит удовольствие. Но потом не поедем в Ялту, ладно?
– Что-о?
– А что нам делать в Ялте? Там, говорят, деревня...
– А здесь руины! Не хватает, чтобы ты стал трущобным мальчишкой!
– Я поступлю юнгой на торговую шхуну. А вы будете работать в больнице и приносить пользу народу. Вы же всегда хотели...
– Ты несусветный болтун...
– Нет, я это... "сусветный", – с удовольствием сказал Коля, понимая, что заронил в душу тетушки первое зерно сомнения.
– Прими порошок и не смей сегодня вставать из постели.
– Тогда достаньте мне из чемодана Гоголя. "Вечера на хуторе..."
Доктор Орешников появился на следующий день близко к вечеру. Кажется, тетушка слегка нервничала, что его долго нет, хотя Коля был уже на ногах (и отчаянно скучал). Пришел доктор не один, а с полным круглощеким господином веселого нрава.
– Коля, я вижу, вы молодец! Татьяна Фаддеевна, позвольте представить Ивана Ювенальевича Брешковского, моего коллегу... – Оба поцеловали у тетушки руку. Борис Петрович продолжал: – Иван Ювенальевич сегодня по счастью оказался у меня в гостях. Вообще же он служит в Симферополе и весьма известен как специалист по лечению легочных заболеваний и курортному делу. Я попросил его осмотреть Колю, если с вашей стороны не будет возражений...
Тетушка, разумеется, не возражала. Наоборот!.. Хотя заметно было, что опасается: как бы доктор Брешковский не опроверг вчерашний добрый диагноз Бориса Ивановича.
Иван Ювенальевич не опроверг. После долгих прощупываний и прослушиваний он похлопал Колю по острым лопаткам и заявил, что "общее сложение хрупковато, но ничего такого внутри у пациента он не улавливает, и, видимо, это был временный недуг".
– Хотя, конечно же, в любом случае крымский климат для мальчика полезнее прибалтийского. Так что возвращаться вам, пожалуй, не резон...
Коля сунулся в разговор:
– А климат в Ялте отличается от здешнего, от севастопольского?
Тетушка быстро взглянула на него.
– Не сильно, – отозвался доктор Брешковский. – Есть специфические отличия, но они не существенны, если человек не очень болен.
– Спасибо, Иван Ювенальевич, – учтиво сказал Коля, а тетушка опять взглянула.
Потом она провожала докторов и, как и накануне, весьма задержалось при прощальной беседе. До ужина была она молчаливой и ушедшей в себя, а перед сном сказала:
– Видишь ли... то, что ты вчера высказал шутя... насчет здешней жизни...
– Я не шутя!
– То, что ты высказал шутя, сегодня Борис Петрович... предложил мне всерьез.
– Он сразу мне показался неглупым человеком...
– Николя!
– Знаю, знаю, вы о Пирогове!
– Ты можешь отнестись к нашей беседе серьезно?
– А зачем относиться! Я же вижу, что вы уже решили!
– Как я могу решить без тебя? В конце концов, именно ты – причина этого авантюрного переезда...
– Причина согласна!
– Подожди. Я хочу, чтобы ты понял меня... Раз мы оказались в Крыму, а ты... слава Богу, не столь уж нездоров... – она быстро перекрестилась, – надо, чтобы во всем случившемся был какой-то смысл. Может быть, это судьба привела меня в город, куда я стремилась двенадцать лет назад и где могила моего брата... – Татьяна Фаддеевна промокнула платочком глаза. – Мне кажется, мое место именно здесь...
– Конечно же!
– Но ты слишком поспешен и горяч. Я хочу, чтобы ты отнесся ответственно...
– Тё-Таня, я ответственно!.. Я вот что подумал. Мне ведь зимой придется ездить в симферопольскую гимназию, сдавать экзамены за полугодие. Отсюда дорога на Симферополь прямая, а у Ялты горные перевалы. Я слышал, что зимой они бывают перекрыты из-за снегопада.
– Ох... с твоим ученьем пока еще ничего не ясно...
Однако скоро прояснилось и с ученьем. С уезжающим в Симферополь Иваном Ювенальевичем Брешковским Татьяна Фаддеевна послала в гимназию письмо. В нем, излагая все обстоятельства, она просила директора и попечительский совет "зачислить экстерном" сироту, который является сыном участника прошлой военной кампании, умершего военного врача Федора Карловича Вестенбаума и племянником погибшего в Севастополе артиллерийского офицера Андрея Фаддеевича Весли. Необходимость экстернатного обучения объяснялось слабостью здоровья, при котором Николай Вестенбаум должен всегда находиться под наблюдением своей попечительницы и родственницы госпожи Лазуновой.
Ссылка на нездоровье после освидетельствования докторами Орешниковым и Брешковским выглядела не очень-то правдивой (и тетушка стыдливо морщилась). Но жизнерадостный Иван Ювенальевич объяснил, что это "всего лишь тактический ход, дабы гимназические крючкотворы не заупрямились". Да и не было другого выхода. Невозможно предположить, что Николай Вестенбаум согласился бы жить в Симферополе на квартире у чужих людей, чтобы ежедневно посещать уроки. Стоило ради такого дела приезжать в эти края!..
Для ответа указан был адрес Бориса Петровича Орешникова ("для г-жи Лазуновой"), поскольку своего дома у Коли и тетушки еще не было.
Но вскоре появился и дом. Заботами того же Бориса Петровича. Он через служителей конторы узнал несколько мест, где хозяева сдавали жилье в наём. Остановились на домике вдовы Кондратьевой. Та запросила недорого, что при тетушкиной и Колиной пенсиях (которые следовало еще переадресовать) было весьма существенно.
Две недели ушло на обустройство (и это оказалось довольно увлекательным делом). Иногда ходили по городу – порой в поисках лавок и на рынок, порой просто так. Татьяна Фаддеевна смотрела на развалины с болезненной опаской, а Коля... он тоже с опаской (с затаённой), но и с любопытством, словно там, среди руин, жили тайны, ждущие от него, от Коли, разгадки. Впрочем, это было смутное ощущение – порой завораживающее, а порой с болезненным замиранием... Побывали на развалинах Четвертого бастиона, где храбро воевал граф Толстой, который написал про Севастополь знаменитые рассказы. Тетушка этим летом читала их Коле вслух (словно предвидела скорые события).
На бастионе Коля поднабрал еще пуль, осколков и "гудзиков". Татьяна Фаддеевна уже не спорила, только морщилась...
Иногда тетушка ходила в лечебницу, где вел прием доктор Орешников, помогала ему. Но пока что не часто. Для определения ее в официальную должность сестры милосердия требовался срок. Коля в отсутствие Тё-Тани скучал, делал заданные ею уроки или помогал Лизавете Марковне чистить овощи для обеда и ужина.
Тем временем – скорее, чем ожидалось, – пришел ответ из гимназии. В казенной, с орлом и печатью, бумаге сообщалось, что Николай Вестенбаум будет зачислен в экстерны при условии, что "госпожа Лазунова соблаговолит в скорое время прислать необходимые документы, а за неделю до Рождества доставит своего воспитанника в гимназию, где ему надлежит сдать экзамены за первую половину программы третьего класса, каковая программа прилагается к данному письму".
Татьяна Фаддеевна не сочла возможным доверить здешней почте важные документы – взятый в прогимназии Юнга табель успеваемости за прошлые два класса и копию медицинского заключения петербургских докторов. Она решила отвезти их сама.
– Тем более, что мне совершенно необходимо побывать в нормальных больших магазинах...
– А я!? – взвыл Коля.
– Ты еще не совсем оправился. Незачем болтаться по осеннему холоду в такую даль. Симферополь это не рынок у Седьмого бастиона.
Коле и не хотелось в Симферополь. Этот губернский центр представлялся ему скучным и казенным (вроде гимназической бумаги). Но мысль, что две или три ночи придется провести в пустом доме одному, повергла его в обморочный ужас. Такое в жизни ему еще не выпадало!
Татьяна Фаддеевна, конечно же, все поняла.
– Я не думала, что храбрые мужчины, оставляющие больных тетушек в каюте, дабы на палубе встретить грудью страшную бурю, в иных случаях не могут без тех же тетушек прожить несколько дней... и ночей. Недостойное морских волков малодушие...
– Причем тут мое малодушие!.. Вы же... Вы сами знаете, что женщинам не следует путешествовать в одиночку... Тем более, что говорят про разбойников под Бахчисараем! Мы вместе слышали на базаре!
– Вот именно, на базаре! Россказни рыночных торговок! Смешно! В наше время не бывает разбойников... К тому же, у Бориса Петровича есть револьвер.
– И он даст его вам?!
– Что?.. А... Дело в том, что доктор едет тоже, у него в Симферополе какие-то хлопоты насчет медикаментов...
– Понятно...
– Что вам понятно, сударь?
– Что вы будете в безопасности...
– Ты хочешь сказать "в отличие от меня"... Не волнуйся ты поживешь в это время у Бориса Петровича, Екатерина Петровна, его сестра, присмотрит за тобой.
– Чего присматривать, младенец я, что ли... – буркнул он с облегчением в душе.
Доктор жил при конторе местного отделения РОПИТа, в приземистом одноэтажном доме над Южной бухтой, в трех кварталах от Графской пристани. Из окон виден был другой берег бухты с длинными Ушаковскими казармами и новыми доками, в которых не то строились, не то ремонтировались сразу два парохода.
Жилье было маленькое, двухкомнатное. В одной комнате обитал Борис Петрович, в другой – его сестра.
Оказалось, что Екатерина Петровна – худая незамужняя дама (про таких говорят "старая дева"). Вся "ушедшая в себя". Очень набожная. Она тихо бродила по комнатам, бормоча то ли молитвы, то ли какие-то свои мысли. С Колей обходилась ласково, но чаще просто не замечала его. Даже не запомнила, как зовут. Вспоминала "мальчика" лишь перед завтраком обедом и ужином или при какой-то надобности. Дважды брала Колю с собой, когда уходила из дома: один раз на рынок, другой раз на утреннюю церковную службу. Но и без того она каждый день ходила в церковь, и Коля на три-четыре часа оставался один.
Он не скучал. Борис Иванович поселил его в своей комнате, где было множество книг. В том числе Пушкин в разных изданиях, романы Вальтера Скотта, давнее издание "Дон Кишота из Ламанчи" в переводе Жуковского, а также старые подшивки журнала "Картины природы" и описания путешествий Кука и де Бугенвиля.
А были еще и специальные докторские книги. В том числе атлас "Мужчина и женщина" с цветными иллюстрациями. На французском языке. Явно не для детского чтения. Доктор Орешников, оставляя здесь юного гостя, видимо, просто забыл про это обстоятельство. Или не учел, что Коля хорошо знает по-французски. Впрочем, даже, если не читать комментарии, литографии были весьма выразительны...
У Татьяны Фаддеевны в Петербурге тоже была кое-какая медицинская литература, но книги стояли в отдельном шкафу, под ключом. Да и без того Коле в голову не могло прийти взять что-то тетушкино без спросу. Здесь же явного и четкого запрета не было. И когда Екатерина Петровна уходила, Коля со стыдливой оглядкой на дверь и окна, вытягивал из шкафа тяжелый том. Он понимал, что совершает немалый грех. Но тайное желание было сильнее страха и угрызений совести.
Конечно, Коля давно не верил, что младенцев покупают в специальных аптеках. Естественно, мальчики и девочки рождаются. Об этом свидетельствовала и акушерская практика, которой одно время занималась Тё-Таня. Да и в мужской прогимназии ученик набирается кое-каких знаний – не только от наставников, но и от одноклассников. Знания эти были, однако, отрывочны, бедны и, конечно же, лишены всякой наглядности. А здесь...
Обмирая от стыда, любопытства, а порой и отвращения, Коля на третий день долистал атлас до конца и среди самых последних страниц обнаружил оторванный кусок бумаги (видимо, из большой тетради). На нем крупно и размашисто было написано по-французски:
"Друг мой, просмотревший эту книгу от корки до корки. Уяснил ли ты себе, что она показывает некоторые тайны человеческой природы, но не открывает тайн любви? Ибо любовь – от Бога".
Коля в первый миг почувствовал себя так, словно его поймали с поличным и приподняли за шиворот. Он даже заоглядывался в панике. Но никого не было... Он перечитал еще раз. Неужели доктор знал, что мальчишка доберется до атласа, и специально приготовил ему это послание? Вот ужас... Впрочем, едва ли. Бумага была желтая, чернила бледные. Явно, что написано это не в нынешние дни... Ну а что, если записка чья-то старая, но вложил ее Борис Петрович все же для Коли?
Ладно... Все равно доктор не узнает, что Коля смотрел это. Сейчас он аккуратненько положит листок как прежде, поставит книгу точнехонько на прежнее место и думать про нее больше не будет. Тем более, что и правда – тайн любви она не открывала. По крайней мере, той рыцарской любви к прекрасным дамам, о которой Коля читал в книжках и о какую мечтал встретить когда-нибудь сам...
Он утвердил увесистый атлас в ряду других томов, взял из другого шкафа "Путешествие на шлюпе Камчатка" капитана Головнина и с чувством нашкодившего, но не уличенного сорванца устроился в кресле. Принял самый благочинный вид. И словно бы наградой за эту благочинность было шумное возвращение доктора и тетушки, которая порывисто обняла "дорогого Николя".
– Ты соскучился? Чем ты тут без нас занимался?
– М-м... вот, читаю...
При этом показалось, что доктор глянул хитровато. Коля поспешно спросил:
– Борис Петрович, а у вас правда есть револьвер?
Доктор по-петушиному дернул головой.
– О, да! Но он остался без применения. На дорогах Тавриды мир и спокойствие, хотя недавно имели место романтические слухи...
Затем было чаепитие (вместе с пришедшей из церкви Екатериной Петровной), рассказы о Симферополе и возвращение домой.
Через несколько дней Татьяна Фаддеевна обмолвилась, что слышала в пароходной конторе про ремесленную школу, в которую будут набирать мальчиков из семей служителей РОПИТа и мастеровых.
– Это говорит, что жизнь в городе набирает силу, не правда ли, мон шер?
– Тё-Таня, а вы ведь тоже вроде служащей РОПИТа! Раз помогаете в их лечебнице...
– Ну и... О Боже! Уж не собираешься ли ты поступить в эту школу?
– Пуркуа па? – весело сказал он. – Чего все время дома сидеть? В школе, наверно, будет не трудно. И вовсе не помешает гимназическим экзаменам. Зато познакомлюсь поближе со здешними ребятами...
– Ты это всерьез?.. Я спрошу в Правлении...
В голосе тетушки слышалось осторожное удовольствие. Чем больше Николя занят делом, тем полезнее. К тому же, она никогда не была против сближения мальчика с представителями воспетых Некрасовым народных масс.
