Короткое счастье
Марина рисовала заголовок для лагерного "Распорядка дня", когда в пионерскую комнату влетел ябеда Витька Лобов и выпалил с порога:
— Марина! Твой Алька купил штаны!
Алька шёл по главной лагерной линейке. Вместе с ним шли лохматый Васька Лапников, по прозвищу Лапа, и Мишка Гусаков, а позади двигалась шумная толпа зрителей. На Альке были длинные брюки из белой парусины. Только держались они не на ремне, а па тонком шпагате из кручёного картона.
— Александр! — как можно строже сказала Марина. — Это что за фокус?
— Это вовсе не фокус, — откликнулся Алька. — Это штаны.
Он продолжал свой путь, сосредоточенно глядя под ноги. То ли боялся поглядеть на строгое лицо сестры, то ли любовался покупкой, поди разберись...
— Стой! — велела Марина. — Стой и отвечай. Где ты их взял?
Эта история началась после завтрака. Все пошли на костровую поляну разучивать песни для большого концерта, а Лапа стал сговаривать Альку убежать в лес.
— Черники наедимся — во! — пообещал Лапа и выразительно хлопнул себя по голому животу. — Топаем?
Алька стал думать. Если Марина узнает про такое дело, будет худо. Поэтому Алька думал почти целые полминуты. Но Лапа был его друг, и Алька, вздохнув, сказал:
— Топаем.
И они нырнули в кусты.
Весёлые берёзовые деревца с солнечными зайчиками на листьях будто смеялись вместе с мальчишками, что так здорово всё получилось. В березняке начиналась тропинка. Она соединялась с другой тропинкой, которая вела к деревянному мостику через ручей. А за ручьём начиналась деревенская улица, в конце которой темнел сосновый лес. Над лесом висело белое перистое облачко, а всё остальное небо было чистым и очень синим.
Под мостиком плескались две большие утки, а больше никого Алька и Лапа в деревне не увидели. Лапа сказал, что сейчас все на лугах косят траву.
Лапа шагал босиком. Алька поглядел на него и тоже снял тапочки. Пыль на дороге была мягкая, нагретая солнцем. После каждого шага она выбивалась из-под пальцев серым дымком. И тянулись за беглецами две цепочки от босых ног— маленьких и побольше.
Но если бы кто-нибудь пустился в погоню за Алькой и за Лапой, чтобы поймать их и пропесочить на вечерней линейке, то он увидел бы, что следы ведут вовсе не в лес, а в сельмаг.
Так получилось потому, что у красного кирпичного сельмага с ржавой вывеской Лапа вдруг замедлил шаги и спросил:
— Санька, ты мне друг?
Он всегда звал Альку Санькой. Понятно, Алька сказал, что друг. И тогда Лапа попросил:
— Зайдем давай на минуточку. Охота аппарат посмотреть. Понимаешь, "Смена-8". С дальномером.
Альке не хотелось смотреть "Смену-8" с дальномером. Ему хотелось поскорей добраться до леса, пособирать на опушке чернику и вернуться побыстрей в лагерь. Потому что, хоть светило яркое солнце, и весело шумели деревья, и всё было хорошо, Альку точило беспокойство. Вдруг в лагере узнают, что они удрали?
— Ну, на минуточку, — согласился Алька.
В магазине было душно. За прилавком сидел молодой продавец с очень круглым и скучным лицом. На Альку и на Лапу он даже не посмотрел. Молодой продавец шестой раз подряд слушал одну и ту же пластинку.
"О, Маржеле-е-ена-а!.." — голосил пыльный патефон.
Лапа сразу прилип к прилавку, где под стеклом лежала "Смена-8". Алька постоял рядом, тоже посмотрел на аппарат, а потом ему стало скучно.
— Лапа, идём, — позвал он.
— Ага, — не двигаясь, сказал Лапа.
Алька прошёлся по магазину, но ничего интересного не увидел. На полках лежали рулоны с материей, стояли флаконы с духами, зеркала в ракушечных рамках, жёлтые подстаканники. На прилавках тоже лежали куски материи: толстой —для пальто, и тонкой разноцветной — для девчоночьих платьев.
Алька скользнул скучными глазами по прилавку ещё раз и вдруг замер...
Лапа наконец насмотрелся на аппарат до отказа и оглянулся, чтобы позвать Альку. И тогда он увидел, что Алька навалился грудью на прилавок и смотрит будто на какое-то чудо.
— Ты чего?
— Штаны... — прошептал Алька.
Среди кусков материи лежали маленькие парусиновые брюки. Голова у Лапы была забита мечтами о фотоаппарате, поэтому он ничего не понял и только спросил:
— Что у тебя — штанов нету?
— Есть, — тихо сказал Алька, — но таких-то нету. Эти — как у моряков.
Короткие штаны на лямках да тёплые шаровары, которые приходилось натягивать зимой, надоели Альке за его жизнь ужасно, а настоящих, длинных брюк с петлями для ремешка, с хлястиками и карманами никогда ещё у Альки не было. Попробуйте целых семь лет прожить без таких брюк и тогда всё поймёте.
— Хорошие, — вздохнул Алька.
И в этом вздохе Лапа услышал тоску.
Продавец девятый раз заводил патефон. Лапа этим воспользовался и пощупал незаметно брюки. Потом солидно сказал:
— Мощные штаны... И цена ничего: два рубля и тридцать копеек.
— Дорогие...
— Да не так уж и дорогие. Рупь, да рупь, да еще тридцать копеек...
— Рупь у меня есть, — сказал Алька. — И копейки есть. Мне мама дала на дорогу. Марина отобрать хотела, чтоб ягод не покупал. Я не дал.
— Конечно, — повторил Лапа, — вещь стоящая.
Алькины глаза стали большими и блестящими. Он посмотрел Лапе в лицо и решительно сказал:
— Лапа, ты мне друг?
— Факт!
— Лапа, дай рупь.
Лапа запустил пятерню в лохматую голову и озадаченно заморгал.
— Нету у меня. Сорок копеек только есть. На аппарат копил.
Алька опустил голову. Они ещё с минуту молча постояли у прилавка. Лапа сказал:
— Аида!
— Аида, — прошептал Алька, но так тихо, что Лапа не слышал.
Патефон опять отчаянно звал Маржелену. Лапа посмотрел на Алькин затылок с уныло поникшим хохолком и решительно махнул рукой.
— Ладно! Давай бегом в лагерь! Когда они примчались к поляне, то услышали, как все четыре отряда поют:
Гори, костёр, подольше,
Гори, не догорай!
Никакого костра на поляне не было, но песня так всем нравилась, что никто не обратил внимания на Альку и на Лапу. И они сели рядом с Мишкой Русаковым. Мишка был человеком толстым, веснушчатым и предприимчивым.
— Мишка, дай рупь, — сказал ему в самое ухо Лапа.
Мишка перестал петь и удивился:
— Фью-ю! А может, два?
Двух рублей у Мишки не было, и Лапа понял, что тот издевается. Но стерпел.
— Если у человека порядочных штанов нет, какая это жизнь?! — рассудительно спросил он. — Надо Альке купить штаны, понятно? В сельмаге в аккурат на него продаются.
Мишка больше не пел, но и не отвечал. У Альки упало сердце.
— Я тебе в городе за этот рупь западёнку с тремя хлопушками дам, — пообещал Лапа.
— И чечета?
— Чечета я выпустил. Стакан конопли дам.
— Штаны — это конечно... — задумчиво сказал Мишка...
Эту историю Марина выслушала с каменным лицом, как и полагалось старшей сестре и заместителю председателя совета дружины. Потом она сказала, что отдаст Мишке рубль, а Лапу придётся, наверно, обсудить на линейке.
Альке, конечно, попало бы больше всех, но тут Марину позвал длинный очкастый командир первого отряда Костя Василевский, и она сразу заторопилась. А на прощание сказала:
— Ну, смотри, Александр! Раз купил, носи. Но, если порвёшь или измажешь, на глаза не попадайся.
Алька хотел сказать, что это его штаны, а не Маринины, но не стал. Ещё отберёт, пожалуй. И Марина удалилась, строгая и неприступная.
Был бы до самого вечера Алька самым счастливым человеком, но тут приехал в лагерь старший брат Галки Лихачевой. Он прикатил на велосипеде, и мальчишки выстроились в очередь, чтобы хоть разик прокатиться по аллее. С седла ни у кого ноги до педалей не доставали, поэтому все ездили стоя, под рамой. Алька тоже немного умел. Дали и ему. Толкнулся Алька ногой, нажал на педаль и вдруг увидел удивительную картину: небо закачалось, а сосны и берёзы перевернулись вниз кронами. Земля встала торчком и больно треснула Альку по лбу.
Потом Алька услышал голос Галкиного брата:
— Штанину-то подворачивать надо. Гляди, цепью заело.
Он вместе с велосипедом поднял Альку и вынул его из штанов. Иначе штаны никак нельзя было освободить. Когда провернули шестерню, на штанине увидели ровную цепочку дырок. Будто брюки прострочили на громадной швейной машине без ниток. А вокруг каждой дырки был чёрный след от жирной смазки.
— Да-а... — протянул Мишка Гусаков.
Алька сел на корточки, и на испорченную штанину стали капать крупные слезы.
— Не реви, — сказал Лапа. — Зашьём и выстираем.
Решили сперва выстирать. Мишка принёс кусок туалетного мыла. На речку не пошли: стирали в бочке с дождевой водой, которая стояла за столовой. Мишка говорил, что в дождевой воде стирать лучше всего. Вода скоро стала мутной и тёмной. Брюки почему-то стали тоже тёмными.
— Не реви, — снова сказал Лапа. — Высохнут — сделаются белые.
Дырки на штанине стали не такими заметными. Наверное, потому, что вокруг каждой расплылось грязное пятно.
Алька ушёл на дальнюю лужайку среди берёзовых кустов и остался там один со своим горем. Брюки он разложил на траве, чтобы сохли. Но они сохнуть не хотели.
Может, он так и просидел бы до самого ужина, но вдруг раздались шаги и побрякиванье. Шли Лапа и Мишка, а побрякивал утюг.
— Будем сушить утюгом, — сказал Лапа. — Будут штаны белые и гладкие. Главное, Санька, сообразительность...
Алька прерывисто вздохнул и улыбнулся. Впервые после аварии.
— Где ты утюг взял, Лапа?
Лапа сказал, что взял утюг на кухне у поварихи тёти Вали, но это, конечно, тайна.
— Его углями греют, — гадал Мишка. — А вот как, не знаю.
— Не надо углями. Мы его, как чайник, над костром повесим. Сразу раскалится. Понятно?
— Понятно, — прошептал Алька, восхищённый Лапиным умом.
Лапа довольно похлопал себя по карману. В кармане брякал коробок со спичками.
Сухих веток в кустах не нашли, и Мишка сбегал ещё раз к кухне — за щепками. Лапа развёл огонь. Костёр получился маленький, но решили, что утюгу этого хватит. Алька разыскал подходящую палку, а Мишка и Лапа выломали две рогатины. Рогатины воткнули по сторонам от костра, положили на них палку, повесили на неё утюг.
Трещал бледный огонь. Сизый дымок таял, запутавшись в берёзовых листьях. Самые нижние листики желтели и скручивались от жары. Алька подкидывал щепки. В общем, всё шло хорошо. Потом одной рогатине надоело стоять, и она повалилась. А утюг упал в костёр.
— Ничего, — хладнокровно сказал Лапа. — Он железный. Так даже лучше нагреется. Кидайте дрова.
Через несколько минут утюг выкатили из костра палкой. Он лежал в траве и шипел. От земли шёл пар.
Трава сразу обуглилась.
Лапа велел Альке принести большой лопух, а Мишке — расстелить на траве брюки. Потом он обернул лопухом ладонь и взял утюг за ручку.
— Начали, — сказал Лапа, поднял утюг, взвыл и бросил его.
От лопуха шёл дым. От штанов тоже шёл дым, потому что утюг упал прямо на них. Лапа крутился на одной ноге и дул на ладонь. Мишка мужественно ударил по утюгу босой пяткой и сбросил его с брюк. После этого он взялся за пятку и тоже стал крутиться на одной ноге.
Один Алька не крутился. Он стоял неподвижно и смотрел на коричневое пятно, которое осталось на штанине.
Пятно точно сохранило красивую форму утюга.
— Знаешь что? — сказал Мишка, когда перестал танцевать. — Ты их лучше надень, пока они живы.
Алька надел. Брюки были пятнистые и твёрдые, будто из жести.
— Ничего, — утешил Лапа. — Главное, что длинные. Ты же, Сань, не стиляга. Чего их гладить?!
Они затушили костёр и пошли в лагерь. После нескольких шагов коричневое утюжное пятно вывалилось целиком из штанины. Сквозь громадную дыру Алька увидел свою исцарапанную ногу.
Через несколько минут по лагерю двигалось печальное шествие. Впереди, глядя под ноги, шёл Алька. За ним медленно следовал Лапа. Он иногда качал лохматой головой, будто удивлялся чему-то. За Лапой нестройной толпой шли мальчишки и девчонки из малышового отряда.
Чем дальше, тем больше становилось провожатых. Только Мишки Русакова здесь не было. Он сказал, что отнесёт утюг, и, конечно, не вернулся.
В скорбном молчании процессия двигалась к даче, где жили девчонки старшего отряда. Так же молча все вошли в палату. Алька остановился посередине. Его спутники стали за спиной полукругом.
Марина подошла к Альке. Несколько секунд звенела напряжённая тишина.
— Так я и знала,— сказала наконец Марина. — Да, конечно. Я так и знала.
Она взяла Альку за плечо и несколько раз повернула его вокруг оси. Потом велела:
— Снимай.
Алька вылез из штанов. Марина положила их на стул. Лицо у неё было решительное, как у хирурга, который знает твердо, что надо делать.
Из тумбочки Марина вынула химический карандаш и линейку. Она послюнила грифель и над дырой повыше колена провела по штанине жирную синюю черту. Девчонки принесли противно звякнувшие ножницы.
Алька отвернулся и безнадёжно вздохнул.
