Большие планы, большие сапоги
и большие неприятности
Цирк устроили у пустого сарайчика, где во время ремонта помещалась прорабская. Сначала Толик начертил на земле круг. Потом все обкладывали этот круг обломками кирпича. Их отдала артистам веселая комендантша дома тетя Клава. За это она потребовала билет на представление. Витька-Мушкетёр притащил ведро с пёском. Он тащил его с другого конца улицы, где строилось общежитие химкомбината. Ведро было тяжелое, но Витька шёл быстро и все время оглядывался.
— Выпросил наконец! — обрадовался Славка. Он был цирковым завхозом.
— Выпросишь там, — сказал Мушкетёр. Брякнул на землю ведро и, обессиленный, брякнулся рядом. Мушкетёра отнесли в сторону, а пёсок разровняли внутри круга. Получилась арена.
Потом Славка притащил старое одеяло и повесил на дверь сарая. Тётка пришпилила к одеялу вырезанного из бумаги разноцветного клоуна. Таким образом был готов парадный выход для артистов.
Программу обсуждали с утра до вечера. Наконец решили, что братья Селивановы покажут акробатический этюд, а затем проведут на арене показательную встречу по классической борьбе. Тётка сказала, что продемонстрирует искусство фигурной езды на велосипеде.
— Не пойдёт, — возразил Толик. — Места мало.
Тётка предложила другой номер: пройти по канату над головами зрителей.
— У нас хорошая верёвка есть, — вспомнил Уголёк. — Она всё равно каждый день теряется. Принести?
— Зрителей жалко, — вздохнул Славка.
Тогда Тётка решила прочитать с выражением басню о пьяном зайце.
Витьке предложили стать фокусником. Толик спросил:
— Шпагу свою можешь проглотить?
— Не жуя?
— Искусство требует жертв, — сказал Толик.
Мушкетёр подумал и заявил, что лучше станет клоуном. Но из клоунов его скоро прогнали: эта роль была явно не для возвышенной натуры Мушкетёра. Тогда он стал жонглером и на первой же репетиции с успехом превратил в осколки три стакана и фарфоровый чайник.
Таким образом, все шло отлично...
Стой, скажешь ты, что же отличного? Какой-то акробатический этюд, басня про пьяного зайца да ешё немного такой же ерунды? И это цирк? Подожди. Готовился коронный номер. Он-то и был настоящим искусством. Он-то и требовал жертв...
Первой жертвой стал оранжевый петух Курилыча, носивший пышное имя Георгин. Он был красив и безнадежно глуп даже с куриной точки зрения. Кроме того, как все красивые дураки. Георгин был самоуверен. Это и стало причиной его несчастья. Заметив с забора, как девчонка с черными косами приглашает его угоститься хлебными крошками, Георгин возомнил, что покорил сердце незнакомки.
Он шумно спланировал на чужую территорию, снисходительно прокудахтал приветствие и направился к угощению. Увы! Он попал в сети вероломства и жестокости. Три пары цепких рук ухватили Георгина за крылья, и куриный рыцарь в ту же секунду лишился лучшей половины блистательного хвоста.
Когда истошно орущий Георгин был переброшен в свой огород, завхоз Славка любовно расправил атласные перья.
Тётка принесла довольно потрепанную соломенную шляпу. Витька прикрепил к ней перья. Он сначала примерил шляпу сам, а потомно вздохом отдал Угольку. Уголька снаряжали для главного номера.
Костюм выдумал, конечно, Витька. Никто не слыхал, чтобы дрессировщики наряжались в мушкетерскую одежду, но это было красиво, и с Витькой согласились.
Только одной шляпы мало. Нужен был плащ. И Уголёк пошел на отчаянный риск. Из нижнего ящика гардероба он извлек нарадную скатерть, тяжелую, всю в черно-золотых узорах. Любитель пышных нарядов знаменитый мушкетер Портос, увидев такой великолепный плащ, потерял бы от тоски аппетит. Но пока терял аппетит Уголёк. От тяжелых предчувствий. А вдруг в выходной, когда намечалось представление, мама не уйдет в клуб на репетицию? Вдруг она увидит, в каком прекрасном наряде выступает её дорогой сын? Конечно, мама любила искусство. Но и скатерть она очень любила...
Чтобы костюм был полный. Славка притащил старые отцовские сапоги. Витька со знанием дела отогнул им голенища. Получились почти мушкетерские отвороты. Сапоги были страшно большими. Когда Уголёк влез в них, его ноги сделались похожими на лучинки, торчащие из черных ведер. Но других сапог не было. Славка почесал свою круглую голову и взглянул на Толика. Толик подумал и сказал:
— Сойдет.
А раз Толик сказал, что сойдет. Уголёк не спорил.
Наступил день представления. Зрители устроились на стульях вокруг арены. В билетах так и было сказано: "Вход свободный со своими сиденьями".
Впереди сидели малыши. Их много живет в большом трехэтажном доме. До сих пор о них не было сказано ни слова лишь потому, что в повести они не принимали участия. Народ это не очень сообразительный, и толку от них никакого, один шум.
Но сейчас малыши сидели притихшие и ждали начала, как в настоящем цирке.
За малышами устроились их родители. Кроме того, там был отец братьев Селивановых — очень серьезный, очень загорелый и очень высокий человек.
Перед тем, как сесть среди зрителей, он зашел за "кулисы". Внимательно и без усмешки осмотрел снаряжение артистов, сухими коричневыми пальцами расправил перья Георгина, прилаженные к шляпе Уголька. И спросил мимоходом:
— Готов, дрессировщик?
Почему-то не у своих сыновей спросил, а у него. Уголёк поспешно кивнул. Конечно, готов. Правда, от волнения сосет под ложечкой, но про это ведь не станешь говорить. И неожиданно для себя Уголёк сказал, искоса глянув на Селиванова:
— А у меня отец — капитан грузового теплохода. Он на Севере.
— Повезло тебе, — заметил Селиванов и пошел на свое место во втором ряду.
Была в числе зрителей и комендантша тетя Клава. А позже всех пришел лейтенант милиции Сережа. Сережу, пользуясь давним знакомством, пригласил Уголёк. Он пообещал:
— Ты там такую вещь увидишь! Спасибо говорить будешь.
— Знаю я эти вещи, — усомнился лейтенант милиции. — В Лесном переулке тоже цирк устраивали. Пришлось вызывать пожарную команду, врача и плотника.
— Нам Клава разрешила, — успокоил Уголёк. — Она тоже придет, — добавил он между прочим. Услыхав это сообщение, Сережа сделал задумчивое лицо и сказал, что, пожалуй, стоит прийти посмотрёть представление...
А пока представление не началось, лейтенант милиции Сережа смотрел на комендантшу, которой было двадцать два года и которую все, кроме малышей, звали просто Клавой. Он смотрел искоса, но так внимательно, будто хотел сосчитать все веснушки на Клавином лице.
Наконец из сарая донеслась музыка. Это играл Толик. Играл на баяне, который почему-то называл "полбаяна". Одеяло с клоуном заколыхалось, и появилась Тётка в жёлтом платье, густо обсыпанном елочным блеском. С загнутых кос тоже сыпался блеск легкими искрящимися струйками.
Тётка с достоинством подождала, когда стихнет восторженный гвалт малышей, и объявила первый номер.
Полбаяна умолкли, и на арену вырвались братья Селивановы в красных трусиках. Они с разбегу встали на головы и заслужили аплодисменты. Потом братья прошлись по арене колесом и показали ешё несколько таких же интересных штук. Малыши начали подвывать от восторга.
Митька, братья Козловы и Шуруп, проникшие в цирк для подрывной деятельности, пробовали свистеть. Но лейтенант Сережа посмотрел на них очень серьезно, а Клава пообещала выставить с музыкой.
Едва Толик и Славка скрылись за одеялом, как снова появилась Тётка, с ватным зайчонком. Она заявила о своём намерении читать басню про пьяного зайца.
Толик взял свои полбаяна и на басах начал изображать за одеялом львиное рычание. Получалось здорово.
— Он все умеет, — с восхищением прошептал Уголёк в Славкино ухо.
— Ага, — рассеянно отозвался Славка.
— Хороший у тебя брат...
— Ничего... Только принципиальный очень.
— Как это?
— Ну, упрямый. Хочет, чтобы все были такие же, как он.
— Разве это плохо? — удивился Уголёк.
— Как когда...
В сарай вернулась довольная Тётка. Снаружи гремели аплодисменты. Тётка швырнула в угол зайца и велела Мушкетёру готовиться к выходу.
— Собирай свои склянки, Витенька. А потом ваша борьба, акробаты. Не копайтесь!
Но борьбу пришлось пропустить. Из-за Витьки.
Мушкетёр успешно жонглировал стаканами и блюдцем. Упало только два стакана, да и те не разбились на пёске. Но вот появился Славка. Мушкетёр стоял на одной ноге. На другой ноге и на руках у него вращались картонные обручи. Мушкетёр покосился на Славку и сказал:
— Алле!
Славка прицелился и размахнулся...
Целился он точно. Он должен был швырнуть пластмассовую чашку, чтобы она красиво наделась на мушкетерскую голову. Но в последний момент Славка не нашёл пластмассовую посудину и прихватил тяжелую металлическую миску. Впопыхах Славка не подумал о Витькиной голове.
О ней подумала Тётка. Славка говорил потом, что если бы дело коснулось чьей-нибудь другой головы. Тётка бы не крикнула. Но опасность грозила Мушкетёру. Серебрясь на солнце, тяжелая миска снижалась на голову жонглера.
— Ви-ить! — истошно заорала Тётка. Мушкетёр поднял глаза, ловко извернулся и вовремя ушёл от гибели. Миска стукнула по ногам пятилетнюю зрительницу Натку Лопухову и мирно легла на траву. Рев Натки и глухой ропот родителей грозили срывом представления. Спасти дело мог лишь неожиданный эффект.
— Марш с манежа, болван, — тихо и зловеще процедила Тётка. Потом Тётка подняла руку, мило улыбнулась и объявила:
— Гвоздь программы! Дрессированные звери. Аттракцион "Смерть и воскрешение браконьера"!
Грянули полбаяна. Из-за одеяла появился самый сообразительный из пятилетних жителей — Алешка Маковкин. На Алешке Маковкине был синий бумажный шлем. В руках Алешка сжимал полосатую палку.
Ничуть не тронутый хлопками и криками друзей-зрителей, Алешка встал посреди арены и поднял палку. Полбаяна угрожающе завыли. Одеяло откинулось, и, сверкая нарядом, появился дрессировщик Угольков.
Уголёк тянул деревянную тележку. В тележке, сонно щурясь, лежал Вьюн. Регулировщик Алешка Маковкин махнул жезлом. Полбаяна оборвали вой. Уголёк дернул за цепочку, и Вьюн сел, подняв передние лапы...
Теперь, пока не поздно, следует рассказать, что должно было случиться дальше.
Регулировщик Алешка обязан был сурово спросить:
— Гражданин Папиросыч! Зачем вам коляска? Разве у вас мало ног?
Вьюну полагалось лечь на спину и задрать лапы.
— Четыре ноги! — следовало удивиться Алешке.
Уголёк собирался заступиться за Вьюна-Папиросыча, сказать, что это очень больной человек, то есть кот. Трудно ему таскать свой живот по земле.
После этого Вьюн должен был гулять среди прутиков, торчащих из пёска, и делать вид, что ломает веники. А потом Вьюну предстояло удирать от милиционера Алешки, прыгать при этом через барьерчики и наконец упасть мертвым. Тётка, одетая врачом, не сможет оживить умершего от страха Папиросыча.
— Папиросыч! Вашу малину ребята едят! — крикнет из сарая Славка своим оглушительным голосом. Тогда Вьюн оживет и, прыгнув сквозь обруч, кинется спасать малинник...
Все зрители, конечно, поймут, о ком идет речь. Поймет и лейтенант милиции Сережа. И тогда для заготовителя веников Курилыча начнется печальная жизнь. Но...
— Гражданин Папиросыч, — скрежеща от усердия зубами, начал Алешка. — Сколько у вас ног?
Но Вьюн не падал и лап не задирал. А чего он будет падать, если хозяин не дергает за цепочку?
— Гражданин Папиросыч... — жалобно повторил Алешка и умолк. Цепочка скользнула из пальцев Уголька. Уголёк смотрел куда-то вдаль. Он не думал о цепочке. Он не думал о Вьюне, о Курилыче, о лейтенанте Сереже, о цирке. В просвете между зрителей, окружавших арену тремя тесными кольцами. Уголёк видел забор и открытую калитку.
У калитки стоял белый щенок.
Не будь на Угольке дурацких сапог, и повесть бы кончилась. Но сапоги, тяжелые, как якоря, загрохотали по асфальту. И щенок вздрогнул.
И щенку показалось, что сейчас сапог опять страшно ударит его в живот, и опять навстречу полетит зеленая земля, и воздух набьется в уши.
Щенок мчался вдоль забора, а за ним мчалось что-то пёстрое, с оранжевыми перьями на голове, и гремели сапоги. Но гром этот делался тише и закончился шумным всплеском...
Когда Уголёк поднялся из лужи, со шляпы, с плаща-скатерти и с рукавов стекали мутные капли.
А щенка не было нигде.
Ну, а раз уж начались несчастья, то они пойдут вереницей.
— Это. Что. Такое? — прозвенел металлический голос. Мама стояла за спиной Уголька. По лицу её он понял, что вереница несчастий только началась.
Но он испугался не очень. Он все ешё искал глазами щенка. А потом взглянул на грязную бахрому скатерти и тихо объяснил:
— Искусство требует жертв.
В справедливости своих слов Уголёк убедился немедленно. Мама натренированным движением повернула его спиной и затем довольно крепким способом сообщила ему ускорение.
Она вела его по двору и говорила, что вот они придут домой, и тогда...
Уголёк слушал, гремел сапогами и думал о щенке.
Цирковое представление окончилось. Зрители, забрав стулья, шумно расходились. Артисты заперлись в сарае. Митька Шумихин, братья Козловы и Шуруп радостно орали что-то о погорелом театре.
Вьюн продолжал сидеть на тележке. И лишь когда цирк опустел, Вьюн пошел к дому. Он понял, что не дождется хозяина. Вьюн шёл и думал о своём поганом житье.
— Неприятности? — спросил его с забора Георгин. Вьюн сел и горестно почесал за ухом.
— Здешние дети — такие варвары, — прокудахтал Георгин, качаясь на голенастых лапах. С остатками хвоста ему было трудно балансировать на заборе. — Они вас загонят в могилу.
— Собачья жизнь, — сказал Вьюн. Он поднялся и побрел домой, волоча цепочку.
