Так получилось, что услышал я о Лукьяненко значительно раньше, чем прочел его книги. О "Рыцарях Сорока Островов" ходили разные толки. Диапазон мнений был весьма широк - от восторженных оваций до жесткого отрицания. Правда, далеко не все спорщики сами ознакомились с "Рыцарями" - зачастую о книге судили по каким-то отрывкам, а то и по чужим пересказам.
Потом было интервью с Владиславом Крапивиным в 4-м номере альманаха "Та сторона", где Владислав Петрович в очень корректной манере выразил свое отношение к повести - отношение, скажем так, не слишком восторженное. Смакование сцен насилия и жестокости, психологическая недостоверность поведения героев - все эти оценки в устах Крапивина показались мне весьма убедительными (хотя сам я тогда "Рыцарей" еще не читал).
И вот, наконец, толстый том Сергея Лукьяненко попал мне в руки. После чего у меня возникло два вопроса. Во-первых, что, собственно, не понравилось Крапивину и где он углядел "чуждый дух"? А во-вторых, почему столь многими людьми Лукьяненко воспринимается лишь как автор одной книги - злополучных "Рыцарей"? По-моему, его рассказы ни в литературном, ни в нравственном смысле ничуть не хуже. Тем более, есть у него и трилогия "Лорд с планеты Земля", и написанная в соавторстве с Юлием Буркиным трилогия "Сегодня, мама" - они дают ничуть не меньший повод к разговору.
Во всяком случае, одно мне стало ясно - в литературу пришел серьезный автор, которому есть что сказать о мире и о людях. Не все может в нем нравиться, не все его вещи одинаково хороши, но одно несомненно - как писатель, Лукьяненко состоялся.
Сергея Лукьяненко, насколько я слышал, частенько упрекают в подражании Крапивину. Поскольку вопрос важный, да и не одного лишь Лукьяненко награждают подобными упреками, коснусь этой темы подробнее. Мне кажется, имеет место одно весьма распространенное заблуждение. А именно - что считать подражанием? Подражали Стругацкие Булгакову, в "Отягощенных злом"? Подражал ли сам Булгаков Гоголю? Подражал ли Крапивин в ранних своих вещах Аркадию Гайдару? Подобные вопросы можно изобретать бесконечно.
По моему, именно о подражании можно говорить лишь в том случае, когда используется типичная для копируемого автора манера письма - особенности языка, сюжетные ходы, композиционный ритм. Словом, все то, что является специфическим для автора, что придает его творчеству неповторимость.
Но, к счастью, бывает и по-другому. Многие, сохраняя свою собственную интонацию, свой стиль, тем не менее работают в русле некой традиции. А сама традиция создана, быть может, задолго до их появления на свет. Так и Лукьяненко, на мой взгляд, не подражает Крапивину. Он идет своим путем, но путь лежит в крапивинской системе координат. Это не случайно. В самом деле, книги Владислава Петровича в известном смысле сформировали сознание многих людей, задали, если говорить высоким стилем, иерархию ценностей, приучили к определенному взгляду на жизнь. Почему так получилось, вопрос слишком серьезный, и в рамках этой статьи не рискну в него углубляться. Однако факт остается фактом - такие авторы, как Лукьяненко, выросли на книгах Крапивина. И если они пишут на те же темы, если их волнуют те же вопросы - то поверьте, они не кривят душой и не подделывают стиль "классика". В своем творчестве они искренни. Что же, им надо изменить свое мировосприятие, чтобы никто не смел упрекнуть их книги в сходстве с крапивинскими? Не думаю, чтобы они на такое согласились. И даже когда они полемизируют с Владиславом Петровичем (а темы для полемики имеются) - это все равно не более чем семейный спор.
Но, собственно, о чем спор? Почему повесть "Рыцари сорока островов" вызвала такие баталии? Итак, дети воюют с детьми. Это основная тема повести. И именно это вызвало столь решительное неприятие Крапивина. Я вполне согласен с Владиславом Петровичем, что писать о таком явлении неприятно. И он, не затрагивая эту тему, по-своему прав. Но так же правы и те, кто все-таки пишет. Потому что в жизни это есть, и никуда от этого не убежать. Проблема страшная, но решать ее (в том числе, и средствами литературы) надо. Вопрос в том - как решать.
Могут ли дети воевать с детьми? Могут. Взять хотя бы нескончаемые гражданские войны в Африке и Азии, Латинской Америке. В кровавых разборках с обеих сторон участвуют дети. То, что с чьей-то точки зрения двенадцати-тринадцатилетние мальчишки считаются взрослыми, что им можно и нужно выдать автоматы и послать в пекло, ничего не меняет. Дети останутся детьми, в какую бы камуфляжку их не нарядили. Кстати, я не считаю такими уж взрослыми восемнадцатилетних пацанов, которых гонят в Чечню драться с такими же ребятами. Да и безо всякой политики это происходит сплошь и рядом. Когда город негласно поделен между подростковыми группировками, когда ежедневно кому-то проламывают черепа в межгрупповых стычках - это не война между детьми? А беда еще и в том, что зачастую подросток не может не примкнуть к уготованной ему "конторе" - иначе его будут преследовать и в школе, и во дворе, и в городе. Казань, Чебоксары, родная Лукьяненковская Алма-Ата - список можно продолжать и продолжать.
Так что в жизни это есть. Но вот что характерно. Сами по себе дети друг с другом войн не затевают. Виноваты взрослые - политические или мафиозные дяденьки, которые наловчились устраивать детскими руками свои делишки. Так что в неком глобальном смысле действительно ведется лишь одна война - взрослых с детьми. Крапивин прав, утверждая устами Фаддейки Сеткина: "...дети с детьми не воюют - они еще не выжили из ума." ("Оранжевый портрет с крапинками"). Да, из ума они не выжили. Но тем не менее их можно обмануть. Или запугать. Жизнь всегда сложнее любых схем. Тем более, что дети бывают разными. Не все такие добрые, как Фаддейка.
Что же до "Рыцарей", так и там дети не по своей воле схватились за мечи и арбалеты. Некие загадочные Пришельцы вылавливают их и помещают в бутафорский мир, создают такие "условия игры", что детям воевать все же приходится. Когда Димка попадает на один из Сорока Островов, война идет уже восемьдесят лет. Давно никто не верит, что все острова можно захватить и получить главный приз - возвращение на Землю. Но... машина закручена. Следуя логике ситуации, можно предположить, что подростки, попавшие на острова первыми, и впрямь поначалу думали, будто смогут вернуться домой - если одержат победу над остальными. Возможно, сперва это и в самом деле казалось им игрой. Многое должно случиться, чтобы ребенок понял суть войны - гнилую и кровавую, чтобы отрешился от романтических иллюзий. А если учесть, что Пришельцы затеяли свой эксперимент в начале ХХ века, в эпоху первой мировой, то стоит ли удивляться, что воспитанные в атмосфере военной истерии подростки столь охотно приняли условия игры. И лишь потом, стоя над трупами убитых друзей, поняли они, что все это - по правде. Но дальше - появляется вполне понятное стремление отомстить. Кому? Врагу, естественно. Так соперники по игре превращаются во врагов. И их убивают. А у врагов тоже есть друзья, и они не будут спокойно глядеть на смерть своих товарищей. И понеслось...
Могли ли ребята действовать иначе? Лукьяненко обыгрывает и эту возможность. Сколь обнадеживающей казалась поначалу идея Конфедерации! В самом деле, зачем драться, когда можно жить мирно? Зачем рисковать жизнью - и своей, и чужой, когда можно друг с другом договориться? Тем более, что надежды на возвращение все равно почти нет, да и жить, судя по всему, осталось недолго - Пришельцы убирают тех, кто старше восемнадцати. Не лучше ли провести оставшееся время спокойно? Так возникла Конфедерация - мирный союз островов. У героев (как и у читателя) появилась надежда.
Но гладко было на бумаге... В том-то и беда, что люди (в том числе и дети) слишком разные. Для одних Конфедерация - это возможность избавиться от опостылевших убийств, для других - средство для захвата власти. А зачем она, власть? А чтобы была. С нею приятнее. Да и мирная жизнь многим надоела. Пока Конфедерацию обсуждали, была какая-то цель, "дальняя перспектива". Вот она осуществилась - и что теперь делать? Целый день купаться в море?
К сожалению, в человеческой природе слишком много зла. И как правило, именно жестокие и властолюбивые оказываются у руля. Просто потому, что сильнее других этого хотят. Такие люди, как Крис (главный на 36-м острове) или Сережка (президент 4-го) - все-таки приятное исключение. Поэтому идея Конфедерации была обречена с самого начала, и лишь герои (все-таки наивные дети) о том не подозревали.
Да, видимо, дети по своим нравственным качествам зачастую лучше взрослых - ибо многие еще не успели испортиться. Но все же общество, состоящее из одних лишь детей, подчиняется тем же законам, что общество взрослых. Могут возразить - а как же "Каравелла" и подобные ей объединения? Но ведь туда дети приходят добровольно (и при желании могут столь же добровольно уйти). Происходит неизбежный естественный отбор. Чаще же всего дети не выбирают ни класс, ни уличную компанию, ни отряд в пионерлагере. Все решено за них.
Вот и Лукьяненко показывает такую же ситуацию. Пришельцы отбирают детей лишь по одному критерию - уровню интеллекта. Надо ли говорить, что ум еще не гарантирует никаких нравственных качеств. Поэтому в "Рыцарях" есть острова, подобные Димкиному, а есть такие, как Остров Тысячи Камней, населенный безжалостными и хладнокровными бойцами. С отлично развитой корой больших полушарий мозга.
Итак, дети, к несчастью, все же могут воевать друг с другом. И Лукьяненко описывает, как это происходит. Он создает некие, что ли, лабораторные условия, пытается исследовать проблему "в чистом виде". Возникает естественный вопрос: насколько точно он это делает? Мотивировано ли исходными обстоятельствами поведение его героев? Мне трудно дать однозначный ответ. По большей части, наверное, да. В самом деле, что еще остается делать только-только попавшему на остров Димке, когда на его глазах убивают ребят, с которыми он только-только познакомился, которые могут стать его друзьями? Что ему делать? Отойти в сторонку и ужасаться? Срывая горло, орать: "Опомнитесь! Люди вы или кто?" Не услышат, не бросят мечи. Димка, если и не понимает на логическом уровне, интуитивно чувствует, что в горячке боя слова бесполезны. Броситься в гущу схватки, встать между сражающимися, чтобы своей грудью заслонить друзей? Толку-то... Проткнут, сбросят с моста и уже без помех порубят пацанов в капусту. Одно остается - драться, махать мечом.
Владислав Петрович сказал, что попади его герои в подобный переплет, они бы действовали иначе. Но как? Какие еще возможности предоставляет ситуация? В конце концов, люди, вынужденные воевать в горячих точках (будь то Афганистан, Чечня и т.д.) оказываются перед лицом точно такого же нравственного выбора. Они могут прекрасно понимать, сколь несправедлива эта война, и какие подлецы те, кто послал их на смерть, но когда твоих друзей убивают, что остается делать? Каковы последствия их выбора - все мы знаем.
Что же касается того, как Лукьяненко показывает сцены насилия и жестокости... У меня не сложилось ощущения, будто он смакует эти моменты. Наоборот, боль авторская чувствовалась, тоска, может быть, даже сознание какой-то обреченности. Разумеется, не всюду он выдержал необходимую меру. Впрочем, кто ее выдерживает и в жизни? Когда льется кровь, она всегда будет излишней и неоправданной. Да, герои Лукьяненко умны, но это именно ум, а не мудрость. Они далеко не всегда способны отделить требования ситуации от того, что порождено их распаленной фантазией. Они и в самом деле зачастую не способны остановиться. Это относительно батальных эпизодов.
Но вот, скажем, ситуация, когда разоблаченного Малька допрашивают, когда охваченные праведным гневом мальчишки готовы применить пытку... Ну хорошо, быстро Малек раскололся, а если бы нет? Что случилось бы тогда? Боюсь, герои Лукьяненко не сумели бы удержаться. Насколько это реалистично? Не знаю. Слава Богу, мне самому не приходилось попадать в такие "обстоятельства образа действия". Но что несомненно - герои Крапивина до такого бы не опустились. И это было бы психологически достоверно. Суть в другом. В жизни встречаются и герои Крапивина, и герои Лукьяненко, а точнее, реальные ребята совмещают в себе черты и тех, и других. Потому вопрос о достоверности мотивировок, по-моему, всегда открыт.
А верно ли, что Лукьяненко преподносит сцены насилия и жестокости как явление логичное и по-своему естественное? Тут, на мой взгляд, все очень непросто. Да, конечно, нелогичным это явление не назовешь. Не случайно же добрые и чуткие мальчики схватились за мечи и стали друг друга резать. На то были глубокие психологические, если не сказать духовные, причины. Одно вытекало из другого, а то, в свою очередь, из третьего. Поступки героев следуют не только из логики внешних обстоятельств Игры, но и из внутренних причин. Лукьяненко именно это и показывает.
Естественно ли, когда дети убивают детей? Конечно, нет! Конечно, да! Смотря какой смысл вкладывать в понятие "естественное". Конечно, не для того рождается человек, чтобы убивать себе подобных. И если он это все же делает, значит, что-то в глубине его испорчено. Можно спорить, откуда берется зло в людях - врожденное ли оно, привнесенное ли обстоятельствами жизни? Но несомненно, что человек может и должен от своей внутренней гадости избавляться. Только тогда он по-настоящему и реализуется как человек. Так что в этом смысле ситуация, описанная Сергеем Лукьяненко, неестественна.
С другой стороны, глупо было бы закрывать глаза на то, что победа над своей темной составляющей - дело очень трудное, и слишком многие даже и сражаться не хотят, заранее предпочитая быть побежденными. И потому мы имеет в жизни то, что имеем. Любые проявления зла в мире не случайны, и потому можно сказать, что они естественны. Но столь же естественно стремление от этого зла освободиться.
А герои Лукьяненко, как они? Хотят ли они избавиться от своей жестокости - или, напротив, пребывают в непоколебимой уверенности, что с ними все в порядке? Думаю, ни один из главных героев "Рыцарей" не грешит самодовольством. Особенно, конечно, Димка, глазами которого по большей части и показаны события повести. За исключением нескольких одиозных личностей ребята ощущают неправильность всего того, что с ними происходит. Это выражается по-разному. От красивой легенды о Вечном Голландце до сознательного сопротивления (взорванные мосты). Впрочем, и повышенная агрессивность некоторых (того же Тимура, например) может оказаться своеобразной психологической маской, броней, за которой скрыты растерянность и недоумение. В принципе, это типичная подростковая черта - прятать за внешней "крутостью" страх перед жизнью и подсознательное чувство вины... Совершенно сознательно пресекают в себе рецидивы беспощадности Димка с Ингой (уже на Земле, в схватке с мелкой шпаной). Я не говорю уже о Мальке, который совершенно сознательно терзается своей виной, сжигает себя в огне собственной больной совести.
Кстати, мне тоже показалось, что Мальку автор уделяет недостаточно внимания. Дело даже не в том, что он убирает его под конец повести. Останься Малек жив - ничего бы принципиально не изменилось. Но после разоблачения тот поставлен в такие условия, которые не позволяют ему реализовать свое раскаяние в поступках - а потому его внутренние переживания иному читателю покажутся недостаточно убедительными. Вообще линия Малька - одна из самых интересных в повести, но поскольку на общее развитие сюжета она не слишком влияет, то и выглядит недостаточно разработанной.
Что же касается собственно литературного уровня повести, он, на мой взгляд, достаточно высок. Однако мне показалось, что автор не смог распределить на весь объем текста ту энергию, с которой он, по всей видимости, приступал к работе. Где-то ближе к концу возникает ощущение смазанности, торопливости. Слишком уж быстро наступила развязка. Между падением Конфедерации и расправой с Пришельцами времени проходит всего-ничего. Да Бог с ним, временем, пускай проходит, хуже другое. По-моему, тот факт, что Конфедерация не удалась, ребята не слишком стремились обдумать. Идея расправы с Пришельцами с помощью найденной взрывчатки возникла как-то слишком уж спонтанно. Не спорю, в жизни сплошь и рядом возникают подобные случайности, но у художественного текста свои законы. В общем, здесь имеет место какой-то ритмический сбой.
Что же касается самих Пришельцев, то они меня сильно разочаровали. На всем протяжении повести поддерживалось ощущение некой тайны, загадочности (если не сказать мистичности) режиссеров Игры. А они оказались жалкими какими-то. Примитивными как общепитовская курица. Странно даже, как эти холодные рационалисты сумели придумать столь дьявольски жестокую систему? Кстати сказать, самым страшным для меня были не схватки на мечах и прочие кровавые ужасы, а вот эта сцена, когда восьмилетняя девочка Оля со спокойной грустью говорит, что Пришельцы подловили ее перед самым Новым Годом, и она так и не узнала, какие же подарки приготовили ей родители. Вроде бы пустячок, бытовой момент, а горло перехватывает. Ощущается в этом какая-то уже запредельная пакость. И так хочется до них добраться, и уж тогда... Ну, добрались, и что же? Рациональные куры с "изменяющимся поведением"? Скучно. И трудно поверить звучащим из их уст (клювов?) словам, что убивать может не только меч, но и слово. Нет, сей факт - вне опыта Пришельцев, это мы, сгустки добра и зла, можем убивать словом, можем по крайней мере произносить подобные фразы. А рациональным курам такое недоступно. И потому веет от всего этого диалога натянутостью.
О "Рыцарях Сорока Островов" можно говорить много. А вот чего нельзя - так это сводить прозу Лукьяненко к одной лишь книге. Конечно, я читал далеко не все. Но уже первое, что мне попалось - небольшая повесть "Пристань желтых кораблей" (Свердловск, 1990) убедила меня, что Лукьяненко действительно работает в крапивинской традиции. Упомянутая повесть написана неровно, это еще не та "рука мастера", что появится в дальнейшем, но уже там чувствуется определенная тенденция. Не в том дело, что один из главных героев повести - двенадцатилетний мальчишка Тони (тем более, сколько ему лет, понять непросто, вся повесть построена на обыгрывании парадоксов, связанных с разрывами и скачками времени). Но определенные детали, психологические мотивировки, речь героев и т.д. - словом, все то, что при первом прочтении воспринимаешь слитно - все это вполне укладывается в крапивинскую традицию. Какие-то моменты вызвали воспоминания о "Голубятне" или "Ночи большого прилива" (например, сцена в Городе, когда Тони наказан школьными учителями за отказ носить ненавистную ему эмблему). Люди из Патрулей Времени чем-то напоминают "тех, которые велят". Однако и в этой относительно ранней повести нет той усердной подражательности, которая иногда раздражает в иных авторах.
Есть цикл рассказов (в том же сборнике, что и "Рыцари Сорока Островов" - "Лорд с планеты Земля", Алма-Ата, 1994), которые, на мой взгляд, в литературном смысле удались Лукьяненко лучше, чем повести. Два рассказа - "Мой папа - антибиотик" и "Дорога на Веллесберг", совершенно сознательно продолжают крапивинскую тему. Общество будущего, отчуждение детей и взрослых, утеря смысла жизни, стихийный подростковый бунт против аккуратно отполированной действительности - насколько все это похоже (не в смысле подражательности) на крапивинские "Кораблики"! В рассказе "Мой папа - антибиотик" взрослые, натренированные десантники не брезгают убивать мальчишек, подавляя восстание на планете-колонии. Пускай восстали экстремисты, пускай обманом привлекли на свою сторону пацанов - но общество, позволяющее себе убивать детей, подписывает себе тем самым смертный приговор. И неслучайно Игорь, сын одного из таких лихих десантников-"антибиотиков", уходит от своего отца. Уходит в бродяжничество, потому что в том благоустроенном мире больше уйти ему некуда. Что касается самого благоустроенного мира, то чем-то он близок крапивинской Западной Федерации. Бессмысленностью своего существования, может быть?
Видимо, оба писателя боятся одного и того же.
Звучат крапивинские мотивы и в трилогии "Лорд с планеты Земля". Две ее части уже изданы, третья выйдет в ближайшее время. Конечно, первая часть, "Принцесса стоит смерти" написана в традициях героической фэнтази, и лишь условно ее можно рассматривать в "крапивинской системе координат". Зато вторая книга, "Планета, которой нет", соответствует ей гораздо больше. Дружба между взрослым и ребенком - это же "столбовое направление" Традиции! Главный герой, Сергей, постоянно оказывается лицом к лицу с выбором. Можно, стремясь к высоким целям, воспринимать мальчика Даньку как досадную помеху, как нечто опасное, держать ухо востро. На то есть куча убедительных аргументов. А можно, плюнув на рационализм, довериться этому пацану, принять его в свое сердце. Что характерно, для Сергея высшей ценностью становится не только Данькина безопасность, но и сам факт их дружбы. Оттого и так горько ему, когда уже возвращенный на Землю Данька теряет память о нем. И лишь Данькина картина, этот огонек надежды, освещает Сергею душу и, в самом конце, помогает принять верное решение.
В заключение коснусь пикантной темы - пародии на В.П.Крапивина, что имеет место быть в 3-й части трилогии "Сегодня, мама" (написана в соавторстве с Юлием Буркиным, готовится к изданию, но многим уже известна). Насколько я могу судить, читательские мнения разделились. Одни резко обиделись за "Голубятню" и чуть ли не готовы забросать Лукьяненко теннисными мячиками (особыми!). Другие пришли в восторг - действительно, смешно ведь написано. Что же до меня, то воспринял я это дело довольно спокойно. На мой взгляд, от пародии сама трилогия ничего не потеряла. Но и не приобрела. В принципе, "Голубятня" не дает таких уж явных поводов к сарказму. Там нет революции, которая могла бы перерасти в тиранию. Победа над манекенами ничего не изменила в политическом устройстве Планеты. Да герои и целей таких не ставили. Гораздо интереснее появление на страницах трилогии самого Крапивина (в лице Игоря Петровича Решилова). Тут, конечно, есть о чем поговорить. Действительно, некая проблема существует.
И проблема эта - эйфорическое восприятие крапивинских книг некоторыми читателями. Слишком восторженное к ним отношение (особенно при нехватке жизненного опыта и некоторого, что ли, здравого смысла) способно далеко завести. Примеры тому есть.
Конечно, тут дело не столько в авторе, сколько в читателе. В читателе, который способен перепутать воздушный замок с настоящим. Стас, начитавшийся Решилова и убежденный в том, что дети лучше взрослых смогут управлять планетой - это, конечно, гротеск. Но и в реальной жизни имеются люди, воспринимающие книги Крапивина как, скажем, учебник по педагогике или конституцию, а то и уголовный кодекс. И причиной тому не особенности книг данного автора, а стремление жить в мираже. Потому что в мираже жить проще и веселее... Сама по себе эта проблема вполне достойна писательского пера. Насколько удалось указать на нее Лукьяненко с Буркиным - судить трудно. Во всяком случае, они старались быть тактичными.
В конце статьи положено делать вывод. Подводить итоги, подбивать бабки и резюмировать. Но, по-моему, все, что я мог сказать - уже сказал. Я рад, что есть такой писатель - Сергей Лукьяненко, что книги его небесспорны (а где они, бесспорные?). Не стараясь никому подражать, он тем не менее пишет в русле определенной традиции - той самой, благодаря которой возникли и клуб "Лоцман", и альманах "Та сторона", да и эти отрывочные заметки. Появляются новые имена, новые книги. И значит, у традиции нашей есть будущее.
апрель-май 1995 г.
