Мы живем в десятилетие пиара, когда судить об истинности информации с первого раза не представляется возможным. Необходимо проверять и перепроверять до рези в глазах от прочитанного. Обозреватель (критик, рецензент, комментатор, журналист) освещает события и факты по своему. В результате "правда" множится, а истина теряется. Живая действительность превращается в "фругурт", в котором вместо фруктов одни синтетические заменители.
Простительно, если обозреватель использовал слухи, уверенный в их истинности. К примеру, курьез об отношении к наградам В. Васильева, рассказанный Далией Трускиновской в одном из последних номеров "Если". Значительно опаснее, если такое делается намеренно. О том, что при написании любой работы подобного не избежать, думаю, осознают все. Одни факты замалчиваются, другие, наоборот, выпячиваются. Статья снабжается дружественными ссылками; приводятся высказывания классиков жанра, успевшие стать догмой. Прибавьте сюда талант рассказчика и эмоционально-литературную технику убеждения, и вы получите очередную "правду". Ту "правду", которая нужна критику, или ту, которую он воспринимает за "правду". В принципе, они обе не истина и по шкале градации вины находятся в одном месте: обозреватель несет ответственность за тех, кого он приручил.
Сказанное имеет огромное отношение к любой рецензии, в том числе книг Лукьяненко. Это единственная истина в читаемой Вами работе. Все, что ниже – "правда Винсента". Сознательно или нет, я буду манипулировать фактами, искажать действительность. Заранее предупреждаю, не верить мне. Не сидеть аморфно перед монитором, а заставлять думать ваши мозги. Проверять каждую ссылку, каждую цитату, упомянутую мной. Искать те первоисточники, которые я намеренно пропустил. Тогда-то Вы обретете истину.
Прежде чем приступить к созданию своей работы, я пробежался по уже существующим. Всегда любопытно составить представление о возможных конкурентах. Порой можно украсть чью-то мудрую мысль, подобрать упомянутое высказывание классика (у нас в роли последнего по большей части выступает Борис Натанович) и над кем-нибудь поиздеваться (меня хлебом не корми, дай грызнуть).
Так одна женщина в своей первой статье осуждала других: ...сперва ругают, выискивают блох, обвиняют в плагиате, обзывают нехорошими словами, а заканчивают тем, что читали, читают и читать будут... Просто бальзам на мою черствую душу. Готов был потянуться к чистому и светлому, но как непредсказуемы эти женщины. Во второй статье уже выискиваем опечатки, в качестве математика. Пять минут пялился на монитор, соображая: может чья-то злая шутка. Подписался чужим именем и отослал на конкурс. Да, нет. Стилистика текстов одинакова; об опровержении со стороны автора и оргкомитета не слышно. Значит "правда".
В другой "раскатали со смаком" "Звезды – холодные игрушки" and "Звездная тень". К анализу подошли основательно. Сравнение производилось с книгами Стругацких, чем-то задел их поклонников Лукьяненко. Автор статьи, несомненный, поклонник первых. На его взгляд "облажался" Сергей. Опять перед нами "правда".
Третий из рецензентов долго спорил с автором, почему "Лабиринт..." не технический справочник: ...каково же было мое разочарование, когда я не нашла в "Лабиринте отражений" подробного описания плюсомета с инженерно-техническими данными... У меня не настолько плохое чувство юмора, чтобы не понять: статья написана с полной серьезностью. Переполнившись инженерным духом, я радостно вскричал: "Справочнику быть! Лукьяненко рубить окно в сторону патентного стола!" Хорошо одумался. Не моя "правда".
"Поэзия бардов" привела меня в восторг. Не удержался, начал им тихонько подпевать:
Хари Кришна, хари Рама,
Хари, хари…
Грешно издеваться над чужой верой, не зная ее. Простите меня, господа. Это все негативное влияние "Ушибленных Одиночеством". Впрочем, перед нами снова "правда".
Отвел душу. Теперь к делу.
В чем же особенности творчества Лукьяненко? В чем его слабость и сила? Идет ли развитие его мастерства или застыло на одном уровне?
Эти и многие другие вопросы тревожат исследователей. Попытаюсь ответить на них, создать по возможности целостную картину, этакое панно его творчества.
Сначала необходимо устранить из рассмотрения такие вещи, как "Не время для драконов", "Остров Русь", произведения публикуемые в сборнике "Время учеников", возможно даже "Дневной дозор". Разделения требует чистота эксперимента. Одни из указанных произведений написаны в соавторстве, а значит не избежали влияния второго члена тандема. Другие ограничены рамками уже выдуманного мира. Я поступаю несколько некорректно, и при ограниченном творчестве писателя можно было бы впасть в заблуждение. К счастью, не в обиду будет сказано, без упомянутых (и им подобных) произведений можно обойтись. Творчество Лукьяненко и без них достаточно обширно.
Обвинение не случайно, поскольку в любом произведении среди главных действующих лиц обязательно будет ребенок. Прояснять классические вещи: "Рыцари Сорока Островов" и "Мальчик и тьма" не нужно – возраст большинства героев не превышает шестнадцати лет. В последующих романах для тех, кто подзабыл, это: Кирилл ("Осенние визиты"), Артур и Томми ("Линия грез", "Императоры иллюзий"), Ким ("Геном"), Марк ("Холодные берега"), Егор ("Ночной дозор"), Пат ("Фальшивые зеркала").
Определенные затруднения представляет дилогия: "Звезды – холодные игрушки" + "Звездная тень". Не соседского же мальчика Алешку включать в центральные персонажи. Но, если внимательно присмотреться к триаде Наставник Пер – Петр Хрумов – Его дед, то такой ребенок есть. Это сам Петр.
Человек может вырасти. Он перешагнет двадцатилетний, тридцатилетний порог, но, порой, по-прежнему остается ребенком. Явление получившие название инфантилизма.
Разве не ребенком можно назвать Петра Хрумова, который поверил в любовь пригревшего его старика:
– Я полюбил тебя, Петя... как внука. Я своего сына не любил так, как полюбил тебя...
...Он скрючился, закрывая ладонями лицо, но непослушные слезы, жалкие старческие слезы сочились сквозь пальцы, искрами разлетаясь по кабине...
– Дед, я верю тебе...
Человека, который обманывал его всю жизнь, лицемерил, готовил из него послушное оружие. Неужели и Вы, читатели, поверили его слезам. Слезам политика:
...Андрей Валентинович Хрумов бывший политолог и литератор, бывший участник переговоров Земли и Галактического Конклава, человек, которого называли "Гимлером космического века"... (стр. 85)
...Нет, не зря Андрей Хрумов держал лавры грозы правительств почти полсотни лет. Он собирался вступить в бой. Только на этот раз противником был я... (стр. 220)
– Во мне? – дед засмеялся. – Что ты, Петя... Я давно не могу себе позволить эту роскошь—жить эмоциями. Только расчет... (стр. 106),
единственной значимой целью которого было ввести Человечество в Сильные расы:
...это не сделает Человечество властителем Галактики… (стр. 133)
Ради этого Андрей Хрумов не только готов был заплакать. Он готов был предать алари и счетчиков. Шантажировать. Пытать.
– Ловить не надо, он (счетчик, рец.) сам придет, – отмахнулся дед. – А пытать... по ситуации. Посмотрим...
Пожертвовать своим лучшим, но не единственным учеником
...Вы долго выбирали меня, Андрей Валентинович? Здорового и умного? Податливого к воспитанию? Не отягощенного дурной наследственностью? Того, кто воплотит мечты о величии человечества?
Но ведь и отработанный материал зря не пропадал. Дед и за умненькой девочкой Машей приглядывал. И не только за ней вероятно. Сколько вас, не состоявших Петров Хрумовых, выросших под заботливым присмотром Фонда Хрумова, получивших образование, работу и веру в великое будущие человечества? (стр. 179),
возникни в этом необходимость. А симулировать любовь для опытного воспитателя, каким он несомненно был, пара пустяков:
...Если бы за воспитание давали Нобелевскую премию, я был бы бесспорным на нее кандидатом! (стр. 90)
Человек со складом его характера не может быть мягкотелым. Так внезапно перемениться за полчаса. Бред! Совершенная чепуха! Другой вопрос почему? А Вы подумали, что ему оставалось делать, чтобы успокоить сметенного ученика.
Именно дед толкает Петра на угон звездолета. Разве у него была возможность отказаться? Эпизод:
...Дверь скрипнула.
– Петя?
Дед опасливо заглянул в комнату.
– Все в порядке... (отсюда и далее)
опровергает наличие свободного выбора. Дед ждал решения ученика. Отнюдь не забота двигала им. Ждал, потому что появись у последнего сомнения необходимо было их рассеять. И он блестяще убеждает Петра, заставляя поверить его в то, что он сам пришел к необходимости разрушения собственной морали.
Мотивация поступков, заложенная в детстве, не позволила Петру сорваться с выкованной умелыми руками цепи. (Подтасовка? Нисколько! Уважаемые читатели оглянитесь на нашу реальность. Аналогичное программирование производят современные секты. Теперь представьте, что Вы отдали новорожденного к ним. Как думаете, сможет ли он мыслить критично, когда вырастит?)
Дед сформировал у Петра личность. Но личность неполноценную, с чертами характера, свойственных детскому возрасту. Зная их, он мог манипулировать учеником. Просто остановить развитие Петра не представлялось целесообразным. Его ученик должен был уметь справляться с трудностями в одиночку, но в то же время на основные этические постулаты Петра были установлены своеобразные психологические переключатели.
Если судить по окончательному выбору (ни Порядок, ни Хаос), дед справился просто виртуозно. Он достиг своей цели: человечество в "восьмерке" Сильных.
Кто же теперь по Вашему монстр: Андрей Хрумов или Наставник Пер? Можно развернуть тему. Посмотреть к чему программирование привело Петра. Он не стал мерой в себе (стр. 452), он по-прежнему остался проекцией твоих (дедовых, рец.) взглядов, его страхами, комплексами, мечтами, его инструментом (стр. 150). Кому же доверили решать судьбы Галактики! Парнишке, пятнадцати лет, с чужой закостенелой философией. Вопрос, с которого нужно начинать обсуждение любой проблемы, должен быть не "что решают", а "кто решает", "чья правда".
Именно ребенком попадает Петр на планету Геометров.
...Ты утратил все личные воспоминания... (стр. 280)
Его поведение в новом мире в первые дни по-другому не назовешь, как детским.
...Известное явление. Психическая регрессия. Порой возникает у детей в период созревания, иногда при сильных стрессах. Есть специальный термин – стеснительность... (стр. 328)
Откуда это юношеское смущение от посещения совместной бани. Он, что раньше голых девушек не видел. Совместно в сауну не ходил. Нет? Странно, а сколько ему все-таки лет?
Я понимаю, память стерта. Но те смутные ощущения,
...Откуда же у меня возникла мысль о допустимости такого жеста...
о которых все время пишет автор, должны были остаться.
По тексту дилогии частенько возникают вышеуказанные несуразности, когда эмоции и поступки героя, человека взрослого, знающего своего деда, как облупленного, отдают душком инфантильности.
Я потратил много слов и времени на разъяснения этого очевидного факта. Следующие произведения я не буду разжевывать столь подробно.
Итак, почему же романы и повести Лукьяненко пестрят характерами "детского типа"?
Не зная произведений Лукьяненко, никто не сможет написать работу о творчестве автора... Здесь я погрешил против правды. Конечно, смогут, но получится халтура, и любой, кто более или менее знаком с его произведениями отвергнет потуги несостоятельного борзописца.
Данное правило распространяется и на писателей. Если писатель хорошо представляет психологию персонажа (Лукин "Зона справедливости", Б. Бова "Властелины погоды", М. и С. Дьяченко "Казнь"), то образы получаются яркими, запоминающими, живыми в нашем воображении. Если нет – выходит халтура.
Лукьяненко прекрасно понимает подростковую психологию:
– Пятое. Ты плохо играешь подростка.
– Почему это?
– Окружающие тебя гейши, – мягко сказал Алекс, – были бы зрелыми, пышными женщинами. А никак не твоими ровесницами. Твой облик не отражал бы истинной внешности – ты ходил бы в красивом, могучем теле взрослого мужчины... ("Геном")
– Но мы же не станем стрелять друг в друга? – спросил Маньяк. Голос его почти серьезен.
– Ты, я, Падла... мы не станем. А вот...
– А чего я-то?—вопит с пола Пат...
...Может быть, разговор бы длился еще долго. Мне даже кажется, что мы смогли бы услышать что-то важное. Но тут Пат вскидывает свой обрез и вопит:
– Ты сам заблудился! Тебе здесь не рады! ("Фальшивые зеркала")
...Я отвел глаза от Котенка и вдруг понял, почему возмущен этим предложением. Мне стало страшно. Я, наверное, стал бояться темноты... ("Мальчик и тьма")
Лукьяненко отличный дизайнер типажей: юной нимфетки, сына бизнесмена, хакера, несостоявшегося мстителя. Он двумя движениями пера умеет усилить нужные грани кристалла, называемого подростком. Получить брильянт из куска породы. Вдохнуть животворящий свет в героя.
Может, если герой не старше восемнадцати лет. Чуть старше – все, скрип в механизме. Вылезают наружу мелкие недоделки. Герой в ответственных ситуациях руководствуется даже не эмоциями, а непонятно чем.
История воскресения Павла из Савла – pardon! Ильмара – должна была закончится во второй главе. Убил бы он мальчишку из-за железа. Убил, не пожалел. Вся человеческая логика и этика мира "Холодных берегов" требовала смерти Марка. С огромным трудом я могу поверить в морального бандита и вора. Вора не обычного, а самого Ильмара Скользкого, известного в любом уголке территории "Дома". Поверить в один шанс из ста, что такой вор есть, но когда герой противоречит этике собственного мира:
...Искупитель же сказал: "Если кто дюжину положит (убьет, рец.), все равно передо мною чист, а про вторую дюжину – промолчал"...
я просто "умываю руки". Ильмар уже убил семь человек и не считает себя душегубом. Какая разница: одним больше, одним меньше, дюжина по-прежнему не пройдена. Убийство Марка неизбежно вытекает из веры и морали Ильмара. Он получает шанс исправиться, больше никогда не воровать и не лишать кого-либо жизни ( он же у нас высокоэтичный или нет?!) Но нет!
Этика оправданного убийства в отношении святого паладина Рууда работает прекрасно, а в случае Ильмара, многопланового персонажа, почему-то дает сбои.
Дважды спотыкается Лукьяненко на одном месте. Повторно, когда наш высоконравственный вор оправдывает для себя убийство Марка. (Мы ведь проклинаем не Понтия Пилата, который отдал распоряжение о казни Христа, а Иуду, который его предал.) Уже по другой причине, но наконец-то!
...Нехорошо товарищей выдавать, только если из-за Маркуса и мы безвинно страдаем, и вся страна в пучину войны упадет – нет у меня иного. Лучше приму грех на душу, там все равно черным-черно...
Сюжетная линия сводит их вместе. Угроза возросла еще более. Не страна – целый мир готов впасть в пучину кровавой резни из-за Изначального слова. Вот, где бы проявить нравственность нашему вору. Убить мальчишку, а книгу сжечь. Неужели гибель миллионов стоит его жизни? Неужели смерть других детей стоит жизни обычного мальчишки (тот в глазах Ильмара еще не Искупитель)? Это-то в мире оправданного, этически узаконенного убийства, где лишить жизни можно любого, кроме беременной женщины и спящего.
Что же делает наш герой? Бежит! Тайно бежит, господа! Всю нравственность ветром сдувает! Воровская натура берет верх, или может никакой морали нет у Ильмара изначально.
Будь Ильмар подростком, его поведение не вызывало бы дискомфорта повествования. Это для подростка характерна внезапная смена идеалов: сегодня одно, завтра другое (Эгоизм чередуется с альтруистичностью. Уверенность в себе переходит в застенчивость и трусость.). Четкое деление окружающего мира на добрых и злых. Наличие комплекса "решения за другого парня": никаких компромиссов, я вправе, лишь я знаю правильное решение. Подверженность чужому влиянию. По отдельности эти черты могут проявляться и у взрослых, но никак все вместе.
Инфантилизмом, в той или иной степени, обладает большинство центральных персонажей Лукьяненко: упомянутый ранее Петр Хрумов, Леонид, Кей Дач, Антон.
Получается Лукьяненко—халтурщик? Не может создать полноценный взрослый персонаж, поэтому в тело взрослого заталкивает душу ребенка? Сомнительно! Ведь может, когда хочет. Возьмите "Осенние визиты" или "Геном". Тогда почему?
Пока рано отвечать. Мы сделали только первый шаг. Шаг, который привел нас к пониманию инфантильности, как черты присущей героям писателя.
За что я люблю Лукьяненко, так это за глубину, широту помыслов. Его герой не размениваются на "мелочи". Его герои, спасают Человечество. Спасая человечество – герои спасают самих себя: они отстаиваю свои этические и моральные ценности.
Представьте себе многотомную сагу, в которой Леонид шастает по Диптауну спасая дочерей Димы Дибенко; собирает команду драйверов, чтобы разбить шайку нехороших хакеров; взламывает десять раз подряд "Аль-Кабар"; через каждую вторую книгу описаны периоды депрессии из-за отсутствия любимой девушки; а на последок после перенесенной травмы (Падла баловался с оружием третьего поколения и случайно задел нашего Стрелка) резко меняет сексуальную ориентацию. Теперь по новой повторяем последние десять томов с учетом измененного психологического портрета.
Нравится? Что-то это мне напоминает, не сагу ли Буджолд.
Такая тягомотина! Такое "мыло"! Читать в двадцать пятый раз споры о том, кто сделал "Просто Марии" ребенка?
Нет уж, увольте. Лучше пусть спасают человечество. Думаю, Борис Натанович со мной согласится. Есть у Стругацких поздняя и искусно вылепленная вещь: "Двадцать седьмая теорема этики". Ее герой, Станислав Красногоров пытается спасти пусть не человечество – Россию. Он этичен, подобно героям Лукьяненко, иначе к чему политический курс "чистых рук".
Борис Натанович возразит мне: о другом произведение, о предназначении. Действительно о нем. Но перед нами вопрос Формы. Можно ведь было и не заниматься ни чьим спасением. Выбрать обстановку тихого, провинциального городка. Разворачивать сюжет на "пасторальном фоне"; не лезть в политику, а повествование вести от... Гм-м? О! От лица одного из врачей городка.
Узнаете? Да, перед нами "Дьявол среди людей". Что запрещало Стругацким выбрать еще раз подобную форму? Не "глобализировать" произведение?
А Вы задумывались, уважаемые читатели, почему в своих произведениях Лукьяненко спасает человечество, а А. и Б. Стругацкие в своих ранних романах и рассказах нет?
Не от кого в 50-60 годы было спасать человечество – так думали авторы.
...кроме того, мы были уверены, что уже сегодня, сейчас, здесь, вокруг живут и трудятся люди, способные заполнить собой Светлый, Чистый, Интересный Мир, в котором не будет "свинцовых мерзостей жизни"...
поэтому
...нам нравилось писать о людях и человеческих судьбах, о приключениях человека в Природе и Обществе... (Б. Стругацкий "Комментарии к пройденному")
Сегодня мы живем в Сумрачном, Грязном, Враждебном Мире – так думает большинство. Для личности единственный выход – поиск пути спасения. Спасаться можно по разному. Герои Лукьяненко выбирают глобальный, часто радикальный путь.
Можно бы было обвинить Лукьяненко в том, что его герои озабочены самой идеей спасения, не попадись мне в руки "Геном". Кого (что) там спасает Алекс? Человечество?
...Если война станет неизбежной, с Эбена снимут карантин. И тогда Цзыгу обречены. Я прикинула... мы потеряем от пяти до пятнадцати планет, прежде чем боевые действия переместятся на территорию Цзыгу...
Нет! Себя и команду своего корабля от физического уничтожения?
...Я разделяю нежелание войны между нашими расами, но наказание невиновных противоречит морали Цзыгу...
Нет! Чужую расу? Опять нет! Себя и людей в "зоне ответственности" от проклятия быть генетическим рабом?
На первый взгляд, да. Но сделал ли он это сознательно? Он принимает лекарство из-за банального любопытства, выстраивая оправдания на встроенной в него ответственности.
...Он хотел проверить его действие, чтобы не пострадала Ким...
...К тому же я обязан проверить то, что предлагаю членам своего экипажа...
Реакция вынужденная, а не осознанная. Он еще не считает злом генетическую специализацию:
...А потом действие блокатора кончится, чуждая эмоция уйдет, и все вернется в прежнее русло...
Далее он поступает, как одинокая старушка у которой погибла кошка. Она захочет завести себе новую, а если не получится именно кошку, то собачку, канарейку, хомячка. Действия Алекса аналогичны. Он перестает получать эмоциональное удовлетворение от слияния с кораблем, поэтому ищет замену. Замену во всем женском коллективе (Вспомните сумбурную сцену с доктором Уотсон! (стр. 322-328)
Лишь стресс от потери заставляет его осознать пагубность заранее заданного генома.
Алекс спасает себя. Но от чего? А нужно ли было принимать лекарство? Зло ли геном? Любовь то же, по сути, химическое программирование, иначе существование специализации пилот невозможно.
О чем же автор хотел поведать нам? Зачем нарушать эпилогом логически выверенную конструкцию...
Самое важное в романе выражено в прощальном диалоге с Ка-42. Всего три цитаты автора:
– Вы говорите так, Алекс, будто специализация – зло.
– Нет, конечно...
...Но если только специализация удерживает вас от того, чтобы брать подношения от бандитов и прятаться от убийц, – грош вам цена...
...Еще – тяга к правде. А, правда – это не то, что вбивают вам в мозги пептидные цепочки! Совсем не то! Правда то, что вы есть на самом деле!
Теперь три моих подсказки:
"Геном" – роман сегодняшнего (о сегодняшнем) дня.
Алекс решал свою внутреннюю проблему: что есть свобода. Алекс не кого не спасал. Он воспользовался препаратом, как "сывороткой правды".
Длительность действия блокатора?
Единственны просчет Лукьяненко (не будем считать число клонов. Это мелочи!) в начальной цитате: "Автор осознает. Что многие сочтут роман циничным и аморальным". Господи, Сергей, Вы ведь не "Лолиту" писали. К чему вводящие в заблуждение читателя аналогии. Если же я не прав в своем анализе, и "Геном" лишь роман о любви, то почему Алекс "не бегает" за ушедшей от него Ким? Хотели избежать плагиата?
К сожалению, "Геном" единственное произведение Лукьяненко выпадающее из общей картины. В остальных "идея спасения" прослеживается красной нитью. Герои с маниакальным упорством стремятся изменить окружающий мир на основе своих ценностей и взглядов.
Следует отметить, что для современной российской фантастики характерно обращение к "идеям спасения". Этого влияния не избежал редкий автор. С одной стороны оно диктуется внутренним желанием высказаться, с другой потребностью аудитории в переменах (нам до сих пор не нравится мир, в котором мы живем).
У Лукьяненко меня насторожила единственность "Генома". Для чего и зачем из романа в роман заниматься "спасением"? Неужели лишь для привлечения читателей?
Самая странная черта Лукьяненко. Я долго ломал над ней голову, пытаясь то аверсом, то реверсом вставить в головоломку. Озарение пришло позже, когда заново были прочитаны все доступные произведения. Кусочек вошел тютелька-в-тютельку, но словно издеваясь надо мной – ребром.
Все началось с того, что большинство произведений, кроме романов "Геном", "Осенние визиты", "Мальчик и тьма", "Лорд с планеты Земля", имеют продолжение. Они представляют собой дилогии: двойни законченных произведений. ("Дозоры" несмотря на бросающую в глаза схему 3х3, имеют все атрибуты дилогии. "Холодные берега" занимает пограничное состояние. Роман скорее часть, чем законченное произведение.) Подозрительно! Чередуй автор дилогии с трилогиями и единичными произведениями—все понятно. Нормальное творчество, где количество произведений в серии диктуется законами рынка, требованиями читателей, замыслом писателя. У Лукьяненко законы вероятности вывернуты на изнанку! Только единичные произведения и дилогии. Интригует!
Не ударился ли Лукьяненко в крайность, сказал я себе.
...Два – это крайности. Четыре и более – слишком много вариантов для нашего сознания. Три – самый раз... ("Звезды – холодные игрушки")
Посмотрите на названия:
"Ночной дозор" – "Дневной дозор"
"Лабиринт отражений" – "Фальшивые зеркала"
"Линия грез" – "Императоры иллюзий"
"Звезды – холодные игрушки" – "Звездная тень"
Тут я споткнулся. Почесал затылок и, отложив в сторону ручку, засел за книги. Скажу честно, никаких новых идей я там не обнаружил. Оставалось последнее, тщательно просмотреть еще раз вложенные на сервере работы.
Знаете, нашел! Некто из рецензентов (извините, что не помню имени) объяснял двойственность, как борьбу двух сил. Борьба, по мнению автора, отражалась через поступки и цели, преследуемые персонажами. Происходило очеловечивание концепций Добра и Зла. Изменчивость сюжета (его развитие) трактовалось через гераклитовский принцип движения.
Несмотря на серьезность подхода – это упрощение. Еще Виталий Каплан разбивает миф о двойственности действующих сил в своей рецензии на "Мальчика и тьму".
Свет – Тень – Сумрак ("Мальчик и тьма")
Список можно продолжить:
Ночной дозор – Дневной дозор – Инквизиция (дилогии "Дозоров")
Конклав – Геометры – Тень (дилогия "Звезды")
Искупитель – Церковь – Властитель? (дилогия "Искупитель")
Но каким боком сюда пристроить "Осенние визиты", где сил явно больше, чем три, или "Геном", где их нет ( имеются в виду силы борющие за "умы" героев, за возможность приобретения их в своих ряды в качестве новых сторонников.). Сомнение вызывают "Рыцари сорока островов" и дилогия о Кей Даче.
Тупик! Не на тройственности действующих сил, не на таинственной однозначности ключевых слов в названиях дилогий, не на двойственности ("дилогичности") самих произведений нельзя было построить прочного фундамента.
Я в конец отчаялся. Оставалось причислить двойственность какому-то личному мотиву автора, вынесенному из детства или ранней юности. Чепухе, вроде влюбленности в двух подружек.
Конечно, двойственность меня настораживает. Она предпосылка к введению писателя в искушение продолжать писать, писать и еще раз писать об одном и том же мире. Вл. Гаков называл это "сериальным грехом". Как Вы сами понимаете, написанные на заказ книги, да при одновременном ведении автором нескольких сериалов, имеют низкое качество. Выход: либо соавторство, либо снижение темпов работы, но в большинстве случаев и это не помогает. Качество падает...
Тут-то меня озарило! Есть у Лукьяненко двойственность. Иная двойственность. Она связана не с дилогиями, с персонажами. Озарение вышибло у меня пот. Она снова возвращало меня в русло "Стругацко-Крапивинской системы координат".
Присмотритесь, у каждого подростка в романах Лукьяненко есть свой наставник:
Данька – Котенок
Ким – Алекс
Томми – Кей
Петр(Ник) – Андрей Хрумов(Пер)
Кирилл – Визард, Заров, Весин
Пат – Леонид, Чингиз, Падла
Марк – Луиза, Ильмар, Хелен
Егор, Дима
Степень наставничества различна: друг, учитель, любовник, партнер, враг.
Для подтверждения я выберу "Рыцарей сорока островов". Возмущения с вашей стороны последовать не должно. Взять другой объект для исследования не составляет труда, но рассматривать все вышеперечисленные цепочки подросток – наставник можно лишь в монографии.
"Рыцари сорока островов" интересны тем, что это первое крупное законченное, в отличии от "Лорда", произведение. Реализованное, как полемика с Крапивиным, оно стало первым камнем в фундаменте романов о воспитании.
Мальчик Дима, открытый и доверчивый паренек, попадает в чужой мир, мир Игры.
– Ой, Игра – это совсем просто. Там есть три главных правили – не играть после развода мостов, не играть в поддавки и не смотреть в верх, когда заходит солнце...
Философы утверждают, что "игра – это особая форма детской жизни". Сущность игры заключается в том, что в ней не важен результат, а сам процесс, процесс переживания, связанный с игровыми действиями. Хотя ситуации, проигрываемые ребенком, воображаемы, но чувства, пережитые им, реальны. Игра под названием "Рыцари сорока островов" притягательна для детей. Глаза Малька горят, когда он взахлеб рассказывает о ней. Многие прибывшие на острова так и остаются детьми, захваченные и запутанные Игрой. Многие, но не все:
...Я размахнулся и ударил Игорька по лицу. Я понял. Все понял. Ты не виноват, что попал на остров малышом. Ты не виноват, что остров Алого Щита держится Крисом с английской строгостью, при которой дети не знают то, что им не положено знать. Ты не виноват Игорек. Но...
Пощады не будет...
Димка как раз из последних. Автор посылает его на острова в переломный возраст. В начале он еще ребенок:
...И отступил назад, словно сам испугался своей смелости. Все засмеялись. Я тоже улыбнулся невольно, потому что понял – что бы со мной не случилось, вокруг настоящие, хорошие ребята.
Постепенно у него отбирают все детские иллюзии: в вероятность не смертельного исхода игры, в верность прежде надежных ребят, в олицетворение надежды – Клипер Безумного Капитана. Оказывается, вокруг есть боль и кровь, предатели спят на соседней кровати, давно устоявшиеся истины оборачиваются мифом, а решить дело миром практически невозможно.
Лукьяненко не спешит. Воспитание требует времени. Взросление героя идет медленно. С неприятных эмоций и неосознанных поступков:
...Подойдя к ним, я спросил:
– Мне на южный мост?
Крис пожал плечами, с деланной небрежностью ответил:
– Как хочешь. Игорь может достоять один, все разбежались.
Странно он на меня посмотрел – насмешливо, и в тоже время с уважением. Так смотрят на детей, сделавших что-то не по возрасту умное…
К этическим и философским проблемам:
...Неужели это неизбежно? Неужели путь к миру, к победе для всех не бывает без крови?
Герой не может не взрослеть. Окружающая среда – безжалостный учитель. Остаться прежним – значит умереть.
Дмитрий меняется. Утрачивает доверчивость простодушие, прямоту. Задумывается над вопросом самоиндификации. Определяет для себя конкретную жизненную цель. Отстраивает моральные ценности.
– Почему? Я не хуже других?
– Лучше. Не смей убивать, Инга!
В заключительных главах перед нами предстает полностью сформированная личность. Она не может не победить. Она обязана.
Читая "Рыцарей сорока островов", я мог лишь рассыпаться в похвалах Лукьяненко. Выготский и Эльконин были бы им довольны.
Вопрос взросления особенно остро звучит в "Мальчике и тьме", "Осенних визитах", обоих "Дозорах", первой части "Звезд". Меньший накал имеет в "Геноме", "Лабиринте отражений", "Фальшивых зеркалах".
Создается впечатление, что автор (сознательно? нет?) на протяжении всего двенадцатилетнего творчества тестирует какую-то модель. Строит для нее миры-полигоны. Закладывает некие входные данные и два фактора: способ наставничества (человек, среда, т.д.) и его степень. Затем сравнивает результаты.
"Дописался до шизофрении!" – скажут многие. "Фантастично!" – воскликнут остальные.
Стоите, господа. Давайте разберемся, бросим взгляд на написанное. Черта двойственности (подросток – наставник) прослеживается (РАЗ), взрослые герои писателя часто обладают инфантильностью (ДВА), герой решают глобальные этические проблемы (спасения, к примеру), свойственные подростковому возрасту (ТРИ), Лукьяненко—психолог (ЧЕТЫРЕ). Выводы? Рано.
Нам остается до конца еще два шага. Мы их сделаем, но прежде маленькое отступление:
После выхода "Генома" я был уверен, что Лукьяненко подходит к новому витку в своем творчестве. По Володихину, он переходит из прослойки "танго" на более высокую ступень – "менуэт". Я связывал подъем с отсутствием в романе идей глобального спасения. Оно характерно для зрелых "произведений", но вышла книга "Близится утро", пишутся продолжения "Лабиринта" и "Рыцарей", готовиться к выходу "Танцы на снегу", и меня терзают сомнения не занимается ли Лукьяненко очередными тестами, а на нас, критиков, хитро поглядывает, пряча улыбку в усы.
Лукьяненко никогда не скрывал, что заимствует определенные схемы и названия из игр:
...Я сделал то единственное, что может сделать писатель, попавший под влияние маниакальной идеи. Я написал роман, где действие происходило именно в таком мире – простодушно жестоком, считающим жизнь и смерть одинаково мелкими штрихами на карте мироздания. В мире, где разные цивилизации уживаются вместе. В мире, созданном человеком, игравшим в игру "Хозяин Ориона"... (С. Лукьяненко "Игры, которые играют в людей")
Критики, возмущенные этим "бравированием", тотчас же засыпали автора обвинениями в ремесленничестве. Герои у него картонные или даже не свои—взяты из Стругацких или Хайнлайна. В выдуманных им мирах шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на какое-нибудь ограничение. Сюжет представляет машинный алгоритм, а реплики героев – строчки BIOSа. "Ну, разве это художественное произведение, – с тоской и разочарованием в голосе восклицали они, – это же кукольный театр, клоунада, издевательство над читателем!"
Прицепили они на шею Лукьяненко табличку с надписью "моделятор" и теперь каждый четвертый рецензент так и норовит в нее ткнуть. Поразмышлять самому – времени жалко, а тут есть позорное пятно можно в него. Кому-то что-то не понравилось, и начинается. Над миром "Полдня" издевался—"на-а, получи"; детишек на войну послал—"вот тебе, с левой"; "Лолиту" слямзил (Слава Богу, что Набоков не фантаст!)—"в глаз ему, ребята"; над религией измывался—"вера такое не стерпит!".
Бедный Сергей! А все из-за чего? Честно признался автор: я не Господь Бог, не могу создать живой настоящий мир, "моделятор" я.
Не уж то Лукьяненко так плох, а все остальные боги и полубоги способные создать реальный мир. Да, нет. Обычные они люди – писатели. И миры их выдуманные – сплошные модели с ограниченным набором законов. Лукьяненко среди них далеко не последний человек. Ему не нужно доказывать свою профпригодность и отвечать на подколки: "тварь ты дрожащая или право имеешь?" Грубо господа, зато справедливо!
Если в отношении "моделяторства" я не прав, уважаемые читатели и писатели, и кто-то считает себя ну не Богом, мессией, пусть первым бросит в меня камень.
Коллеги, давайте не будем пинать пустоту. Быть "моделятором" не грех. Путаться в сюжетных линиях, пренебрегать самим же выстроенной моделью – вот, действительно грех!
Создание моделей единственная на сегодняшний момент форма построения произведения. Пока Бог не подал иск в суд из-за плагиата на наших писателей, литература будет существовать.
Отличительная черта Лукьяненко. Своего рода фирменный знак, привлекающий "эмоционально голодных" тинэйджеров, обеспечивая писателю высокую популярность.
Сенситивностью (Эмоциональностью) нас, будто волнами, обдает из диалогов. До состояния губки ей пропитаны мысли героев. Она журчит рядом в описании пейзажей и батальных сцен. Даже технику писатель насыщает чувствитель-ностью: Вика, приложение Windows, одушевлена до уровня человека. Эмоциональность привязывает нас к романам Лукьяненко. Мы не можем оторваться, с нетерпением ожидая выхода каждой новой книги.
Заключительный, неоспоримый, но так необходимый нам шаг.
Было время разбрасывать камни. Пришло время их собирать. Найти точку, в которой пересекаются все пять особенностей. Сердце и мозг творчества Лукьяненко.
Самое страшное в "Рыцарях сорока островов" ни происки коварных инопланетян, ни аскетизм быта островов, ни даже войны мальчишек на мечах и кулаках между собой. Самое страшное – история, описанная в дневнике из замурованной комнаты; пытка детьми Малька; невозможность остановить руку занесенную в смертельном ударе над слабым.
Психология детей отлична от психологии взрослых. Лукьяненко осознает. Человек не может стать взрослым не убив в себе ребенка. Когда подросток начинает чувствовать себя взрослым, стремится быть и считаться взрослым, тогда он отвергает свою принадлежность детям. Он насильно выдавливает из себя ребенка.
...Потому что ты такой, – грустно сказал Котенок. – Ты совсем, совсем взрослый, который ненавидит быть ребенком... ("Мальчик и тьма")
Подростки Лукьяненко всегда на грани выбора. Они нимфа, желающая совершить переход и вечно стремящаяся отложить его. Перерождение означает смерть детства. Это черта, за которой гибнут доверчивость, непосредственность, открытость. Разрываются прежние эмоциональные узы, чтобы выстроиться в систему новых, взрослых отношений. Появляются понятия осознанной жестокости, меньшего из двух зол, дуалистичности истины. Хитрость, коварство, эгоизм все больше вторгаются в душу, стремясь окончательно подчинить ее себе.
– Я... Я... сдаюсь, – долетел до меня запинающийся голос. И ответ Тимура:
– Мы не берем пленных.
Тонко взвизгнуло лезвие меча, вспарывая воздух. Лишь на секунду звук перешел в сочное чмоканье рассекаемого тела...
Из толпы, пошатываясь, выбрался Том. Белый, как молоко, с вздрагивающими губами. Я толкнул его в плечо. Улыбнулся. Все нормально…Но он лишь покачал головой и пошел по мосту назад к замку... ("Рыцари сорока островов")
...Им не надо помощи.
Все лгут.
Свое надо брать обманом или силой... ("Осенние визиты")
– Я смог, – прошептал Визитер, опуская пистолет. – Я смог…
Он плакал, размазывая слезы на грязном лице, часто всхлипывая. Маленький пришелец с черных кораблей, Визитер, Посланник Развития, последний из оставшихся, которому предстояло жить.
Дарить миру свою правду.
Правду, в которой не будут ни доверия, ни света, ни любви.
Правду свинцового цвета. ("Осенние визиты")
По Крапивину – это Великое Зло. По Лукьяненко – необходимая ступень эволюции. Без нее подростку не выжить в Грязном и Враждебном Мире. Вот, в чем суть спора между ними. Он длиться по сей день воплощаясь в романы и статьи типа "Ушибленных одиночеством".
Сходятся они лишь в одном. Обоих, и Крапивина, и Лукьяненко, не устраивает конечный продукт: Взрослая личность. Слишком часто она костенеет в своих убеждениях, слишком часто сдается натиску себялюбия и лицемерия, слишком часто утрачивает нравственность.
Крапивин пошел по пути "бегства", отделения детей от взрослых. Он сумел создать свой кодекс, свою вселенную. Не только на бумаге. Существование клуба "Каравелла" лучшие подтверждение ее жизнеспособности.
Лукьяненко избрал путь объединения качеств взрослого и ребенка. Не фальшивого сложения, когда во взрослом проявляется ребенок,
– Так, как с тобой редко. Чаще, наоборот, когда во взрослом живет ребенок. И вот это страшно. Тогда можно смело говорить – он милосердный и злой. Он мягко и нежно добивается зла... ("Мальчик и тьма")
а истинного слияния. Где честность, открытость, доверие, самопожертвование не умирают с перерождением. Новая Личность способна остановить занесенную руку,
– Сволочь... Ты и здесь!
Ладонью обхватив лезвие, я плашмя ударил меч об колено. Лезвие хрустнуло.
– Сволочь...
– Ты и здесь со мной... Навсегда, да? Навсегда? ("Рыцари сорока островов")
использовать, взятую у людей "силу" для этического выбора,
– Зачем? – волшебница протянула руку. – Зачем Антон? Ты мог остановить эту бурю. Мог осчастливить тысячи людей. Как ты мог – все на себя?
– Чтобы не ошибиться, – объяснил я. Было даже неудобно, что она, будущая Великая, не понимает такой малости...
отучить мечтить только для себя.
Такая личность невозможна в вне решения глобальных проблем. Ей необходимо погружаться в Глубину, иначе проявление присущих ей качеств не будет столь заметно. Спасение – наиболее яркая цель. Оно позволяет раскрыть этические, моральные и эмоциональные достоинства во всем своем многообразии. Лукьяненко не мог обойтись без нее.
Создание Новой Личности на пустом месте, из ничего было бы очевидной глупостью. Необходим наставник – пример для подражания. Тот, кто должен даже в осознанной жестокости проявлять искренность. Показывать ученику чем надо (не надо) руководствоваться и как надо (не надо) поступать. Служить зеркалом, отражающим истинный свет.
Особое качество Новой Личности – эмоциональная открытость, присущая детям. Герои Лукьяненко: наставники и их подопечные сверхэмоциональны. Они вживляют в себя сканеры, демонстрируя миру, что у них происходит в душе.
Создать и художественно описать Новую Личность чрезвычайно трудно. Она может оказаться нежизнеспособной. Лукьяненко же хочет явить противовес "каравелловцам".
Работа настолько увлекла его, что он вновь и вновь вводит в произведения подростковые персонажи, создает для них модели-вселенные по игровому принципу, закрепляет за подростком наставника, из книги в книгу переносит решение глобальных проблем. Тщетно! Новая Личность выходит нежизнеспособной. Не Данька, Инга останавливает занесенную над слабым руку. Извратил сознание и душу Посланник Развития. В инфантилизм впали Петр Хрумов и Ильмар. Ни Алекс, ни Леонид, ни Антон, наиболее близко подошедшие к воплощению, так и не смогли вылиться в Новую Личность.
Сначала Лукьяненко экспериментирует с окружающей средой и идеальной сущностью наставника (Котенок). Затем останавливается на конкретных людях. Неужели следующим наставником ( не забывайте, под ним я подразумеваю учителя, друга, партнера, стоящего этически выше ученика) станет подросток?
Я не знаю, можно ли совместить несовместимое. Поиск цели и ее наличие. Необходимость убийства и внутреннюю чистоту. Уверенность и сомнение в правильности поступков. Психологию взрослого и ребенка. Лукьяненко пробует. Рост его персонажей к Новой Личности очевиден, но будет ли достигнут идеал?
Левая стена – лед. Правая стена – огонь. Пропасть и мост. Набор тот же, задача другая. Не по мосту пропасть перейти. Нужно дотронуться одной рукой до льда, другой – до огня, но остаться самому в живых.
Трудно...
Дополнительных сил тебе и интуиции, Сергей. Удачи в поиске…
