Ответ на статью С.Лукьяненко “Ушибленные одиночеством”
Своеобразным лейтмотивом к этой статье я хотел бы сделать цитату из романа “Портфель капитана Румба”:
“— Ах, как не хочется устраивать неприличную свалку в океане, который называется “Пасифик”, что означает не только “Тихий”, но и “Мирный”...”
Увы, статья Сергея Лукьяненко вынуждает взяться за перо.
Три типа?
Признаться, я никак не могу взять в толк п о ч е м у Сергей Васильевич в последнее время считает своим долгом так или иначе задеть Крапивина. Даже свою статью, посвященную творчеству писателя, Лукьяненко начинает с довольно грубого “наезда”:
“Даже публикация в фан-журнале на эту тему неизбежно свелась бы к объяснениям типа: "Крапивин — это знаменитый детский писатель-фантаст", "Голубятня на Жёлтой поляне — самое знаменитое произведение его", ""Каравелла" — детско-юношеский клуб, созданный Крапивиным"”
Даже обидно делается за способного и неглупого писателя – я имею в виду Лукьяненко. Ведь мог бы Сергей Васильевич понять столь немудреную истину, что каждый читатель совсем не должен знать всех писателей. Наверняка найдутся люди, слыхом не слыхивавшие о Владимире Васильеве, Эдуарде Геворкяне, Александре Бушкове, о самом (!) Лукьяненко... Да что читатели – в светской беседе с директором одного из питерских издательств, упомянул я фамилию автора “Осенних визитов” и “Холодных берегов”, а в ответ услышал обычное “А кто это — Лукьяненко?” Впрочем, действительно был довольно неприятный и продолжительный период, когда книг Крапивина было не сыскать и издатели подзабывать стали о классике российской детской литературы. У читателей память оказалась куда лучше, о чем свидетельствует мгновенно разошедшийся тираж семитомника Крапивина, изданный в московском “Центрполиграфе”, даше несмотря на ужасные иллюстрации. Да и за рубежом Крапивина помнят и любят – ведь книги Крапивина переводились на тридцать с лишним языков! Впрочем, где и когда издавались произведения Владислава Петровича легко прочитать в библиографии Командора. А заодно сравнить ее с библиографией Сергея Васильевича...
А может, целью статьи Лукьяненко было простое желание заявить о себе “маститому писателю, который о молодом, возможно, и знать не знает”? Дескать, вы там в столице скажите, что живет, мол, такой Петр Иванович Бобчинский... Так ведь Сергей Васильевич сам же сказал: знает Крапивин о Лукьяненко. О чем, кстати, и сам Крапивин говорил, отвечая на каверзные вопросы читателей, сетуя на “неспортивное” поведение своего молодого собрата по перу:
“Вопрос: Читали ли Вы книгу С.Лукьяненко и Ю.Буркина "Царь, царевич..."? Если да, то понравился ли эпизод, когда герои попадают в книгу "Голубятня на желтой поляне", только через несколько лет после описанных Вами событий?
Эту книгу я не читал, только слышал о ней всякие разговоры. Честно говоря, С.Лукьяненко порой удивляет меня. Если упоминание моих героев и ситуаций в его книгах — это способ полемики со мной, то достаточно наивный. Если С.Лукьяненко это необходимо, как одно из художественных средств его произведений, то пора уже от этого ему отказаться. Когда Лукьяненко поступал так в начале своего творческого пути, это можно было счесть закономерным. Hо теперь он вполне самостоятельный и талантливый писатель и использование чужих образов для автора такого ранга, на мой взгляд, несолидно. В любом случае на это надо спрашивать разрешение — по-моему, этого требует писательская этика.”
(Текст взят со официальной страницы писателя в сети Интернет.)
Идем дальше. Довольно умело препарируя (чувствуется медицинское образование) эмоции, пристрастия и привязанности “крапивинистов”... Надо же столь корявое слово придумать, а? Мне больше по душе определение, придуманное Мирой Львовной Васюковой – “крапивнутые”. Так вот, потроша души “крапивнутых”, словно трупы на прозекторском столе, Лукьяненко постоянно применяет местоимение “мы”. Мы – наркоманы, с нами что-то не того... Осмелюсь возразить – с нами все в порядке, не извольте, Сергей Васильевич, беспокоиться. Тем более, что наши проблемы к Лукьяненко уже никаким боком не стоят – он-то таким б ы л! А перестав быть “крапивнутым”, Лукьяненко назвал нас “типом первым”, которому и дружбы не хватало, и одиночеством сей тип пришиблен... Не буду утверждать, что Сергей Васильевич не прав абсолютно. Действительно, есть масса людей, которым не хватает дружбы, дружеского общения, которые просто не могут подружиться с кем-либо. Вот только не обязательно эти люди моложе шестнадцати и поклонники Крапивина. “Ушибленные одиночеством” люди становятся самыми рьяными поклонниками артистов, музыкантов, спортсменов, их объявлениями завалены различные службы знакомств. Кто-то из этих людей наткнулся на книги – не только Крапивина, на книги вообще. И сотворяется эрзац дружбы, любви к образу – книжному, сценическому, экранному, реально существующему или придуманному. Примеров тому предостаточно, стоит только вокруг оглянуться. Зачастую любовь к одному кумиру обьединяет одиноких людей во всяческие фан-клубы, клубы по интересам и тому подобные организации, где “ушибленные” перестают быть одинокими. Но бывают и трагические случаи, которые Лукьяненко именует “ломкой”. Иногда – со смертельным исходом, как в случае с пятнадцатилетней девчонкой, оклеившей стены комнаты портретами эстрадного светила, а потом вскрывшей себе вены, услышав о женитьбе кумира... Да, такие люди есть и их довольно много. Но при чем здесь Крапивин? И о каком таком эффекте вакуумной бомбы (кстати, а такая существует?) пишет Лукьяненко? Увы, объяснений автор дать не удосужился.
О втором и третьем типе Лукьяненко тоже говорить не пожелал. Что ж, его право. Но я хочу немного поговорить об этих типах. Второй тип, жизнерадостный и самый многочисленный, при некотором стечении обстоятельств легко может перейти в тип первый. Думаю, что эта аксиома, не нуждающаяся в доказательствах. Как литературный пример приведу судьбу Эдмона Дантеса, ставшего затем графом Монте-Кристо. Следовательно, человек, доселе читавший книги Крапивина с улыбкой на устах, теперь должен подорваться на них, как на той загадочной вакуумной бомбе? Позволю себе в этом усомниться.
Третий тип Сергеем Васильевичем не определен абсолютно. То есть, прочитал, отложил в сторону и забыл – вот и вся характеристика. Что ж, и здесь ничего удивительного нет – невозможно понравиться абсолютно всем читателям. Но ведь и среди этого типа людей могут быть “ушибленные”, не так ли? Тем более, что самодостаточность – определение весьма спорное. А книжку отложили по вполне понятным причинам – ну не понравилось! “Пацаны какие-то, манекены, палочки для Васькиного барабана... А тут еще угораздило нарваться на каких-то двойников, визитеров, вечно что-то кладущих на Слово... Понапридумывают люди всякой фигни!” И в этом случае пресловутая бомба также не срабатывает.
Выходит, разделение на типы не то что условное – абсолютно надуманное. Так же, как надуманна привязка проблемы одиночества к книгам Крапивина. Пожалуй, здесь будет уместно сослаться на стихотворение Эдуарда Асадова “Одиночество”:
Мне казалось когда-то, что одиночество –
Это словно в степи: ни души вокруг.
Одиночество – это недобрый друг
И немного таинственный, как пророчество.
Одиночество – это когда душа
Ждет, прикрыв, как писали когда-то, вежды,
Чтобы выпить из сказочного ковша
Золотые, как солнце, глотки надежды.
Одиночество – дьявольская черта,
За которой все холодно и сурово,
Одиночество – горькая пустота,
Тишина... И вокруг ничего живого...
Только время стрелою летит порой,
И в душе что-то новое появляется.
И теперь одиночество открывается
По другому. И цвет у него иной.
Разве мог я помыслить хоть раз о том,
Что когда-нибудь в мире, в иные сроки
В центре жизни, имея друзей и дом,
Я, исхлестанный ложью, как злым кнутом,
Вдруг застыну отчаянно-одинокий?!..
И почуствую, словно на раны соль,
Как вокруг все безжалостно изменилось,
И пронзит мою душу такая боль,
О какой мне и в тягостном сне не снилось.
День, как рыба, ныряет в густую ночь.
Только ночь – жесточайшая это штука:
Мучит, шепчет о подлостях и разлуках,
Жжет тоской – и не в силах никто помочь!
Только помощь до крика в душе нужна!
Вот ты ходишь по комнате в лунных бликах...
До чего же это все чудно и дико,
Что вокруг тебя жуткая тишина...
Пей хоть водку, хоть бренди, хоть молоко!
Всюду – люди. Но кто тебе здесь поможет?!
Есть и сердце, что многое сделать может,
Только как оно дьявольски далеко!
Обратись к нему с правдой, с теплом и страстью.
Но в ответ лишь холодная тишина...
Что оно защищает – превыше счастья,
Зло – ничтожно. Но сколько в нем черной власти!
Мышь способна порой победить слона!
На земле нашей сложно и очень людно.
Одиночество – злой и жестокий друг.
Люди! Милые! Нынче мне очень трудно,
Протяните мне искренность ваших рук!
Я дарил вам и сердце свое, и душу,
Рядом с вами был в празднике и в беде.
Я и нынче любви своей не нарушу,
Я – ваш друг и сегодня везде-везде!
Нынче в душу мне словно закрыли дверь.
Боль крадется таинственными шагами.
Одиночество – очень когтистый зверь,
Только что оно, в сущности, рядом с вами?!
Сколько раз меня било тупое зло,
Сколько раз я до зверской тоски терзался,
Ах, как мне на жестокую боль везло!
Только вновь я вставал и опять сражался!
Ложь, обиды, любые земные муки
Тяжелы. Но не гибнуть же мне, наконец!
Люди! Милые! Дайте мне ваши руки
И по лучику ваших живых сердец!
Пусть огонь их в едином пучке лучится,
Чтобы вспыхнуть, чтоб заново возродиться,
Я сложу все их бережно: луч – к лучу,
Словно перья прекрасной,как мир, жар-птицы,
И, разбив одиночество, как темницу,
Вновь, быть может, до радости долечу.
По-моему, комментарии излишни... Разве что еще одна цитата из Асадова:
Нет, друзья не там, где за столом
Друг за друга тосты возглашают.
Дружба там, где заслонят плечом,
Где последним делятся рублем
И в любых невзгодах выручают.
Можно сколь угодно издеваться над термином “настоящая дружба”, но стоило ли демонстрировать всему миру, что именно “последователь и продолжатель” Лукьяненко к этой дружбе оказался неспособен? Тем более, что Крапивин к этой “ломке” отношения не имеет...
Доколе ты, о Каталина...
И все-таки – тип Первый, отравленный, взорванный, посаженный на иглу книг Крапивина. И опять – “мы”... И мы хотели обмануться, будь то рекламная лапша на уши или же книга. Опять-таки скажу – вместо книги Крапивина может быть любая другая, от “Рыцарей сорока островов”, до “Секретов похудания Монтиньяка”. Правда, к последней цитату из высоцкого подобрать будет трудновато... А с другой стороны, а причем тут Высоцкий? Вряд ли “Баллада о детстве” Владимира Семеновича (или Володи?) навеяна книгами Владислава Петровича. Скорее всего, что Высоцкий этих книг не читал и об автора их не слышал, равно как и об авторе “Мальчика и тьмы”. Впрочем, проблема не в этом. О доверчивости, легкой внушаемости людей, которой пользуются всяческие проходимцы, можно диссертации писать или, как уже упоминавшийся Эдуард Асадов, слагать стихи. Дай Бог, если среди десятка людей окажется хотя бы один, кто не попадался на различные удочки – от акций МММ до якобы бесплатных билетиков “лохореи”. Кажется, у Пушкина есть строка: “Я сам обманываться рад”. И обманываемся постоянно – в кинозале, в библиотеке, дома, сидя у телевизора или читая только что купленную книгу. И верим, верим всему увиденному и прочитанному. Если, конечно, хорошо снято или здорово написано. Ну устроен так человек, что ищет способ отдохнуть от уже надоевшей повседневности! Ищем в песнях Высоцкого и Окуджавы, в фильмах Гайдая, Рязанова и Быкова, в книгах Стивенсона, Конецкого, Кинга, Крапивина и Лукьяненко! Впрочем, у каждого свой способ, свой “остров” на котором можно расслабиться и очиститься от повседневной грязи. Кое-кто предпочитает создавать свои миры, свои острова.
О последователях и последствиях.
Увы, но и здесь придется говорить только о – пардон! – Лукьяненко. Книги Соломко и Тяглова мне читать не доводилось, Каплан не настолько известен широкому кругу читающих “крапивнутых”, впрочем как и многие другие. Себя в этом аспекте рассматривать не буду, поскольку в плане художественной литературы известен еще меньше.
Сразу хочу поздравить Сергея Васильевича, который с присущей ему скромностью поведал о естественном пути “любого талантливого писателя”, который сумел уйти от подражательства к написанию оригинальных вещей. Это о Перумове, а не то, что вы подумали! Впрочем, тогда и поздравлять надо было Перумова...
А если серьезно, то опять мне непонятно стремление пнуть – теперь уже людей, идущих той же дорогой, которую когда-то прошел сам Лукьяненко. Не берусь судить о непрочитанных повестях и рассказах, вполне вероятно, что во многих кроме заимствования внешних атрибутов (торчащих лопаток и наброшенных курток) ничего и нет. Вот только Москва-то не сразу строилась, и Крапивин тоже начинал писать подражая Гайдару и Кассилю. Процесс этот вполне естественный, как и последующий переход к оригинальному стилю. Более того, в этом плане небезгрешен и Лукьяненко, прихвативший в “Рыцарей сорока островов” придуманное Командором деревянное оружие. Как там в Писании сказано: “Пусть первый бросит в меня камень”? Я ни в коей мере не хочу обидеть Сергея Васильевича, просто констатирую факт. И совершенно не исключаю такой возможности, что об одном из нынешних подражателях через несколько лет заговорят как о талантливом писателе и последователе Крапивина. Так же, как когда-то заговорили о молодом писателе из Свердловска, последователе Кассиля. Так же, как несколько лет назад начали говорить и о молодом писателе из Алма-Аты.
К чему я все это написал? Ну, во-первых принимаю приглашение Лукьяненко подраться. На бумаге. Во-вторых, мне не нравится приплетение имени Командора практически к любым проблемам местного и мирового масштаба. И в-третьих, мне просто стало обидно за “крапивнутых” — людей, умеющих дружить, ценящих дружбу и друзей и для которых книги Крапивина не заменитель дружеского общения, а свой “остров”, побывав на котором, возвращаемся мы в этот мир с новыми силами. И стараемся сделать этот мир чуточку лучше, чем он есть сейчас.
Примечание редакции:
Ответ Сергея Лукьяненко "Об одиночестве и глупости, о чести и доброте" опубликован на официальной странице писателя.
