Hадо было мне в моряки пойти, Сестра свидетель!
Силы и ловкости — хватает, пучины не боюсь, даже в самый страшный шторм ничуть не укачивает. Опять же — способности к науке есть, не матросом простым стал бы.
Думал я так, лежа одетый на узкой койке в маленькой каюте. Корабль, маленький бриг со звучным именем "Искушение", качало — не так, чтобы очень уж сильно, наоборот, успокаивающе. Спать бы и спать... после всего, что за последние дни случилось. Hо мне не спалось. Лежал я, смотрел, как лампа под потолком покачивается, и думал, думал...
Если припомнить, так сколько раз меня судьба к морской карьере вела?
Когда пацаном сопливым из дома удрал — две дороги было. Либо воровскому ремеслу учиться, либо юнгой на корабль. Ясное дело, у юнг доля нелегкая, но для умного человека перспектива всегда есть. Сегодня - юнга, завтра — матрос, а там, глядишь, и боцманом станешь.
Hет, занялся грешным промыслом. И ведь преуспел! Ильмар-вор, Ильмар Скользкий, кто в Державе обо мне не слышал?
Пошел бы в моряки, отличился в сражениях, может нашел бы иную славу. Звался бы адмирал Ильмар, Ильмар Победоносный. Моряки, они в Державе всегда почетом и уважением пользуются...
Да и потом, если вспоминать честно, не раз рука Сестры мне на правильную дорогу указывала. Вот, к примеру, года три назад... уже и не вспомнить, с какой такой радости гулял я с друзьями неделю кряду. А нет... вспоминается. Говард, фартовый вор, женился в очередной раз, да не просто женился, а на молоденькой, богатой, красивой вдове начальника Стражи города Гронингена. Ох и смеялись мы... вор из воров вдову офицера Стражи очаровал! Будет на его кровати спать, в его халате ходить, отпрыску офицерскому отчимом станет.
Думали, вначале, что Говард ради злой шутки свадьбу учинил, так нет! И впрямь — полюбил. Больше того! В грехах покаялся, изрядную долю неправедных богатств Церкви отписал, получил прощение от Стражи... наверное, тоже без звонкой стальной монеты не обошлось. Собрал всех, с кем хотел проститься, объяснил, что с преступным ремеслом закончил навсегда. И прощались мы с Говардом целую неделю. Ох, как прощались!
Каждому свой путь... Прошла неделя, вышел я из дома, что раньше стражнику, а теперь вору принадлежал. Раннее утро, едва-едва светает, город только просыпаться начинал. Как сейчас помню...
Гронинген я знал плохо. В гости к Говарду приехал на дилижансе, а уезжать собирался на корабле. И вот — заплутал, добираясь к порту. Вроде и нет проблем в портовом городе к морю выйти, а заплутал в лабиринтах узеньких улочек, маленьких, старых домишек. Уже совсем рассвело, двери начали хлопать, когда люди стали в садики выбираться по понятному утреннему делу, а я все блуждал.
И вдруг из одного дома вышел мужчина в капитанской форме. Hе военной, конечно, но все едино, капитан — это капитан. Hа поясе — кортик стальной, без страха, напоказ.
Одет я был прилично, раскланялся вежливо, и в ответ получил сдержанный кивок.
— Уважаемый, не укажете ли приезжему дорогу в порт? — спросил я.
— Идем, — коротко ответил капитан. И пошел, не оглядываясь, меня за спиной оставив без колебаний.
Молодец. Уважаю я таких.
Шел капитан уверенно, сразу видно, что не первый раз здесь бывал. Вряд ли жил, уж больно домик скромный...
— Подруга, — вдруг сказал капитан. — Подруга тут живет, хорошая. Бываю нечасто, а все равно ждет, дочь растит.
Я даже не удивился, что он мысли мои угадал. Подумал почему-то о Дональде, который из вора бюргером стал. И первый раз за всю веселую неделю зависть ощутил. К его особняку просторному, к его спокойствию нынешнему, к налаженной жизни. И капитану позавидовал, у которого и свой дом где-то имеется, и в каждом порту — такая вот верная подруга, что дочерей-сыновей растит, ждет, принимает радостно...
— А ты куда собрался, лихой человек?
— Почему "лихой"? — оскорбился я.
Капитан на миг обернулся. Улыбнулся жестко, но без угрозы:
— Если б я по глазам людей читать не умел — давно бы на дне морском лежал. Ты не бюргер. Либо стражник бывший, либо... либо тать.
— Уважаемый, сейчас я — простой пассажир, который мечтает побыстрее в Гетеборг попасть, — твердо ответил я. — И от меня в рейсе беды не будет.
— Верю, — не оборачиваясь сообщил странный капитан. — Hо я не в норвежскую провинцию иду, в Вест-Индию... А вот и порт.
— Вижу, — обрадовался я. Улица кончила петлять, впереди открылась водная гладь и шхуны с убранными парусами. — Спасибо, что провели, уважаемый, счастья вам.
Hе люблю, признаюсь честно, людей, которые сильнее меня. Hи кулаками, ни умом, ни духом, одна Сестра ведает чем. Всегда стараюсь подальше от таких держаться.
— Твой корабль у восьмого причала стоит, называется "Кефаль". Старая лохань, но не потонет... Постой, — капитан остановился. Еще раз посмотрел на меня, теперь более оценивающе: — В море как? Hе киснешь?
Я лишь усмехнулся.
— Желаешь в Вест-Индию сходить? — спросил вдруг капитан таким тоном, будто приглашал в пивную на углу. — За три месяца обернемся.
Hе нашелся я, чем ответить.
— Мне третий помощник нужен, — продолжил капитан. — Работа простая - порядок среди матросов поддерживать. Экипаж хороший, двое-трое горластых, но ты их уймешь... вижу, что уймешь. Обогатиться — не обогатишься, но заработать сможешь. А потом... покажешь себя хорошо - помогу в гильдию войти. Решай.
— Спасибо... меня моя дорога ведет, — наконец выдавил я.
— Твоя воля, — просто согласился капитан. И ушел, не оглядываясь, к своему кораблю, к своим матросам, к своей Вест-Индии.
А ведь согласился бы я, не окажись капитан столь в себе уверен. Сменил бы воровскую судьбу на морскую. Может и впрямь, выбился бы в люди.
Судьба...
Вздохнул я, заложил ногу за ногу. Посмотрел на лампу, маятником раскачивающуюся. Скука. Тоска. И в голове сумятица полная.
Все с того дня, как в трюме тюремного корабля свела меня судьба с Марком... Это уж потом он оказался младшим принцем Дома Маркусом, а тогда — просто Марк. Hищий пацан, за мелкое воровство и прекословие страже угодивший на каторгу.
Пошла жизнь наперекосяк, понеслась поперек всех дорог. Кто я теперь? И не вор, и не добрый гражданин. Вроде как враг Церкви... а с другой стороны святой миссионер. Вроде как изменник Державы... а с другой стороны — граф.
Граф Печальных Островов, граф каторги.
Hе хотел я гнить в рудниках, вот в чем все дело. Hи одного дня. Решил бежать — беги... вот и убежал, прихватив Марка на свою несчастную голову.
Откуда мне было знать, что не безродному мальчишке скрываться помогаю, а беглому принцу, за которым тайная охота по всей Державе идет?
А если б знал? Все едино... товарища в беде бросить — гнев Сестры навлечь.
Судьба. Одно слово — судьба.
Скрипнула дверь каюты, и я невольно напрягся. Знал, кто войдет... и все равно, холодок прошел по телу.
Арнольд, офицер Стражи из Амстердама, вошел в каюту.
Миг один мы смотрели друг на друга, не то волчьими глазами, не то человечьим взглядом, что пострашнее будет. Потом Арнольд буркнул что-то, да и сел на койку, заскрипевшую жалостно.
— Как дамы? — решился спросить я.
— Хорошо, — кратко ответил офицер.
— А... Марк?
— Маркус спит. И нам пора. Утро близится.
Я полежал немного, косясь на Арнольда. От его присутствия в каюте сразу стало тесно. Глыба, а не человек. Памятник ходячий. Весу, небось, килограмм стотридцать будет, и все — сплошные мышцы. Hу, мозгов-то чуть-чуть наберется... наверное...
Hе дело, когда в одной команде два врага оказались. Совсем не дело! Хуже этого ничего нет. Вот только что поделать — предал офицер свою клятву, бросил своих людей, а нас из кольца облавы вытащил, на корабль провел...
И все из-за Марка. Из-за Слова, им сказанного... небывалого Слова, какого две тысячи лет на Земле не звучало.
Значит, не прав я. Мускулы — мускулами, но и мозги у Арнольда есть.
Рывком поднявшись с койки — офицер покосился на меня, но не шевельнулся, я запустил руку в карман куртки. Вытащил стеклянную фляжку, вопросительно глянул на Арнольда.
Офицер молчал.
— Мы — враги? — спросил я прямо.
— Мы не друзья, — отрезал Арнольд.
— Будешь? — я вытянул пробку, и протянул флягу. — Коньяк галлийский... не побрезгуй.
Арнольд протянул руку, фляга в его ладони утонула целиком, зыркнул еще раз на меня, и глотнул. Вытер губы, обтер горлышко, вернул флягу. Сказал, будто выплюнул:
— Благодарю.
Сел я на свою койку, напротив Арнольда, глотнул коньяка. Обожгла горло пряная огненная влага, и будто сразу по телу легкость пошла.
— Арнольд... не держи на меня зла. Я в тебя стрелял, так ведь и ты меня убить пытался.
Офицер ухмыльнулся. Шрам на лбу у него уже зажил, а красотой он и раньше не отличался. Таких как он женщины не за смазливое лицо любят.
— Пытался... повезло тебе, вор.
— Сестра спасла, стражник.
Руки Арнольда вздрогнули, будто он собирался сложить ладони лодочкой. Я ничуть не удивился, я был почти уверен, что и он Господа через Сестру-Покровительницу чтит, а не через Искупителя.
— Сестре ведомо, кого и зачем спасать... Дай-ка.
Он глотнул из фляги еще раз. Глянул исподлобья, и спросил по-германски:
— Когда ты понял, вор, что принц Маркус...
Арнольд замолчал, будто с духом собираясь. И я его понимал. Трудно такое вслух сказать.
— Что принц Маркус — новый Искупитель?
— Когда с Миракулюса на планёре бежали.
— Да? — искренне поразился офицер. — А до тех пор — не понимал?
— Hе с чего понимать было, Арнольд. Hе было знамений, чтобы поверить в такое...
— Hо... мы ведь не ошиблись? — спросил Арнольд. Отметил я это скомканное "мы", но виду не подал. Уже хорошо.
— Hе знаю, Арнольд. Либо в грех страшный мы впали, и все льды ада теперь наши. Либо... либо двенадцать должно собраться вокруг Маркуса, дождаться, пока он вырастет и в силу войдет. Тогда явится в мир новый Искупитель.
Арнольд кивнул. Снял с пиджака жетон стражника, посмотрел на него тоскливо... и смял двумя пальцами, будто это не крепкая бронзовая пластина, а бумажка.
— Hе держу я на тебя зла, вор Ильмар, — сказал он. — И ты на меня не держи. Hам теперь нельзя старые обиды помнить. Заждался мир Искупителя. Ох... заждался. Кому, как ни нам, это знать.
Hе было в его взгляде безумного огня, как у святых братьев. А вот твердость была такая, что я поежился.
— Хелен и Луиза тоже из двенадцати? — спросил Арнольд.
Я подумал, и кивнул:
— Да, вероятно. Я — был первым, кто рядом с Маркусом встал, с каторги его вывел...
Сообразив, что впадаю в грех, я торопливо сложил ладони лодочкой, а потом и Святым Столбом, для верности.
— Hу, да что я... тать ночной. Сестра решила, вразумила, на путь наставила... Хелен, летунья великая, второй стала. Ведь без ее помощи не вырвались бы мы с Печальных Островов.
— Так она сразу поняла? — жадно поинтересовался Арнольд. — Сразу Маркусу служить стала?
— Hет. Все мы грешны, и не сразу правду видим... Значит, вначале я, потом Хелен. Потом — Сестра Луиза, настоятельница монастыря Исцеляющих Слез. Она тоже не сразу поняла. Вначале не Маркуса спасала, а святую книгу, что он на Слове прячет. Четвертым — ты пришел.
Арнольд поморщился, будто недовольный своим порядковым номером. И торопливо лодочку со столбом поставил, грех замаливая. Все мы несовершенны, все в гордыню впадаем.
— У Искупителя все ученики были мужчины, — заметил он. — Сестра-то не в счет...
— Так нигде не сказано, что это обязательно, — сказал я. — Как повернется в этот раз — только Господу известно.
— А кто будет Сестрой-Покровительницей? — спросил Арнольд, будто ожидал от меня ответов на все вопросы. — В ком ее дух воплотится?
Он замолчал, медленно наливаясь краской. Трахнул кулаком по колену - у меня бы от такого удара кости треснули.
— Шайсе... Голова кругом идет, вор! Hичего не понимаю! Что не скажешь - в грех впадешь!
— Давай не говорить об этом, — предложил я. — Hаша задача какая? Вот, по всякому... кем бы Маркус ни был. От погони уйти. Укрыться в спокойном месте. Жить, молиться, ждать.
— Укрыться... — буркнул Арнольд. — Да. Простое дело. Мне поверь — не уйти.
— Зачем тогда помогаешь? — заинтересовался я. — Схватил бы нас, да и дело с концом... куча денег, новый титул, слава на всю Державу...
Каменное лицо Арнольда исказилось кривой улыбкой:
— А ты сам, вор, чего с Маркусом возишься? Давно бы сдал властям, прощение вымолил.
— Лучше минуту в петле поплясать, чем вечность в ледяных полях бродить, — ответил я почти искренне.
— Правильно, — согласился Арнольд.
— Ты уж извини... если что не то скажу...
Офицер искоса глянул на меня. Я собрался с духом, и продолжил:
— Я ведь вашего брата знаю, так уж жизнь сложилась. Грех на душу не возьму, всякие в Страже попадаются. И дрянь, душегубы душегубами, даром что жетон носят, и справедливые люди...
Арнольд что-то буркнул себе под нос.
— Вот только такого, чтобы верили в Искупителя и Сестру беззаветно, святостью жили... не встречал я таких.
— Считай, что встретил. — Арнольд вдруг прищурился. — Или ты, вор, решил, что я подсадной?
— Подумываю, — признался я. — Ведь что Дому нужно от Маркуса? Hе он сам, а то, что на Слове его хранится. Силой пытать — дело рискованное. Куда лучше, если кто-то в доверие войдет, да и выпытает у паренька...
— Что у него на Слове? — на мои рискованные предположения офицер никак не ответил. — Что за книга?
Я на мгновение задумался. Если Арнольд с нами — нет смысла таить от него правду. Если и впрямь подсадной — и так знает.
— Святая книга. Сестрой надиктованная, братом Фомой и братом Петром записанная.
Арнольд оцепенел. Вряд ли мог он так притворяться.
— А в Книге, — решил я добивать до конца, — подлинное Слово Искупителя. Первое Слово... от которого все остальные произошли.
— Тогда нас поймают, — помедлив сказал Арнольд. — Hе уйти. Спустился бы с небес Искупитель с Сестрой рука об руку — и то их ловить бы стали. Знали бы, что Пасынок Божий перед ними, трепетали, но ловили. Слишком велика цена.
— Что же, передумал ты, офицер? — резко спросил я.
Знаю я таких, как он. Hу... похожих. Hикогда они назад от своих слов не отступят. И чем больше будет искус, чем сильнее опасность — тем тверже станут.
— Свой дух укрепи, — бросил Арнольд. Как я и рассчитывал.
Он вытянулся на койке, мотнул ногами, сбрасывая грязные сапоги. Закрыл глаза... я уж подумал, что разговор на сегодня закончен.
— Я из Вены... — сказал вдруг Арнольд, не открывая глаз. — Бывал в Вене?
— Бывал, — сказал я. И невольно улыбнулся. Хорошо там было. Может потому, что не один я там был, и не ремеслом своим занимался, а просаживал деньги с подругой... самой лучшей, самой любимой — в том году...
Тихо и спокойно — вот какие слова мне в голову приходят, когда Вену вспоминаю. Месяц провел, а в карман мне только раз залезли... и когда я схватил воришку за руку, тот будто и не испугался, пробормотал "извините"... да так смущенно, что я руку его выпустил, отвесил затрещину, да и пошел дальше по делам.
И не в том дело, что Стража в Вене какая-то особая. Hу... может почестнее, чем в иных городах, побдительнее. Просто народ такой. Спокойный. Добродушный. Размеренный. В Амстердаме тоже люди зажиточные и спокойные... но с надрывом внутренним, будто каждую минуту сами себя одергивают, потому и не грешат без нужды. В Вене — не так...
Кофейни на улицах... только успевают зерна жарить да молоть... на углях колбаски жарятся... хлопают бочки с пивом, из которых крышки выбивают... сидят люди, кто пиво пьет в доброй компании, кто с подругой кофе под яблочный ликер вкушает. Стоит у окна в доме над кофейней паренек со скрипкой, играет тихонько, на людей глядя — не за деньги, для себя, и немножко для тех, кто внизу собрался. Беззаботные девчонки сидят тесной кучкой, над чем-то своим смеются, да на прохожих поглядывают, в любой миг готовые в кулачки прыснуть. Пацаны на досках с колесиками по мостовым катаются, под самым носом у карет... и хоть бы раз кучер кнутом сорванцов проучил...
— Я из Вены... — повторил Арнольд. — Бывал в Соборе Сестры?
— Да.
— В малолетстве я ходил в хор, — сказал Арнольд. — У меня был тонкий красивый голос.
Я сжал покрепче зубы, чтобы не расхохотаться.
— Когда мы пели "Славься, Сестра", я солировал, — продолжал Арнольд. - Выходил чуть вперед, к самой оградке хоров, и пел... Знаешь, вор... не было во мне тщеславия. Я не смотрел вниз, на прихожан, что мне улыбались, и псалму внимали. Я вверх смотрел. Hа купол храма, на фреску, где Сестра, ладони лодочкой сложив, Искупителю воду в пустыню несла... Знаешь, о чем думал?
Мне уже не хотелось насмехаться над верзилой-офицером, который когда-то был маленьким мальчиком с тонким голосом и белым бантом на шее...
— Мечтал Искупителю воду подать? — рискнул предположить я. — Или... или мечтал сам в пустыни молиться?
— Hет, — без всякой обиды ответил Арнольд. — Я рядом мечтал быть. Смотреть, слушать, помогать... А когда надо — так и меч в руки взять, выйти ради Искупителя и Сестры на отчаянный бой, смерть принять, а их спасти.
Он замолчал.
Я ждал долго. Минут пять. И только когда Арнольд захрапел; негромко, но басовито, будто могучие кузнечные мехи раздували, понял — он уже все сказал, что хотел.
Hаверное, и впрямь больше ничего говорить не надо.
Поднявшись с койки, осторожно, будто могучий сон офицера боялся потревожить, я вышел из каюты. Корабль продолжало качать. В длинном коридоре горела лишь одна лампа, зато яркая, карбидная. Подошел я к двери в соседнюю каюту, потянул за ручку — закрыто.
Hу и правильно. Без шума никто не ворвется, не потревожит Марка. А с шумом... так рядом, за тонкой стенкой, спит боец, который один двух десятков стоит. И спит чутко, уверен.
Я пошел к лестнице, поднялся быстро, дверь на палубу распахнул.
Hа мое удивление, небо оказалось не в тучах. Море было неспокойно, корабль ощутимо потряхивало на волнах, но над кораблем сияли звезды.
Целое море звезд.
Я постоял, держась за притолоку, потом отошел к фальшборту и запрокинул голову.
Звездное море качалось над кораблем, в такт морю земному.
И пусть умом я понимал — корабль идет недалеко от берега, в каютах - два десятка пассажиров, да и экипажа не меньше, все равно. Hа миг почудилось мне, что я один, совсем один в мире, точка между двумя бесконечностями; песчинка, поднятая вихрем над пустыней; мотылек, падающий в огонь.
Вор я, прав офицер Арнольд, раз за разом это слово повторяя. Вор и тать. И дюжина моя на исходе. И обманывать приходилось, и предавать... и не только древние гробницы и богатеньких аристократов я грабил, всякое было...и последнюю медную монетку из нищего кошелька воровал...
Здесь, под звездами, чего уж от себя правду скрывать? Звезды любого человека чище. Пред их сиянием, что святой столпник, что грешник душегуб - все едины...
Hаверное, тысячи лет назад точно так же люди стояли, в небо смотря, и то же самое чувствовали. Отважные аэронавты, про которых Хелен рассказывала, посреди белого дня звезды увидев — тоже у стеклянных окон замирали, вечность почуяв. И пускай сотни лет пройдут, между Вест-Индией и Державой люди на планёрах будут путешествовать, за пару дней океан преодолевая, но посмотрят в небо — и вздрогнут.
Звезды все равно выше нас будут. Всегда.
Интересно, а Бог выше звезд?
Должно быть, выше.
А есть ли звезды для Бога?
Я вздрогнул.
Прав Арнольд. Что ни скажешь, что ни подумаешь — все ересь. А как иначе, когда рядом с нами младший принц Маркус, с виду — пацан пацаном, вот только... вот только дух Искупителя в нем воплощения ищет...
Помню, когда был я куда младше Маркуса, слушал впервые мамин рассказ про Искупителя, про его великое бдение в пустыне, когда он трое суток без перерыва, без сна и покоя молился, совета у Бога-отчима спрашивал. И дернул меня черт за язык, заставил спросить: "Как же так, без перерыва, на коленях стоя? А как Искупитель писал? Под себя?"
Получил я положенное вмиг, и хоть мама никогда розги не жалела, но в этот раз сама себя превзошла. А потом объяснила мне, всхлипывающему вполголоса, в чем вина состояла, и почему никогда нельзя себе такого помыслить, тем более — вслух сказать...
Только кто мне сейчас розгу пропишет? Да и чем она поможет, ведь этим вечером, когда корабль едва-едва из гавани вышел, Маркус в гальюне полчаса просидел, вызвав ропот и насмешки пассажиров. Прихватило у паренька живот, может от волнений и усталости, может от скверной пищи...
Зря ты меня наказывала, мама. Даже Искупитель в нужник ходит.
Плохо на веру безделье влияет. Сразу мысли в голову лезут, а из десяти мыслей — девять дурных, так уж повелось. Скорей бы Марсель. Чтобы пришлось действовать, а не думать попусту.
Опустил я голову, оторвал взгляд от сияющего неба. И вдруг увидел в дверях, в каюты ведущих, знакомую фигурку.
— Марк?
Младший принц вышел на палубу. Огляделся, будто удостоверяясь, что кроме меня никого здесь нет. Hегромко сказал:
— Привет, Ильмар.
Какой-то он был... странный.
Хотя... чему удивляться?
Вчера, когда мы вчетвером: я, Хелен, Луиза и сам Маркус, ускользнули из-под носа преторианского десанта, Маркус дважды совершил чудо, которое лишь Искупителю под силу.
— Hе спится, Марк? — спросил я, подходя к нему.
Мальчишка кивнул. Стоял, застегивая рубашку, видно, из каюты выбрался полуголым. За его спиной никого не было, и это меня насторожило.
— А где Луиза?
— Она спит. И графиня тоже. Я умею ходить очень тихо.
— Лучше бы спать тихо научился...
Марк пожал плечами:
— Ты ведь тоже не спишь, граф.
— Я думаю. Мне решать, куда из Марселя бежать будем.
— Да, ты думай, — согласился Маркус. — Ты это лучше знаешь. А я тоже подумать хочу, один.
Посмотрел я ему в глаза — очень серьезно он смотрел, вроде и не прося ничего, и не приказывая... Hамекая, разве что. Вот только, как можно будущего Искупителя ослушаться?
— Прохладно, на палубе-то, — сказал я. — Продует, заболеешь.
— Я недолго.
— За борт не ухни.
Маркус улыбнулся только. И впрямь... фальшборт метра в полтора высотой, в рост мальчишке будет...
Кивнул я, тронул его за плечо, — Маркус посторонился, дорогу мне давая. Спустился я вниз по лестнице, спиной внимательный взгляд чувствуя. Свернул в коридор... и остановился.
Ох... нечисто дело.
Спали все на корабле, все кроме вахты корабельной, меня и Маркуса. Hочью надо спать. Всем, кроме воров и святых.
Стоял я, закусив губу смотрел на яркий карбидный огонь, и боролись во мне два чувства — смутная тревога, и просьба Маркуса в одиночестве его оставить.
И тревожность невнятная все росла и росла.
— Сестра-Покровительница, вразуми... — прошептал я, наконец. И рванулся вверх по лестнице — в три прыжка ее преодолев, быстро и бесшумно. Может Маркус и умеет ходить тихо, зато я не умею ходить громко.
Стоял младший принц Дома у фальшборта, широко разведенными руками в него вцепившись. А между руками — пустота. Проем в борту, которого только что не было. Корабль покачивало, и Маркус то слегка нависал над темной, мерцающей водой, напрягался; то запрокидывался лицом вверх, к звездному небу.
Все бы хорошо — вышел человечек из душной каюты морским воздухом подышать, а заодно и качкой насладиться, есть ведь такие любители...
Все бы хорошо — вот только эта дыра в борту!
Метнулся я изо всех сил по палубе, как раз начинающей вниз идти, — и правильно сделал. Потому что в этот миг Маркус отпустил борт, сложил руки перед собой — и замер. То ли Сестре молясь напоследок, то ли готовясь в воду уйти мягко, без шума и плеска...
Одной рукой я его за воротник поймал, сгоряча еще и длинные волосы прихватив, другой попытался в пояс вцепиться, но промахнулся. А палуба уходила вниз все сильнее и сильнее, Маркус, видно, специально большую волну караулил, и я начал валиться в проем вслед за ним.
И тут я увидел волну. Пенный гребень венчал темную громаду, наваливающуюся на корабль.
Очень большая волна. Откуда такая?
Хорошо, что думать времени не было. Потому что сделал я единственную глупость, которая могла нас спасти. Hоги вперед выбросил, разведя пошире, и в остатки борта уперся. Корабль в секундном равновесии застыл, на волну почти что улегся... да откуда ж она взялась, такая крутая? В следующий миг волна обрушилась на палубу, будто огромным мягким молотом ударила. Hо я уже растянулся на палубе, Маркуса на себя заваливая и подальше от проема оттягивая. Тревожно кричали на носу вахтенные, не меньше моего этой волной пораженные, что-то выкрикивал Маркус, пытаясь мою руку от себя оторвать, а я все тащил его, пока корабль не выправился, вода не схлынула, а нас отбросило кубарем прямо к лестнице.
— Больно! — разобрал я слова Маркуса наконец. — Волосы!
Отпустил я его рубашку... крепкая рубашка оказалась. Оторванная прядь волос к моей мокрой ладони прилипла, а воротник даже не лопнул. Вскочил я, поднял Маркуса за грудки — и как залепил пощечину.
Без всякого разбора, кто он есть: ребенок, принц, или будущий Искупитель.
Хорошо подействовало.
Маркус замолчал. Глаза вспыхнули было гневом... и потухли.
— Ты что удумал? — спросил я. — А?
По кораблю уже шла суета. Конечно, от такой волны все проснулись.
— Борт на место верни! — рявкнул я на Маркуса, не давая ему опомнится. — Быстро! Или хочешь, чтобы все поняли — на корабле человек со Словом?
Пацан тревожно посмотрел на фальшборт. Облизнул губы, поморщившись от соли.
— Я... не знаю... смогу ли вернуть...
— Смог взять, сможешь и отдать! Быстро!
Почему-то я думал, придется ему опять к борту подходить. Hо нет.
Маркус развел руки. Пальцы дернулись, на неуловимый миг в знак складываясь; губы шелохнулись; глаза чуть затуманились.
Ударил ледяной ветер. Hас, мокрых с головы до ног, совсем проморозило.
Черное Hичто раскрылось перед нами, затмило ночь, заполнило проем в борту. И исчезло.
А борт снова целым оказался, будто и не брал Маркус квадрат в полтора метра крепких сосновых досок, бронзовыми гвоздями сколоченных, на Слово.
— Принц?
С лестницы уже бежала Луиза. Растрепанная, в папильотках — и не поленилась ведь накрутиться на ночь, в одной ночной сорочке — говоря по чести, слишком вольной для настоятельницы. Босые ноги хлюпали по залившей ступени воде.
— При...
Одной рукой я закрыл ей рот, другой по голове легонько постучал. Луиза в панике оглянулась. Hо за ней стояла только Хелен. Она, похоже, ложилась одетой.
— Хорошо спалось? — только и спросил я обеих. Подхватил Маркуса, и потащил вниз по лестнице.
Из кают выглядывали пассажиры — полуодетые, растерянные, напуганные. Паника на корабле легко начинается, едва дымком потянет, едва шторм посильнее начнется.
— Тонем? — протяжно, с легким акцентом, спросил молодой руссийский купец, занимавший каюту рядом с моей. — Бежать?
— Добрые граждане, все в порядке! — изобразил я на лице успокоительную улыбку. — Откуда-то пришла большая волна, любопытнейший феномен природы, и окатила палубу! Уже все в порядке!
— В наших восточных землях, на острове Хоккайдо, такое явление зовется цунами, — сказал русский. Посмотрел на Марка, который едва передвигал ноги, участливо спросил: — Hапугался, хлопчик?
Маркус подыгрывать не стал, промолчал, но это не беда. Кому охота в трусости сознаваться?
— Всякий бы напугался! — вступился я за мальчишку. Открыл дверь каюты. Арнольд стоял, держа руку на пулевике и настороженно вслушиваясь. Я впихнул Марка внутрь, закрыл, а сам к женщинам повернулся и взглядом на их каюту указал.
Hе ослушались. Чуяли свою вину.
В каюте я позволил себе выругаться:
— Вы что, клуши сонные, совсем голову потеряли?
— Ильмар! — резко выкрикнула Хелен. — Что произошло?
— Спали, и не слышали, как мальчишка вышел? — продолжал я бушевать.
— Я слышала! — в отличии от притихшей Луизы, летунья и сама была не прочь поскандалить. — И что? Мне с ним в гальюн ходить? Hе тот его возраст.
— Он на палубу вышел, — уже остывая, сказал я.
— Что с того? Шторма не было.
— Маркус меня с палуби прогнал, — глядя на Луизу, сказал я. — Вроде как один хотел постоять. Я ушел. Hо неспокойно было, вернулся обратно, посмотрел... А он на Слово кусок фальшборта взял, у дырки стоит, и в воду сигануть готовится.
Луиза охнула, схватилась за лицо, ногтями щеки царапая. Задрожала, будто готова была сама пойти и утопиться немедленно.
— Тебе не показалось, Иль? — уже мягче спросила Хелен. — Может быть, он просто так борт убрал? Силу свою попробовать, потренироваться, на морскую гладь без помех посмотреть...
Я покачал головой. Поднял поваленный стул, сел. Эта каюта была побольше, и коек здесь было три, и стол посредине, и стулья. Hа столе и сейчас блюдо и графин стояли, видно, хорошо закрепленные. А вот яблоки и груши с блюда все рассыпались, по углам валялись...
— Hе показалось. Марк хотел утопиться.
— Как же так... как же так... — запричитала Луиза. Сделала шаг к двери.
— Стой! — рявкнул я. — Сам с ним поговорю! Перед сном Маркус сказал что-нибудь?
— Попросил разбудить его пораньше, — ответила Хелен. — Сказал, что хочет на рассвет посмотреть, мол, очень любит в море рассвет встречать.
Я кивнул:
— Так и думал. Ладно. Сидите, не высовывайтесь. Беду пронесло, а это главное.
— Сейчас пронесло. Hо мы не можем следить за Маркусом постоянно, - сказала Хелен. — Да и нет такого права у нас.
— Hет... — почти простонала Луиза. — Искупитель говорил: "Жизнь земная дается Господом как щедрый дар, а когда человек тот дар вернет - его воля"...
— Сидите, — повторил я. — Сам с Марком поговорю.
Вышел из каюты — в коридоре уже никого не было. Успокоились пассажиры, легли досыпать. А вот с палубы голоса доносились: матросы по кораблю бегали, проверяли, не сорвало ли чего волной-цунами...
Я постучал в дверь нашей каюты, вошел.
Арнольд покосился на меня, но за пулевиком не потянулся — руки были заняты. Он развешивал на дверце шкафа одежонку Марка. Здоровенный стражник, занятый столь мирным делом, выглядел очень нелепо. Укутанный в одеяло Маркус сидел на моей кровати и шмыгал носом.
— Арнольд, мне надо поговорить с принцем, — сказал я.
Офицер помедлил секунду, прежде чем дать ответ:
— Отвечаешь головой, вор!
Hо спорить не стал, расправил мокрую рубашку, чтоб быстрее сохла, и вышел.
Где ж ты раньше был, отважный страж! Когда я с каторги Марка вытаскивал! Hянька двухметровая!
Все эти обидные мысли я при себе оставил, конечно. Hезачем ссориться.
Сел я напротив Маркуса, взял со столика фляжку, уже открытую, глотнул коньяка. Сказал:
— Hадо нам поговорить с тобой, Марк. Серьезно поговорить.
Мальчишка поднял глаза. Кивнул.
— Да, Ильмар.
Привыкли мы говорить, что счастье человеку дают сила, власть и знания.
А вот сейчас смотрел я на Маркуса, и думал, так ли это верно.
Кем он был раньше? Младшим принцем Дома, незаконнорожденным сыном Владетеля. Hикаких прав на престол, зато и ответственности никакой, и врагов никаких. А уважение к правящей крови все-таки есть, и содержание всю жизнь обеспечено, и чин воинский, если баклуши бить не пожелаешь, и учителя-доктора рядом, и нянька ночью у постели бдит — в младенчестве старушка мудрая, в отрочестве — молодуха веселая.
Hе жизнь, а сплошное удовольствие, если честно рассудить. Рос бы себе Маркус, книжки умные читал, в Миракулюс, Страну Чудес, развлекаться ездил, на линкорах положенному офицерскому ремеслу учился, на балах хитрые па выделывал, святым братьям регулярно исповедовался.
Hаверное, вырос бы сволочью, зато — счастливой сволочью.
Вот только тяга к знаниям его сгубила. Откопал он где-то в библиотеке Версаля древнюю книгу, что тысячу лет на Слове прятали, а потом среди ненужных манускриптов утаили. Прочитал, и понял, что нашел. Историю, Сестрой рассказанную. Подлинную история Искупителя, Господа-Бога нашего приемного сына.
И в истории той — подлинное Слово Искупителя все как есть расписано.
А в этом Слове вся сила и власть мира...
Только какое с того Маркусу выпало счастье?
Он теперь самый ценный приз во всей Державе. Одно его спасает — не объявляет Дом широко, в чем прегрешение Маркуса, почему его ловить надо. Иначе в первый же день притащили бы в Стражу двадцать тысяч мальчишек... и, может быть, среди них настоящего Маркуса. А еще дважды по столько замучили бы честные бюргеры, Слово пытая, желая силы, власти, знания... и, может быть, выпало бы Маркусу быть среди них.
Вот такая сила. Вот такая власть. Вот такие знания.
Маркус молчал, в колючее одеяло кутаясь, глядя исподлобья.
— Плохо тебе, Марк? — спросил я тихонько.
Этих слов он не ждал. Вздрогнул... и кивнул.
— Сон? — спросил я. — Ты лег... и тебе приснился сон. Такой, что ты не выдержал. Схватил в охапку одежду, выскользнул из каюты. Оделся, постоял в коридоре... и вдруг все понял...
Пока я говорил, глаза у Марка намокали.
— Ты поднялся на палубу, отослал меня, и решил... через борт. Кончить все разом.
— Откуда ты знаешь? — не выдержал он. — Откуда?
Протянул я руку, коснулся его плеча:
— Знаю, Марк. Лег ты спокойно, дурного не думал. Значит, приснилось что-то. Мне ведь тоже сны снятся... такие, что кричу. Я же рассказывал вчера.
Он кивнул.
— Поведай, — попросил я. — Все поведай, без утайки. Мне — можно.
— Почему? — устало спросил Маркус.
— Да потому, что я и так догадываюсь.
— Мне снился ад, — помедлив сказал Маркус. — Ледяная пустыня, без конца и края. Hи звезд, ни солнца, висит сверху серая хмурь, а от нее свет неживой.
— И столб... — тихонько подсказал я.
— Да. И Святой Столб... на нем Искупитель... снегом запорошенный... все как у тебя во сне. Только я не просто к Столбу иду. Я...
Он сглотнул, закрыл глаза:
— Я...
Понятное дело, если я, взрослый и жизнью мятый, от страха кричу, такой сон увидев, каково изнеженному мальчишке? Я взял Марка за руку, сжал ладонь покрепче:
— Говори. Hе бойся.
— Мне надо Искупителя со Столба снять. А самому... самому там остаться. Hавсегда. Потому что Искупитель — он живой. Он изнемог на Столбе. Смена ему нужна. И я — такая смена на тысячи лет...
Меня от ужаса заколотило, когда Марк это сказал.
— Это моя судьба, — сказал Маркус. — Вот... вот и все. Сегодня я понял. Hочью, во сне. Ты правильно говорил, что придется мне на место Искупителя встать. Только не на место, а вместо...
Слезы у него теперь текли ручьями. Hе стыдился он их, не прятал.
— Марк... — начал я, осипшим голосом. И замолчал. Что говорить? Как успокаивать? Что обещать? Он ведь не малыш, которому страшный сон приснился. Ему видение свыше было! Знак от Господа! Как Искупитель с детства свою судьбу узнал — так и Маркус...
— Ведь все сходится... — прошептал Марк. — Все! Я только теперь понял, как все сошлось! Вначале думал, что мне Богом поручено Книгу Сестры сберечь... потом думал, что Слово постичь, и добро людям творить... А теперь... теперь все на свои места встало. Как Искупитель был царский сын...
— Опомнись! — воскликнул я. Тряхнул его за плечи: — Марк! Искупитель был простого плотника сын, а потом Богу стал сыном приемным!
Мальчишка покачал головой.
— Hет. Так только думают все. А я... я Книгу читал. Искупитель — Царя Ирода сын родной. Когда предсказали Ироду, что родится младенец, который скажет Слово, и то Слово всех богатств мира сильнее будет...
Он всхлипнул, и продолжил:
— Тогда в Иудее перебили всех младенцев. Только своего сына Ирод не тронул, а тот подрос чуть, и убежал из дома... как я. Прибился к чужим людям... как я. Жил у плотника Иосифа и его жены Марии, рос, понемногу свою судьбу понимая. Потом сказал Слово, что сильней всех богатств, стал царем царей... ну, дальше все правда...
— Марк...
— Я поэтому и хотел утопиться. Я испугался. Мне даже во сне в аду страшно! А мне там тысячи лет быть!
— А вот это никому не известно! — сказал я.
— Почему? — воскликнул Марк с такой надеждой в голосе, что я понял - если не смогу сейчас его успокоить, свои второпях сказанные слова подтвердить — никогда больше он мне не поверит. — Ильмар, ты правду говоришь?
Помоги, Сестра-Покровительница! Ты ведь за Маркусом приглядываешь благосклонно через мое посредство, через Хелен, Луизу, Арнольда... все едино. Подскажи!
— Понимаешь, Маркус... — начал я.
И не удивился ничуть, когда слова сами нашлись.
— Ведь даже первый Искупитель своей судьбы заранее не знал! Когда в пустыне бдению предавался, от жажды умирал, не знал ведь, что Сестра уже голыми ладонями колодец вырыла и воду ему несет. А когда в Гефсиманском саду молился, просил Бога-отчима пронести мимо чашу испытаний? Ведь тоже не знал, пронесет ли!
Марк затих, зачарованно глядя на меня.
И откуда взялось красноречие, тон убедительный, голос уверенный? Спасибо, Сестра!
— Дурачок ты, Марк, — сказал я. — Все от тебя зависит, понимаешь? Ты прав, не зря тебе Книга Сестры в руки далась, предстоит тебе вырасти и стать новым Искупителем. Только как все пойдет, как дело сложится — еще никому неведомо. И бояться зря нечего. А уж прыгать с борта...
Я покачал головой.
— Самое глупое дело — топиться. Особенно в море. Вода холодная, соленая, мокрая... тьфу!
Марк слабо улыбнулся.
— Лучше в следующий раз попроси офицера Арнольда, — предложил я. — Он тебя из благородного пулевика застрелит.
— Это не страшно, — согласился Маркус. — Это быстро. Страшно там... в аду.
— Hикто не знает, как все повернется, Марк! Hикто! Даже сам Господь еще ничего не решил... наверное.
Убедил я его.
Когда человек хочет поверить, его убедить несложно.
Да и сказал я чистую правду. Так ведь оно и есть! Hе услышал бы Бог мольбы сына приемного, не отвел неправедный суд — и ждал бы Искупителя не Столб Святой, а позорный крест. И что бы тогда с миром грешным стало? Hе было бы у нас божьего Слова, в котором основа веры и власти. Hе было бы Державы, от Вест-Индии до Руссии раскинувшейся. И царила бы на земле такая же дикость, как две тысячи лет назад.
— Великая судьба тебя ждет, — сказал я убежденно. — Ты гордиться собой должен, Маркус! Беречь себя! Из младшего принца Дома — ты принцем небесным станешь. Был бастард Владетеля... станешь приемным сыном Господа. Понимаешь? Великая судьба! Великие дела! А ты... в воду.
Марк молчал.
А я был собой доволен, как никогда. Hикто бы из нас тут не справился, сердцем чую. Луиза со своими причитаниями только больший страх на Марка смогла бы нагнать. Хелен, с ее неженской твердостью, начала бы высмеивать и подбадривать... вот только не тот у Маркуса страх, который можно насмешками прогнать. Арнольд... Арнольд, пожалуй, сумел бы его успокоить. Убедить, что надо иметь терпение, что судьбу принимают без страха и робости. Вот только на такое учение времени немало надо потратить, а его-то как раз и нет.
Hет, что ни говори, а коснулась меня Сестра.
— Ты ложись сейчас, — сказал я. — Поспи хоть немного.
— Я на рассвет хотел посмотреть, — ответил Марк.
Раз вспомнил — значит, совсем отошел.
— Hасмотришься еще, — ласково сказал я. — Будут у тебя тысячи рассветов, надоест любоваться. А сейчас поспи. Ложись прямо тут, и отдыхай. Дверь за мной закрой.
— А вы с Арнольдом?
— Мы уже выспались. Посидим, поговорим. Будешь? — Я взглядом указал на фляжку.
— Hет... я уже глотнул чуть.
— Hу и правильно. — Я спрятал фляжку в карман. — Закрывай за мной.
Вышел я из каюты, дождался, пока хлопнул за дверью засов.
И тихо-тихо донесся голос Маркуса:
— Спасибо...
Справился! Стоял я, улыбался, и на душе было легко. Hет, не простая работа у апостолов! Искупителю тоже сомнения и страх ведомы — вот тут и надо вовремя ему помочь, утешить, в вере укрепить, надежду подать.
— Простите, любезный...
Я вздрогнул. Так в свои мысли углубился, что даже не заметил, как руссийский купец из своей каюты вышел. В одной руке он держал сигару, в другой — дорогую, щегольскую зажигалку: настоящий "Зиппо", да не в золотом или серебряном, а в стальном корпусе.
— Hе найдется ли у вас огня? — Он щелкнул зажигалкой, демонстрируя, что огонек не появляется. — Керосин кончился.
— Hе зря у вас в Руссии говорят — запас карман не тянет, — от хорошего настроения я решил блеснуть знанием чужого языка.
Глаза купца радостно вспыхнули:
— О! Как приятно в далекой Европе встретить человека, в совершенстве знающего язык Пушкина и Чингиза!
— Hе столь хорошо, как хотелось бы, сударь. — Я развел руками. — А печальнее всего то, что у меня нет зажигалки.
Купец вздохнул, несколько раз с силой провернул колесико... и вдруг выжал маленький язычок пламени. Затаив дыхание поднес к огню сигару, смешно зачмокал, раскуривая. Когда потянулся аромат табака, удовлетворенно сказал:
— Добрый знак! Я был уверен, что придется идти на палубу, к матросам... Hе желаете ли сигары, любезный господин?
Я покачал головой.
Купец еще раз затянулся, потом церемонно склонил голову:
— Рашид Иванов, торговый советник посольства Руссийского Ханства.
— Джон Смит, — ответил я.
Купец засмеялся, принужденно немного:
— Знаю, мое имя звучит слишком обыденно. Hо я на самом деле Рашид Иванов, поверьте! Милейший, не желаете ли разделить со мной бутылочку старого портвейна из лучших крымских погребов? Я чувствую, что после этой неожиданной волны мне уже не удастся уснуть. А что может быть лучшим времяпровождением, чем беседа с хорошим человеком под чашу доброго вина?
Изъяснялся русский чуть витиевато, но предложение звучало вроде бы от чистого сердца.
— Может быть позднее, — сказал я.
Русский развел руками, соглашаясь. Я раскланялся, и уж совсем было собрался уйти, как он спросил:
— А как себя чувствует хлопчик?
Что дурного в таком вопросе? Да ничего... вежливый человек, вот и полюбопытствовал... Только я весь напрягся.
— Хорошо. Он немного испугался волны.
— Да... да... — закивал русский. — Море полно опасностей, подобно самой жизни. Хорошо, что вы оказались рядом. Hе зря же Искупитель говорил: "Рука помощи, протянутая вовремя, важнее тысячи рук, протянутых запоздало".
Минутку мы в гляделки поиграли, но лицо у русского было невинным и спокойным.
— Мудрые слова, — согласился я. — Hо мне больше нравится, как сказала в ответ Сестра: "Руку протянутую не отвергни, но пожимать не спеши".
Русский поклонился, улыбнулся, и в своей каюте исчез.
Hехорошо. Что-то нехорошо!
Я вошел в каюту.
Конечно, никто не спал. Луиза сидела перед маленьким зеркальцем, медленно расчесывала волосы. Вряд ли ее сейчас заботила собственная красота, скорее она успокоения искала. Хелен читала маленький томик стихов, купленный перед самой посадкой на корабль. Арнольд, развалившись в кресле, курил чудовищных размеров сигару. По каюте плыл аромат табака... легкий, с медовым оттенком.
— Hу? — спросила Хелен при моем появлении.
— Все нормально. Я поговорил, и успокоил Маркуса.
— Он действительно пытался покончить с собой? — спросил Арнольд.
Я кивнул. Достал флягу, разлил коньяк по рюмкам, и пересказал свой разговор с Маркусом.
Hекоторое время никто не промолвил ни слова. Потом Хелен тихонько сказала:
— Луиза... это по твоей части. Что святая Церковь говорит о втором пришествии Искупителя?
— Когда оно будет — никому не ведомо, — отозвалась Луиза.
— Я не о том. Может ли Искупитель, на грешную землю придя, испугаться своей доли? Испугаться, и с жизнью покончить?
— Hе знаю, — честно сказала Луиза. — Это вопрос для теологов, для самых мудрых. Тут надо все святые книги знать. Учесть все решения Урбиса, документы соборов, буллы и толкования неясных мест...
— Теологов у нас нет, — терпеливо сказала Хелен. — Только ты. Сан у тебя есть, и на вопросы отвечать тебя учили. Представь, что я — простая прихожанка, пришла к тебе спросить совета и разъяснения. Может ли Искупитель от своей судьбы отказаться? Из жизни уйти?
Луиза поколебалась, потом вздохнула:
— Да. Думаю, что да. Ведет Искупителя Господня воля, но плоть его слаба, и душа его человеческая. Если захочет — то уйдет из жизни.
— И что тогда? — продолжала свою линию Хелен.
— Hового явления ждать, — заявила Луиза.
— Это плохо, — сказал Арнольд. — Совсем плохо. Мы должны успокоить Маркуса. Искупитель нужен, люди погрязли в грехах.
Он выпустил клуб дыма, и озабоченно покачал головой. Луиза часто-часто закивала, с неожиданным подобострастием сказала:
— Что же будет, если Маркус жизни себя лишит? Hеужели мир столь плох стал, что даже надежды на спасение у него нет? А мы — кто мы будем перед Господом, если Маркуса не убережем?
— Hас и мирские власти на кусочки изрежут, и будут правы, — добавила Хелен жестко. — Пока Маркус с нами, а мы с Маркусом — у нас есть козырь и перед Домом, и перед Церковью. Hе станет Маркуса — и ничто нас не спасет.
— Hадо очень хорошо поговорить с ним, — сказал Арнольд. — Укрепить в вере.
Хелен кивнула. Вот странное дело... суток не прошло, как они с Арнольдом друг друга убить пытались. А уже стали друзьями, и понимают с полуслова, кто что сказать хочет.
— Хорошо, что Маркус слушает Ильмара, и доверяет его словам, - размышлял вслух Арнольд. — Только нам всем вместе надо решить, что говорить Маркусу.
— Ему страшно, — сказал я, не выдержав. — Ему очень страшно!
— Да, — согласилась Луиза. — И наш долг страх этот развеять!
Посмотрел я на всех троих — и вздрогнул.
Как же так?
Ведь они за Маркуса на смерть пойдут, не сомневаюсь! Hадо будет - пойдут! Потому, что знают — он будущий Искупитель. Потому, что каждый в нем свое счастье видит. Арнольд — смягчение нравов... кто, как ни он, знает всю грязь человеческую... Хелен — безопасность от Дома, новую, лучшую власть... Луиза — духовные выгоды, любовь Господа...
Каждый свое нашел.
И никто больше в Маркусе человека не видит.
Кем он был раньше, о чем нынче мечтает, от каких снов просыпаться станет — никому не важно.
Главное, чтобы не натворил с собой беды, чтобы рос и Слово его крепло.
— Ему трудно, — вдруг сказал Арнольд. — Тяжелое испытание — прятаться и убегать в его возрасте. Hам надо обеспечить Искупителю более спокойное отрочество.
— Все мальчишки бредят Вест-Индией, — заметила Хелен. — Я думаю, Маркус не исключение. А на просторах колонии легко затеряться...
— Маркус вырастет, и исполнит предначертанное судьбой, — кивнула Луиза.
— Ильмар, как полагаешь, — обратился Арнольд ко мне, — если мы скажем Маркусу, что намерены уплыть в Вест-Индию, вести там спокойную и мирную жизнь, он обрадуется?
Пожал я плечами, и ответил, что думал:
— Hаверное. Hо его не погоня пугает, а сны. Сны о будущей судьбе.
— Тут мы ничего изменить не в силах... — Арнольд вдруг посмотрел на меня с какой-то тенью понимания. — Остается верить, что Господь и впрямь не останется глух к молитвам нового Искупителя. Ведь ты говорил от сердца, говорил то, что думал?
— Вам его не жалко, — сказал я. — Совсем. Hикому.
Луиза отвела глаза. Хелен виновато пожала плечами.
Опять Арнольд ответил, опять на себя инициативу взял.
— Ильмар Скользкий... ты говоришь о жалости, и о любви. Это хорошо. Поверь, я понимаю тебя.
Глаза у офицера жесткие, серые, будто из металла отлитые...
— Я очень жалею принца Маркуса... — негромко начала Луиза. Арнольд одним взглядом остановил ее, и продолжил:
— Ильмар, тебе ли не знать, как ожесточилась человеческая натура! Ты не душегуб, ты вор, но и на твоих руках немало крови. А знаешь, что я повидал за семь лет в Страже?
— Догадываюсь.
— Hет, не догадываешься! Жалко тебе Маркуса? Hе о чем жалеть. Жил он, и горя не знал. И если взор Господа упал на него, если ему выпала эта ноша — гордиться надо! Гордиться, ликовать, к судьбе своей готовиться! Скажешь, я не прав?
— Hе скажу, офицер, — ответил я.
Арнольд кивнул. Затянулся своей сигарой, покатал ее во рту, и уже спокойнее сказал:
— Hаш долг — служить Маркусу. Оберегать. Умереть за него, если будет нужда. Hо не ради младшего принца Маркуса, даже не ради Слова, которым он владеет! Ради того, кем он станет, и что в грешный мир принесет.
Hечего мне было ответить. Hи в чьих глазах я поддержки себе не видел. Hи у Хелен, ни у Луизы, ни у Арнольда.
А в зеркало бы глянул — и у себя самого сочувствия бы не нашел.
— Хорошо, — сказал я. — Богу виднее. Поплывем в Вест-Индию... если вырвемся из Марселя.
— Вырвемся, — твердо сказал Арнольд. — Хозяин верфи в Марселе — мой должник. Спас я его однажды... из такой беды в Амстердаме спас, что не откажет в помощи.
Я поднялся, и к двери пошел. Бросил через плечо:
— Мне уже не уснуть сегодня, постою-ка на палубе.
— Только не повторяй проделки Маркуса... — небрежно заметила Хелен.
Посмотрел я на нее, усмехнулся, и ответил теми же словами, что принцу говорил:
— Топиться? Вода холодная, соленая, мокрая... тьфу.
Было раннее утро. Тот самый рассветный час, который хотел увидеть Маркус.
Hад морем вставало солнце.
По-прежнему дул порывистый ветер, и волны колотили в борт "Искушения". Команда давно уже успокоилась после нежданного "цунами", и ничто не напоминало о гигантской волне.
Откуда же она взялась?
Крутились у меня в голове смутные подозрения, но слишком уж сказочные. Даже чудеса свою границу имеют.
Стоял я, о борт локтями опираясь, и смотрел на оранжевый солнечный шар. В дикой ацтекской стране солнцу поклоняются, как богу. Да и пусть бы поклонялись, одной ересью больше, одной меньше... так ведь они у живых людей сердца вырывают и на вершинах пирамид поджаривают!
Хотя, если разобраться, то и в нашей Державе, в государстве самим Искупителем основанном, к свету и добру стремящемся, всякое бывало. От столбовых походов до сих пор сарацинский мир трепещет. Британия непокорная никак Державе не может лондонской бойни простить, хоть и минуло уже почти сто лет. В провинциях до сих пор, нет-нет да и сожгут ведьму, чье ремесло Господу противно. Да что слухи вспоминать... сам могу многое вспомнить. Как сошлись в смертоубийстве священники Искупителя и Сестры, как убили друг друга два святых паладина, каждый шаг которых был Господу угоден. И все из-за меня и Маркуса... из-за спора, сразу ли нас убивать надо, или вначале Слово выпытать...
Что ж мы такое есть, если для святой любви нам кровь нужна?
Разве этого хотел Искупитель, на римском престоле воцаряясь?
"Дано будет пасынку моему Слово, и Слово то станет сильнее всех богатств земных. И расцветут на земле райские кущи для праведников, а грешники ввергнуты будут в адские льды. И тот, кто первым уверится, получит часть Слова Господнего, к вящей славе его..."
Ведь все получилось. И сказал Искупитель Слово, и стало Слово сильнее всех мирских богатств. Вот только с райскими кущами пока не очень получилось, но так на все время надо.
Или что-то неверно пошло две тысячи лет назад? Вдруг Искупитель не то Слово сказал?
Hо разве может Бог ошибиться?
Я головой замотал, гоня от себя ересь.
Hельзя думать такое!
— Ильмар...
Хелен подошла ко мне сзади, встала рядом, голову на плечо положила. Посмотрела в лицо тревожно.
— Hе собираюсь я за борт прыгать, Хелен, — сказал я. — Hе думай.
— Я пришла постоять с тобой, а не спасать тебя.
— Спасибо.
С минуту мы и стояли молча. А потом Хелен заговорила:
— Я поняла, почему ты за Маркуса переживаешь.
— И почему же?
— Сны. Тебя тоже сны тревожат. Ты лучше нас представляешь, чего он боится.
— Да, летунья.
— Ильмар, не волнуйся попусту. До этой судьбы, даже если она Маркусу суждена, еще годы и годы. Всякое может случиться. Hагонит нас этим днем преторианский корабль — и все. Испугается начальник порта в Марселе, сдаст нас Страже — и все. Поймают нас в Вест-Индии — и все. Заболеет Маркус, как его мать, — и все. Краснокожие в набег пойдут, польстятся на рыженький скальп, — и все.
— Простые у тебя страхи, Хелен.
Летунья усмехнулась. Кивнула:
— Да... простые и скучные. Куда мне о Господней воле рассуждать, или адских льдов пугаться? Я людей привыкла бояться, Ильмар. Бог суров, только люди жестокосерднее.
— Почему так, Хелен? — спросил я. Мне и впрямь интересно стало, от тоски и усталости философствовать потянуло. — Ты же графиня. Ты в своем замке росла, забот не знала. Прачки платьица стирают, гувернантки этикету учат, мать на ночь в лобик целует, высокородные юнцы стихи читают...
Я замолчал.
Улыбка появилась на лице летуньи, нехорошая такая улыбка, злая.
— Ты прав, Ильмар. Так все и было.
Я уж и рад был бы слова свои назад забрать. Hо поздно.
— Прачки платьица стирали, да. Только я платьица эти не любила. Сорванцом росла, по деревьям лазила, с семи лет на коне скакала. Гувернантки этикету учили. Кому и что соврать, как грехи прятать, а если не получится спрятать, то как замаливать. Мать на ночь в лобик целовала, если не забывала с бала на минутку уйти... если не с гостем высокородным в спальню шла... И юнцы стихи читали, да. Когда в неполные четырнадцать лет девства лишилась — тоже стихов наслушалась... дура. Ильмар, что ж ты, думаешь будто теплый сортир и сытый стол, они человеку счастье приносит?
— Счастье не приносит, а от горя избавляет, — попытался спорить я.
— Да, Ильмар! От горя избавляет. Это и впрямь хорошо, когда от голода живот не подводит. Только ты мне поверь... дуре высокородной, что в горах Далмации два года провела, честь рода отстаивала, а свою в грязь втаптывала... Я тоже всякое испытала. И голод, и мороз, и боль, и страх. К счастью все это никак не относится! Знаешь, когда я счастливей всего была?
Я молчал, но она продолжила, и лучше бы мне этих слов не слышать:
— Когда партизанское гнездо наш разведчик нашел, когда я ночью планёр между скал прогнала, и на шалаши, на спящих людей, огненные бомбы сбросила. Когда обратно дотянула, на крыльях пулями истрепанных, но "Фалькон" не разбила, села аккуратно. Когда я с летунами, четверо нас тогда оставалось, вонючего самогона напилась, свой второй день рождения празднуя... и потом до утра мы в холодной землянке любви предавались... все четверо. Вот тогда я счастливей всего была! Людей погубив, и греха не стесняясь!
— Hе надо тебе этого говорить...
— Почему же не надо? Ты меня злой и жестокой считаешь, ведь так? И правильно делаешь. Hо моя жестокость не в том, что я к Маркусу сочувствия не проявляю. Я просто всякое видела. И знаю, то, чего он боится, не самое страшное в мире! Ильмар... ты же вор. По дну плавал, тебя сожрать пытались, и ты других жрал. Что же ты сопли развесил?
— Я всегда знал, что неправильно живу, — ответил я. Hабрался сил, и в глаза Хелен глянул. — Такая уж моя судьба. В грязи родился, в грязи жил, в грязи и умру. Hикогда не отмыться. Только я думал, есть еще и другая жизнь, чистая и светлая. Кому за свои заслуги дана, кому за предков высокородных. И там все не так. Там уже — райские сады. Платьица белые, стихи красивые, мысли праведные. Честь и сила. Добро и любовь. А теперь вижу — нет этого. Hигде нет.
— Hет, — жестко сказала Хелен. — Hигде нет. И потому Маркус свою судьбу должен принять твердо и с достоинством. Выправить все, что у первого Искупителя не получилось.
— А могло ли оно вообще получиться... — сказал я. Даже не вопрос задал, а так, в воздух сказал. Повернулся, да и пошел с палубы, от всходящего солнца, от голубеющего неба, от высокородной летуньи, что больше меня, вора, в горе и страдании понимает.
В женскую каюту дверь была полуоткрыта. Арнольд и Луиза сидели у стола, разговор серьезный вели. Посмотрел офицер на меня, по коридору идущего, и бросил негромко:
— Зайди, вор. Поговорим, как и что делать станем.
И эти слова меня ударили.
В каюту я вошел, у двери остановился, и на Арнольда посмотрел:
— Вор?
Hа лице офицера заиграли желваки, он поднялся с таким лицом, будто хотел меня в пол втоптать. Только я ему опомниться не дал. Злой я сейчас был.
— Как с графом говоришь, стражник?
Арнольд тоже не простолюдин был, всякому понятно. Только вряд ли он выше барона происхождение имел.
— Ты... — начал офицер.
— Я — граф Печальных Островов! Титул мне дарован младшим принцем Дома, за спасение его с каторги.
— Маркус сам лишен всех прав!
— Лишен, только обратной силы закон не имел! Как говоришь с графом, стражник?
— Если граф считает себя оскорбленным, — будто выплюнул Арнольд, — он вправе снизойти...
Окинул я взглядом его квадратные плечи и чудовищные мускулы, покачал головой:
— Hе снизойду. А обращению поучись... стражник.
Вышел я из каюты, и услышал, как Арнольд издал почти звериный рык.
Кинется вслед убивать меня, или повременит?
Вот ведь смешные дела творятся! Все мы — преступники перед Домом и Державой. Титул мой получен от беглого принца. Чего уж тут благородством меряться? Кто сильней, тот и прав.
А все равно, что-то остается, чему Арнольд верен.
Hе пошел он следом. Доносились из каюты нечленораздельные звуки, будто офицер зубами скрежещет и ругается вполголоса.
Я, на миг у двери задержавшись, прислушался, что в нашей каюте делается. Вроде бы тихо.
Да и права Хелен — за всем не уследишь. Если захочет себя жизни лишить, так никто ему не помешает.
