После вчерашнего празднества зал успели убрать. Ни гайда, ни его мечников еще не было. Только беспамятные суетились между столами, вытирая последние жирные пятна и выметая из щелей в полу огрызки. Усевшись в уголке я следил за их возней, невольно вспоминая слова Аскина. Что же, по меркам предков все они — дети?
Беспамятным было двадцати до сорока, не больше. Старые рабы редко прислуживают в замке, для них есть поля и мастерские. В замок берут молодых, ловких и красивых. На первый взгляд рабы мало чем отличались от тех же мечников. Одежда их была простой, но добротной и чистой. На поясах у некоторых имелись ножи — чтобы выполнять мелкие работы, резать живность. Движения быстрые, уверенные. Но вот если посмотреть в лицо — сомнений не будет.
— Добрый менестрель, не принести ли вам вина?
Я обернулся на подошедшего раба. Лет тридцать пять... или семнадцать, по меркам Аскина. Враг меня возьми, с чего лезут в голову эти глупости? Лучше думать о походе к Куполу...
— Добрый менестрель...
— Я слышу.
Раб замер, ожидая приказаний. Какой же он ребенок? Немногим меня ниже, руки сильные, мускулистые. Я победил Тива и стал менестрелем будучи куда моложе...
А этот — уже никем не станет. Глаза на красивом, тонком лице — пустые, выцветшие. Губы сложены в вежливой улыбке. На лбу, под аккуратно зачесанными волосами, едва заметное клеймо Острова Ириана. Он не стал глупее после того, как сделался беспамятным. И если начать его расспрашивать — поведает свое прошлое с точностью, доступной немногим свободным.
Он лишь не умеет пользоваться своей памятью без приказа. Скажи ему что делать — и он начнет работать, мгновенно обретая прошлые навыки и способности. Но вот вспомнить что либо для себя — не в состоянии. Лишь те обязанности, которые твердили ему при лишении памяти, накрепко засели в мозгу. Повиноваться гайду Ириану и его людям, не уходить за пределы Острова, а если уведут силой — не работать, не есть и не пить. Защищаться от зверей, сообщить мечникам, если вдруг заболеет. И никогда, никогда не поднимать руки на человека.
Вот пожалуй и все. Да и что еще нужно беспамятному — рабу своего Острова?
— Как тебя зовут? — упуская слово “раб”, спросил я.
— Асан.
— Кем ты был прежде, Асан?
— Мечником гайда Кора, менестрель.
Беспамятный снова молчал, ожидая приказов. Он проживет долгую жизнь — убивать рабов позорно для воина, а похищать их нет никакого смысла. Мозг человеческий не выдерживает двойного беспамятства, и раб превращается в кретина, не способного даже питаться самостоятельно. Он будет жить долго у своего рачительного и доброго хозяина, беспамятный раб Асан. Но человеком уже никогда не станет.
— Принеси мне холодного белого вина, Асан, — сказал я. — Да побыстрее.
Беспамятный кинулся выполнять приказ, а я прикрыл глаза, отдыхая. Порошок Аскина подействовал, и мысли текли легко и плавно. Но в теле, напоминанием о бессонной ночи, осталась тяжесть.
Шум в зале понемногу стихал. Рабы закончили уборку и разбрелись по другим делам. Теперь наступит очередь поваров и девушек-прислужниц, которые вновь уставят столы едой и вином.
Так принято везде, во всех Островах. Дети, становясь взрослыми в двадцать пять лет, проходят испытание мечом и становятся воинами. Те, кто не могут поднять меч на человека, кто не способен убить с первого удара, умирают, или становятся беспамятными в собственном же Острове. А мечники, под предводительством гайда и стариков-мечников, берут оружие, совершают набеги на земли других островов и отбивают их налеты. Если они берут в плен вражеских мечников, то старики превращают тех в беспамятных, которые будут трудиться на полях и в мастерских. Та же судьба ждет и мечников Ириана, попадись они врагам.
Все просто и понятно. Это жизнь Островов, жизнь, в которой у каждого есть шанс дожить до старости и отдыхать под защитой юных мечников, окруженным любовью юных женщин, рядом с Бессмертным гайдом своего Острова. Лишь менестрели и Говорящие с Богами вне бесконечной войны.
Под каменными сводами банкетного зала застучали торопливые шаги. Бывший мечник Асан принес мне вино. Хорошее, прохладное, прозрачное как ключевая вода вино гайда Ириана...
Отпив половину кубка я посмотрел на раба.
— Ты хочешь вина, Асан?
— Да, добрый менестрель.
Он действительно хочет вина. Так же, как хочет вернуться на Остров Кора. Но между его желаниями и волей — стена беспамятства.
— Пей.
Я смотрел, как раб осушил кубок. Интересно, чувствует ли он благодарность под непроницаемой пеленой, окутывающей разум?
— У тебя есть дети, Асан?
— Да, добрый менестрель. У меня есть маленький сын.
— От беспамятной?
— Да.
— Кем бы ты хотел его видеть, когда он вырастет?
Мне показалось, что на мгновение взгляд беспамятного обрел четкость.
— Менестрелем.
— Почему?
— Менестрели не воюют. Их не делают рабами.
Меня пробила дрожь. Рабы не убивают, а менестрелей не убивает вообще никто. Но мне вдруг стало страшно рядом с несчастным рабом.
— Иди по своим делам, раб, — традиционной формулой отпустил я его. Асан снова был самым обычным беспамятным, которого смешно бояться и можно лишь жалеть. Он поклонился и пошел к двери, широкой, украшенной затейливой резьбой. В это мгновение он перестал выглядеть взрослым...
Что за чушь!
У входа в банкетный зал висело на стене огромное металлическое зеркало. Великолепное, явно не местной работы, а из тех вещей, что, по преданию, Бессмертные гайды принесли из купола. Асан остановился перед тусклым металлическим кругом, провел рукой по волосам, замер. Все правильно, раб должен быть опрятным и красивым... Не отрывая руки от лица беспамятный вышел.
Что видит беспамятный в зеркале? О чем думает?
Руки сами потянулись к гитаре, стащили мягкий кожаный чехол. Я взял аккорд, другой, третий. Музыка не важна, и слова не всесильны. Песню делает песней что-то большее...
— В мутном зеркала овале... — прошептал я.
Что говорит беспамятному его отражение? Что бы увидел я?
— В мутном зеркала овале
Я ловлю свое движенье,
В рамке треснувшей поймали
Нас с тобою отраженья...
Дверь хлопнула, и я сдернул руки с гитары, как ребенок, пойманный за постыдной шалостью. В банкетный зал вошел Бессмертный Гайд Ириан. Восьмидесятилетний мужчина в белом плаще, скуластый, длинноволосый, широкоплечий. Истинный вождь своего Острова.
— Приветствую, менестрель! — он взмахнул рукой, проходя к своему креслу во главе стола. Следом, негромко разговаривая, потянулись старики, их женщины, мечники личной стражи, дежурные прислужники-беспамятные. Жен самого Ириана не было. Молоденькая рыжая девушка, чье имя я вчера даже не запомнил, вероятно еще отсыпалась. А пожилая Льен, умница и красавица, для которой я очень любил петь, редко появлялась на утренних сборищах.
Я с трудом нашел силы кивнуть Ириану. Но гайд не обратил внимания на нарушенный этикет.
— Ты слагаешь песню, менестрель?
— Гайд Ириан никогда не ошибается, — с запоздалой вежливостью ответил я.
— И ты сможешь порадовать нас этой песнью перед уходом?
— Боюсь что нет, Бессмертный Гайд. Песне нужен срок, чтобы родиться и вырасти.
— Четверть века, как человеку? Да, менестрель? — Ириан улыбнулся, и старики торопливо подхватили смех.
— Иногда больше, гайд. Иногда в два раза больше, — не понимая, что на меня накатило, ответил я.
Мечники дружным смехом поддержали ответ. Женщины позволили себе захихикать. Но Ириан не смеялся. И некоторые из стариков — тоже.
— У тебя острый язык, менестрель, — холодным как ночной ветер голосом ответил Ириан. — Порой я думаю, что слишком острый язык менестреля должен приравниваться к мечу. А менестрель с мечом не должен жить.
— Возможно, Бессмертный Гайд. Ты лучше нас знаешь, что такое жизнь.
Вот теперь наступила полная тишина. И мечники, и старики, все смотрели на Ириана, ожидая его реакции. И даже Говорящих с Богами не было в зале, чтобы разрядить обстановку. Проклятый Аскин!
— Острый ответ, менестрель! — Ириан все-таки улыбнулся, и зал мгновенно расцвел в улыбках. — Порой мне кажется, что ты бы мог заставить покориться меч Врага!
— Бессмертному Гайду виднее, — прошептал я. — Но мое оружие — песни.
— Но и в песнях есть клинки, не так ли? Ты не споешь нам песню о деревянных мечах, менестрель?
Я посмотрел в глаза Ириана, но в них нельзя было прочесть ничего. Откуда он знает?!
— Я не слышал такой песни, Бессмертный Гайд.
И снова мгновения тишины, пока Ириан принимал решение.
— Значит меня обманули, менестрель. Что ж, я наказываю обманщиков, но сейчас — время отдыха.
Один из стариков сделал жест прислужникам, и те стали торопливо наливать в кубки вино. Мне налили последним. Беспамятные порой отличаются удивительным чутьем.
Ушедшие Гайды, что же на меня нашло! Я рассорился с лучшим из властителей Островов!
Но почему такая малость послужила причиной опалы? Мне позволялось высмеивать поражения гайда и вышучивать его пьяные выходки! И никогда Ириан не проявлял гнева!
— Бессмертный Гайд, я вспомнил забавную песню о лучшем из королевств, — начал я. Ириан даже не повернулся в мою сторону. Лишь протянул кубок за новой порцией вина и сказал в пространство:
— Этим днем я хочу тишины.
Вот так.
Вокруг меня словно скорпионов на пол насыпали — мечники и старики быстро рассосались в разные стороны. Кубок мой опустел, но никто не спешил его наполнить. Враг бы побрал беспамятных!
Медленно, еще надеясь на возражения, я убрал гитару в чехол. Почему не пришла Льен... она бы потребовала песни, а Ириан с ней не спорит... Я искоса посмотрел на гайда — кутающегося в плащ из белой грифоньей кожи с перламутровыми застежками и глядящего в пустоту. Глаза его поблескивали таким же холодным синим перламутром. Гайд Торм когда-то спьяну клялся мне, что у Ириана стеклянные глаза, и на ночь тот прячет их в стакан с морской водой.
Сейчас я готов был поверить придурочному Торму.
— Спасибо за пищу и кров, — произнес я, вставая и забрасывая чехол с гитарой за плечи. — Меня ждет дорога, Бессмертный Гайд и его славные слуги.
Мне не ответили, но и не задерживали. Плевать. Я пошел к двери, на мгновение поймав свое отражение в зеркале. Спутанные волосы, красные от недосыпания глаза на бледном лице. Ну и видок.
В мутном зеркала овале...
По узким каменным коридорам я прошел в левое крыло замка, поближе к псарням.
Я ловлю свое движенье...
Потом, по винтовой лестнице, мимо сторонящихся беспамятных, спустился на первый этаж.
В рамке треснувшей поймали...
Крепко пахло шерстью и сырым мясом. Было темно. Солнце еще не успело подняться настолько, чтобы заглянуть через стены в узкие окна. А свечей здесь почти не жгли — псарни строят из теплого дерева, а не из холодного камня. Так что случись пожар — можно и не успеть вывести всех собак. Пусть уж лучше слуги привыкают управляться в полутьме.
Сейчас на псарне были лишь две девушки, кормившие охотничью свору объедками из деревянных тазиков и мальчишка-подручный, явно сын кого-то из беспамятных. Именно мальчишка, двадцати пяти ему еще не было. С боевыми псами всегда работают несозревшие дети, собаки реже их обижают.
Нас с тобою отраженья...
— Вы уходите, менестрель? — с явным сожалением спросил мальчишка.
Я кивнул.
— Где Айлок?
— Сейчас...
Пацан вернулся в полумрак псарни. Я слышал, как он возился с запорами, гремел железом. В одной из загородок тихонько скулил щенок.
И не вырваться, не скрыться...
Песня рождалась. Сама, без моего участия. Такое бывает, но редко.
— Тихо, тихо... — из темноты вынырнул мальчишка, придерживая Айлока за короткую цепь. Айлок, в общем-то, не спешил, иначе пацан волочился бы за ним, вытирая одежкой грязный пол.
— Привет, пес, — я сел на корточки, позволив Айлоку обнюхать меня и покровительственно лизнуть в лицо. Погладил короткую густую шерсть, одобрительно кивнул. Пес был чистым и ухоженным. И даже чуть располнел за эти дни.
— Вы не будете сегодня петь, менестрель? — негромко спросил мальчишка. Я покачал головой. Хватит с меня песен на Острове Ириана. Порывшись в кармане я нашел комочек сахара, положил его в приоткрытый рот Айлока. Пес осторожно разжевал лакомство. Я глянул на пацана, поймал выражение его лица и рассмеялся:
— Извини, дружок. Угостил бы и тебя, но не люблю много воровать со стола.
— Да нет, я вовсе... — мальчик смутился и замолчал. Я встал, похлопал Айлока по спине. Спросил:
— Что, пес? В путь?
Айлок не возражал. В полутьме псарни его шерсть отливала серебром, шипастый ошейник поблескивал как драгоценное ожерелье.
— Возьми, — я положил на ладонь мальчишки первую попавшуюся в кармане монетку. Пацан сжал ладонь, неторопливо, как Айлок, берущий сахар, и спросил:
— Менестрель, а у вас были ученики?
Под моим взглядом он опустил глаза. Я выждал секунду и ответил:
— Нет, и пока не намечаются. Мне известно, как ученики становятся менестрелями, на собственном опыте. Еще что-нибудь хочешь спросить?
Мальчишка колебался.
— А у вас есть песня для Айлока, менестрель?
Вот так меня еще никто не удивлял. Кроме Ириана, пожалуй. Я даже оглянулся, словно ожидая увидеть за спиной насмешливо ухмыляющегося гайда.
— Есть. Откуда ты знаешь? Айлок разболтал?
Глаза у мальчишки округлились.
— А... он умеет говорить?
Я загадочно улыбнулся. Всем нам в детстве хочется верить в чудеса. Шагнул было к выходу, но неожиданно для себя обернулся.
— Возможно, я передумаю насчет ученика. Когда ты станешь взрослым?
— Завтра! — выпалил мальчишка.
Мне оставалось только пожать плечами. Мой срок истекал сегодня, и даже сойди я с ума до такой степени, чтобы взять ученика, это уже ничего не меняло. Я развел руками.
— А когда вы придете снова? — крикнул вслед мальчик.
Я молча вышел из псарни. “Скажи, а когда опять тебя ждать? Не знаю, но, наверное, не скоро опять. Балладу я спел, но я должен узнать, как там, на самом деле...”
Что меня ждет, на самом-то деле?
Мечники у наружной стены пропустили меня без единого слова. Подсознательно я ожидал каких-то проблем, и выйдя на мощеную камнем дорогу почувствовал облегчение. Огромное красное солнце пылало сквозь редкую сеть облаков, ползло к зениту. Ветер стих, как всегда днем, и деревья вдоль дороги застыли, не дрожал ни один листик. Тихо, очень тихо, и беспамятные, шевелящиеся на полях, казались погруженными в воду. Айлок то бежал рядом с ногой, то вырывался вперед, проверяя подозрительные кусты.
Замок гайда Ириана стоит в горном кольце, не замкнутом лишь с запада, там и проходит дорога. Можно пройти и с востока, где горы пониже, но это скорее путь для смертника-террориста. Я предпочитаю нормальную дорогу, выстроенную беспамятными прежних поколений.
Горы вокруг очень высоки — три, а то и четыре километра. Где-то с середины на них лежат вечные снега, там нет ничего живого кроме зеркальных туров и диких грифонов. А если подняться до самых вершин, то просто не хватит воздуха для дыхания. Ириану это очень помогает в обороне долины...
К вечеру я был в узком ущелье, по дну которого петляла дорога. Поля здесь были полузаброшены — гайду не хватало беспамятных для обработки дальних земель. Хлеба росли самосевом, лишь осенью и весной самых бестолковых рабов отправляли собирать жалкий урожай. Дорога тоже пришла в запустение, камни вросли в землю, затянулись мхом. Зато на заставе, прикрывающей вход в долину, я увидел пять, а то и более семерок мечников, лениво упражняющихся в фехтовании. Меня провожали взглядами, но зазывать не пробовали. Менестрель сам решает, куда ведет его путь.
Айлок, которому хотелось есть, недоуменно поглядывал на меня, но продолжал идти. Ему труднее переносить голод чем человеку, или даже простой собаке. В жилах Айлока течет кровь береговых волков, от которых он унаследовал серебристую шерсть, устрашающие размеры и зверский аппетит. Редкий случай, я не встречал больше таких гибридов. Волки и собаки ненавидят друг друга так сильно, словно понимают, что произошли из разных миров. Айлок в особенно сложном положении — его не любят ни те, ни другие. Хорошо хоть, что собачья и волчья ненависть сочетаются с паническим страхом. А подруги моему охраннику не нужны. Увы, но он абсолютно стерилен.
Привал мы сделали лишь к ночи, когда солнце давно исчезло за горными пиками. Остановившись метрах в ста от последней дозорной башни я распаковал рюкзак и честно поделил с Айлоком вяленное мясо. С вершины башни нас разглядывали в бинокль мечники, явно недоумевая, почему я не хочу разделить с ними горячий ужин и ночлег. Мне было жаль солдат, у которых не так уж много развлечений на границе Острова. Я честно отработал бы хлеб и похлебку, спев десяток песен. А найдись у мечников вино — концерт затянулся бы до утра.
Но я вовремя опомнился.
Мечники будут рады, но если гайду Ириану взбредет вернуть меня в замок, точнее в его подземелья, то недавние собутыльники скрепя сердце свяжут меня и навьючат на дежурного грифона. А я сегодня не расположен к полетам.
Выждав, пока Айлок перемелет внушительных размеров кость, я вновь поднялся. Пес, которого поспешность стала удивлять, с минуту сидел на месте, словно ожидая, что я одумаюсь. Потом бросился вслед.
На этот раз мы шли недолго. Едва поросшие жидким леском скалы скрыли нас от дозорной башни, как я свернул с дороги. Минут через пять нашлось и неплохое место для ночлега. Раскидистый граб гарантировал защиту от возможного дождя, и, что еще важнее, от случайного дозорного на грифоне. Ириану незачем знать, что из его замка я пошел на безлюдный юг.
Пока я готовил ночлег Айлок обшарил окрестности. Вернулся он не скоро, но с добычей — молоденьким олененком. Перехватив пастью тонкую шею пес то волок его по земле, то забрасывал на спину. Но олененок сопротивлялся и после смерти, соскальзывая с гладкой шерсти.
Выслушав положенную похвалу Айлок отошел и стал чинно ждать своей доли. А если уж быть откровенным, свою долю отделил я, отдав остальное псу. Вернувшись от ручья, где мыл руки (разделку туши голыми руками чистым занятием не назовешь), я увидел, что Айлок уже заканчивает пиршество. Надо отдать ему должное — предварительно он оттащил добычу метров на десять в подветренную сторону.
— Куда в тебя столько лезет? — поинтересовался я, доверяя свою часть мяса маленькому бездымному костерку. Не пытаясь дождаться ответа, достал карту Говорящего с Богами и разложил на коленях.
Да, подобной карты я давно не видел. Мало того, что она представляла собой явно кусок другой, большей карты, что на ней были нанесены малейшие детали рельефа. Восхищала бумага — плотная, белая, и слегка скользкая на ощупь. Наверняка непромокаемая. Лишь у Бессмертных Гайдов, по слухам, есть подобные карты. И если верить той, что у меня в руках, то в семидесяти километрах южнее замка Ириана находился полюс.
Понятие полюса было для меня известным, но достаточно бессмысленным. Я знал, что мы живем где-то вблизи полюса, а к северу, за Ледовитым Морем, начинается холодный, безрадостный, неприспособленный для жизни материк. Куда больше нашего, но совершенно негостеприимный. Временами туда откочевывали Дикие Острова, но я всегда сомневался, что им удается выжить в ледяной пустыне.
Именно на полюсе красным кружком было обведено место, где располагался Купол. Что ж, подходящее место для абстрактного морального понятия — абстрактная ось планеты. Как гласят легенды, оттуда пришли Бессмертные Гайды и их подданные.
Маршрут, которым якобы двигались наши предки, был отмечен тонкой пунктирной линией. Совсем немного по болотам, окружающим Купол, по высохшему руслу реки, через ледник, а потом — через перевал, традиционно считавшийся непроходимым. Но если карта верна, то дорога есть. Если нет... что ж, я потеряю немного времени.
Разговор с Аскином уже немного померк в памяти, и я теперь мог размышлять спокойно. Действительно ли ему я обязан жизнью? И сколько в его словах правды, а сколько — безумного бреда, фантазий, домыслов? Я пойду, ибо это не только долг жизни, но и обязанность менестреля. А дальше — решим.
Успокоенный, я достал из рюкзака спальный мешок. Айлок посмотрел, как я укладываюсь, и бесшумно исчез в кустах. Снова решил поохотиться? Его право. Псы менестрелей — это не цепные собаки и непослушные гончие. Мы вместе лишь до тех пор, пока нас обоих устраивает сотрудничество. Без Айлока мне придется куда труднее, но я не погибну.
Уснул я не сразу, несмотря на прошлую бессонную ночь. Лишь когда созвездие Ушедших Гайдов засверкало в небе — Гайд Инга чуть выше Гайда Димы, уводя его от тусклых звездочек Потерянного Купола, а от горизонта, еще не взошедшие на небосклон, смотрели на них созвездия Семи Бессмертных Гайдов, лишь тогда, любуясь знакомым с детства звездным узором, я заснул.
Не слишком-то я большой любитель ходить по горам. Остров Рея, где я рос, граничит с Северным Хребтом, но он кишит дикими грифонами, и не всякая семерка мечников рискнет отойти от замка. Когда же я стал взрослым — и учеником менестреля одновременно, путь выбирал Тив. А он был уже слишком стар и ленив, чтобы предпочесть длинному пути по равнине короткий, но тяжелый горный перевал.
Но шел я легко. “Непроходимый перевал” покорился так быстро, что я невольно начал больше доверять Аскину. Зачем гайдам объявлять местность непроходимой, если они не скрывают там что-то запретное? А что могут скрывать бессмертные? Лишь то, что относится к давним, незнакомым простым людям временам. Купол, например.
Дважды над нами пролетали охотящиеся грифоны. Но удача не оставила нас, звери даже не стали снижаться. Может быть потому, что у меня не было меча и кольчуги? Блеск оружия чудовища порой принимают за шкуру зеркальных туров, своей главной добычи...
Высохшую реку мы с Айлоком нашли к вечеру следующего дня. И прошли по руслу всего за шесть часов. Меня гнало вперед любопытство, а пса — голод. Здесь не было никакого зверья, а впереди он чуял воду и жизнь.
Вот так и получилось, что через двое суток после размолвки с гайдом Ирианом я стоял на краю болота. Айлок, совершенно остервеневший от обилия живности и ее крошечных размеров, носился вокруг, выхватывая из мутной воды жирных лягушек, а из чахлых кустиков — неповоротливых водяных крыс. Первую лягушку он все же принес мне, но дался этот поступок ему нелегко. Теперь пес наверстывал упущенное.
Впереди, до горизонта, тянулась унылая бурая равнина. Лишь вдали горбился холм — наверное, на нем и стоял Купол.
Когда насытившийся Айлок вернулся ко мне, я окончательно решил идти вперед без задержки. Ночевка на краю болота ничем не лучше ночевки посреди трясины — здесь было так же сыро, а пригодного для костра дерева я не нашел. И мы пошли. Айлок впереди, выбирая дорогу теми инстинктами, что унаследовал от береговых волков, я за ним. До темноты мы преодолели километров десять, и остановились на маленьком островке посередине болота. Здесь росло с десяток корявых деревьев, и я ухитрился соорудить из веток сухие подстилки для себя и собаки. Холм, к которому мы двигались, был уже рядом — темная громада, закрывающая звезды на юге. А вот Купола я не видел, наверное, он был скрыт холмом.
С первыми лучами солнца мы снова двинулись в путь. С кочки на кочку, иногда — по колено в грязи, иногда — по цепочкам торчащих из трясины камней. Странное болото. Словно выплеснули на скальную чашу лужу грязи, да так и оставили киснуть на века. Один раз я провалился по горло, но даже не успел испугаться — ноги коснулись твердого грунта. Все это куда страшнее выглядела с берега.
И все же зевать не приходилось. Именно поэтому я понял истину лишь метрах в ста от холма, присев на плоский теплый камень и брезгливо отдирая с одежды пласты грязи.
Холм был слишком правильной формы. Ровная поверхность бурого цвета, заросшая цепким кустарником, вырастала из грязи идеальной полусферой. Холм был дырявым — повсюду в нем темнели провалы, уходящие вглубь ходы. Холм был металлическим — из-под наросшей за двести лет грязи выступали красноватые, изъеденные ржой и ветром балки, гнутые стальные листы, еще сохранившие кое-где остатки матовой полировки.
Холм был Куполом.
И не понимать этого до последней минуты мог лишь идиот.