Александр Громов

7

Я даже не вошел к Дарье. Я ввалился. Должно быть, примерно так же во все исторические эпохи вваливались после вылазки в свое логово человеческие самцы всех пород и достоинств, от насупленных троглодитов, выплевывающих на ходу из пасти чужую шерсть и влачащих по полу пещеры окровавленную дубину, до какого-нибудь завалящего, завшивевшего в Палестине средневекового барона, громыхающего иззубренным эскалибуром по осклизлым ступеням родимого донжона, - впрочем, и много позже процесс вваливания в логово не претерпел существенных изменений. Так что ввалился я по всем правилам, притом чувствуя себя кем-то вроде победителя. Почему бы нет? Времена меняются, и не я в этом виноват. Если в наше, извините, время и в нашем, еще раз извините, континууме человек вообще что-нибудь чувствует, он уже должен чувствовать себя победителем. Потому что живой. И, сообразно исторической традиции, он вправе последовательно требовать вина, мяса и женщин. Первого и второго - побольше, а женщину можно одну, но такую, как Дарья.

В ванной горел свет и шумела вода - Дарья была дома. Из боковой комнаты сдержанно гавкнули и застучали лапами по паркету - надо полагать, там маялся взаперти гладкий лощеный доберман Зулус и, судя по отсутствию подкроватного шороха, там же пребывал морской свин Пашка, нахальнейшая тварь из всех грызунов его весовой категории. Я торопливо скинул куртку, сковырнул, наступая себе на пятки, с ног ботинки и заспешил прямиком к бару. Пусть даже никакой я не победитель, куда там, пусть все мои сегодняшние телодвижения, нужные и ненужные, выглядели достаточно убого и даже шкурно, а вовсе не героически, - но на прогрев суставов я себе заслужил, и все тут. Дарья, конечно, тоже, с ее профессией данаиды я бы вообще удавился по собственному желанию, но выпить с ней вдвоем мы еще успеем, у нас впереди не только вся ночь, но и весь вечер, исключая, конечно, время на выгул добермана...

Настоящего коньяку не оказалось. Настоящий мы выпили вчера. Водки тоже не было. Было какое-то подозрительное бренди какого-то не менее подозрительного Усть-Кишского изготовления, судя по надписи мелкими буковками на этикетке. Стаканчики Дарья куда-то задвинула. Я нашел фужер под шампанское и налил себе до половины в намерении интеллигентно выцедить, но поперхнулся и заглотнул разом, как удав. Меня прожгло. Энное время я стоял без дыхания, вроде персонажа Эдгара По, и дико сканировал пространство вращающимся взглядом, в желудке бушевали Этны с Толбачиками и плавились минералы, гортань варилась заживо, а в пищеводе рвались мелкие петарды. И ко всему было невыносимо гадко. Дверь в ванной звучно хлопнула задвижкой. Образовалась щелка, вся в свету и ошалелом метании водяного пара.

- Самойло, ты? - крикнула Дарья. - Опять булькаешь?

Я перевел дыхание. Если в Усть-Кише спирт для этого бренди не делают из местных энцефалитных клещей на креозоте, тогда я не знаю, из чего его делают. Ладно, бывает хуже.

- Ничего, тут нам с тобой еще хватит, - сказал я, вытирая слезы. - Спинку потереть? Имей в виду, считаю до трех, потом раздумаю. Раз, два... два с половиной...

- Потереть. Эй, где ты там?

- Бегу! - я кинул на диван пиджак, содрал с себя свитер и очутился в ванной. Там было жарко, влажно и дышалось, как в коллоиде. - Вот я уже и добежал... Что тут нужно потереть? О-о! - отшатнулся я и закрылся рукой. - Не показывайте мне этого, я сейчас сойду с ума...

- Болтун! - сказала Дарья. - Э, ты что делаешь?

- Рубашку снимаю, - объяснил я. - Жарко.

- Не вздумай ко мне забраться, - предупредила она. - Я тебя позвала работать, вот ты и работай...

- Я и не собирался, - соврал я, беря и намыливая губку. - А ну-ка вот так... Привстань. Так хорошо?

- Алкоголик, - сказала Дарья. - Пришел, дышит тут какой-то отравой... И каждый день пьет, да еще слабую женщину в пьянство втягивает. Другой бы на его месте давным-давно стал доктором, а этому хоть кол на голове теши...

- А зачем? - спросил я, работая губкой. - Мне и кандидата за глаза хватит, а остальное у меня уже есть. - Тут я приналег на губку, и остальное застонало, выгибая спину. - Не нужно засорять собой науку, это антиэкологично...

Я развил эту мысль. В конце концов, сила науки заключается отнюдь не в том, какое иерархическое место занимает в ней некий доцент, говорил я Дарье, вновь намыливая губку. Если угодно, сила науки в том, чтобы каждый имеющий к ней касательство делал именно то, к чему он на данный отрезок времени наиболее приспособлен, а вышеупомянутый доцент именно этим изо дня в день и занимается как проклятый... Да, конечно, если бы лет десять назад ему сказали, чем все кончится, он бы крайне удивился, поскольку был в те годы бодр, настырен, самолюбив и непомерно глуп, не представляя ни себя без науки, ни даже, совсем уж смешно сказать, науки без себя. Так что в глазах того сопляка, ворковал я, с наслаждением водя губкой по восхитительной упругой спине, - да, в глазах того целеустремленного глупого сопляка вышеприведенное суждение имело бы некоторый вес, и даже, можно сказать с уверенностью, очень большой вес в силу обозначенных только что причин... Да. Что я хотел сказать?.. Пожалуй, теперь некий доцент, заменивший благополучно вымершего кайнозойского сопляка, считает, что занимает более честную позицию, нежели какой-нибудь бездарный выползень, каких на государственных грантах пруд пруди, какой-нибудь от науки прихлебатель профессор Антилопов-Гнусов... И потом, ты что, экран не смотришь? Теперь самые достойные профессии - энергетик и учитель, разве нет?

- Ты у нас, кажется, и то и другое, - ехидно произнесла Дарья.

- Ну, какой я учитель... Я дрессировщик.

- Резонно, - сказала Дарья. - Кстати, о приспособленности. Я правильно поняла: по твоим словам получается, что ты, очевидно, более всего приспособлен для того, чтобы лупить своих дубоцефалов по мордам?

Я не нашел, что ответить. Как хотите, а говорить в такой обстановке на серьезные темы я не могу, хоть застрелите. А если кто-нибудь сможет, я готов встретиться с этим несчастным и выразить ему свои соболезнования.

- Врешь ты все, - сказала Дарья. - Ты же просто боишься, боишься каждый день, дрожишь как заяц, потому и лакаешь коньяк. И болтаешь тоже поэтому. И я тоже боюсь и тоже пью, а главное, никому не известно, чем все это кончится, это-то и есть самое страшное. Пусть будет еще хуже, только чтобы мы об этом знали... Скажи вот лучше: ты сегодня нормально сюда добрался? Или опять через пень-коллоид?

- Без проблем, - уверенно сказал я. - Как всегда. А что?

- Врешь ты, как всегда... Эй, ты там по третьему разу пошел, что ли? Спину домыл?

- Домыл, - сознался я. - А дальше?

- А дальше ты меня мыть не будешь, - сказала Дарья. - Дальше ты пойдешь и сделаешь нам кофе с коньяком, если еще не разучился это делать, а я посмотрю, разучился или не разучился...

- Ясно, - вздохнул я. - Ты скоро?

- Скоро, скоро. - Она сделала мне ручкой - иди, мол, иди, не маячь... И я пошел.

Варить кофе я, конечно, не стал, это было бы и неумно, и преждевременно. Дарья способна пролежать в ванне не один час, особенно когда я дома. Она любит помучить. А после ванны она еще может лечь под лампу загорать, тогда уж к ней и вовсе не подходи, не затеняй. Кто как, а я не согласен. И никогда не был согласен. Нет, я, конечно, понимаю: поваляться на диване, созерцательно глядя в потолок, отловить и выстроить в каре разбегающиеся мысли - но загорать! Лежать тюленем и думать только о том, как бы не облупиться, - это занятие, по-моему, второе по идиотизму после собирания марок. Так что я не пошел варить кофе, проигнорировав заодно задверный скулеж добермана, а пошел в комнату и включил экран.

Передавали "Мою страну", предвечерний выпуск, причем шло самое начало, астрофизический прогноз на будущую неделю опять уточнили, подправили и теперь выдавали новые цифры. Я уронил себя в кресло и стал смотреть. Как всегда при передаче прогноза, на экране показывали Танжерский комплекс, все эти грандиозные радиотелескопы, гравиметры и нейтриноуловители, что, очевидно, должно было внушать зрителям доверие к прогнозу. Для начала в очередной раз было напомнено о том, что человечество переживает глобальный ледниковый период, начавшийся еще два миллиона лет назад, и что вся история развития человека как вида была в сущности историей нынешнего оледенения. Не знаю уж, для чего это было напомнено. Наверное, просто чтобы не забывали. Затем невидимый диктор - от стыда прячется, что ли? - сообщил о том, что поток излучения Солнца к настоящему моменту составляет, грубо говоря, ноль целых шестьдесят одну сотую солнечных единиц и что на прошлой неделе он, вопреки ожиданию, скачкообразно упал еще на семь десятитысячных, а число Вольфа, напротив, возросло, и есть все основания полагать (тут голос диктора стал как-то неестественно бодр), что в связи с приближающимся максимумом цикла будет наблюдаться локальный рост солнечной активности, благодаря чему уже на будущей неделе главная обсерватория прогнозов ожидает увеличения потока солнечного излучения примерно на две-три десятитысячных...

Не знаю, чего уж они там ожидали на телецентре, какой реакции. Должно быть, как минимум той, что каждый зритель так и подпрыгнет от радости у своего экрана и возликует душой, а потом, конечно, кинется с места в карьер покупать плавки и озоновый крем. Я фыркнул, вскочил, поймал на полу перед креслом жужелицу, отнес ее в унитаз, спустил и окончательно успокоился, когда с экрана пропал Танжер и возник Дагомыс. Передавали сводку прений в Думе, сводку новостей и правительственные решения. Это было уже интересно, и я устроился в кресле поудобнее.

(Еще недавно у нас был Конгресс, теперь - опять Дума. Если этот модный вектор устремится вниз и вширь, очень скоро появятся городовые, околоточные и прочие статские советники. Городской голова - звучит? Звучит. Думский голова... И два уха. Голова по-тевтонски - копф. А Думу для разнообразия можно оставить и по-русски. Получается - думмкопф. До того глупо, что даже приятно.)

Так... Энергетический терроризм. Экологический терроризм. Просто терроризм. Терроризм политический и терроризм немотивированный... Прогрессирующее похолодание грозит всходам зерновых на Кубани... Гм... как всегда. Боевые действия в Закавказье между эмигрантскими формированиями и местными силами самообороны продолжаются с прежним ожесточением, с обеих сторон наблюдаются крайние формы жестокости... Тоже как всегда. Из Иваново сообщают, что число зарегистрированных новорожденных с синдромом адаптивности сократилось за последнее время с двадцати двух и трех десятых до двадцати и девяти десятых процента... Ну, тут какая-то ошибка. Продолжающаяся эвакуация Петрозаводска проходит четко и организованно... Отрадно слышать. Нашествие орды реликтовых гоминоидов на Великий Устюг отражено силами специальных подразделений... Знаем мы, какие они реликтовые... Подвижкой ледника разрушен участок навесной магнитотрассы класса "ультра-рапид" в Беринговом проливе... Жаль. Личный баллистический самолет президента Латиноамериканской конфедерации г-на Мигеле Огельо во время совершения частного полета подвергся лучевой атаке со стороны неопознанного спутника-истребителя. Обломки самолета рухнули в океан, о судьбе президента достоверных данных нет... Еще бы. "Зеленым" Филиппин удалось уничтожить еще одну солнечную энергостанцию, от солнечных батарей освобождено двадцать квадратных километров территории... Молодцы ребята. Хм, странно, что там еще сохранились солнечные... Правительства ряда европейских стран выразили протест против неконтролируемого озеленения североафриканских пустынь, считая, что это приведет к замедлению роста концентрации двуокиси углерода в атмосфере планеты в целом и, следовательно, к уменьшению защитного влияния парникового эффекта. Напоминаем, что к настоящему времени концентрация це-о-два в атмосфере составляет около двух десятых процента...

Прения в Думе, против ожидания, окончились столь быстро, что я так и не успел в деталях понять, кто там на сей раз был возмутителем спокойствия и зачем он его возмутил. Кажется, в очередной раз было торжественно подтверждено, что "так называемые адаптанты" являются в первую очередь людьми, равноправными гражданами, и как таковые не могут быть привлечены к какой-либо превентивной ответственности на основании одних лишь результатов генотестирования... какую бы скорбь мы ни испытывали от утраты наших товарищей... которые могли бы сейчас быть с нами... прошу почтить память вставанием... вся и всякая правовая самодеятельность на местах должна быть строго пресечена, меры к чему принимаются... Короче говоря, я и морщился, и ругался, и даже, кажется, шипел сквозь зубы что-то вроде: "Люди? Люди они вам?! Дождетесь! Ну, дождетесь! Вас там, я вижу, еще жареный страус куда надо не клюнул как следует, так он клюнет, будьте уверены. Еще как клюнет!.." И еще я почему-то ждал, что покажут море, но его так и не показали. То самое море, что ворочало некогда гальку у берегов Дагомыса, а теперь - замерзшее. Замершее. Тихое. Прошлой осенью мы с Дарьей видели на экране потрясающие кадры спасательной операции: ледяные поля ломали ледоколом, люди, заметаемые пургой, работали как звери, пытаясь вывести к Босфору последних, самых последних дельфинов-афалин... Не знаю уж, что особенно потрясающего было в тех кадрах, только меня они потрясли, а их показывали не один раз, и каждый раз они меня потрясали. Должно быть, тогда я и начал понимать, что все наши метания, толковые и не очень, все наши отчаянные потуги как-то выправить положение есть не что иное, как тщета и самообман, совершенно необходимый обыкновенный самообман для того, чтобы не опустить руки, чтобы неизбежное - оно, конечно, случится - случилось хоть немного, хоть чуть-чуть, в меру наших сил, позже...

Должно быть, тогда не только я начал это понимать.

Доберман Зулус продолжал тихонько и надоедливо скулить из своего заточения, а из ванной по-прежнему слышался плеск. Я встал, подкрался на цыпочках к двери в ванную и сунул нос. Дарья стояла под душем, запрокинув голову и медленно поворачиваясь, а тугие горячие струи восхитительно-упруго били в тугое шелковистое тело, а еще крутился вокруг этого тела влажный весомый пар, обтекал его и пропадал где-то под потолком, и, черт возьми, я подумал о том, что никогда еще у меня не было такой женщины, как она, и я ее, наверно, совсем не заслуживаю: и не дура ведь, и терпение у нее есть, и темперамент на уровне, и фигура просто потрясающая, слов нет, хотя Гарька, к примеру, сказал бы, что грудь полновата, но Гарька эстет оскаруайльдовский, что он понимает... и даже вот эта белая полоска на животе, оставшаяся от отверстия, через которое люди в белом извлекли аппендикс, ее не портит, а, пожалуй, совсем наоборот... Но тут я был обнаружен, послан к черту и, прервав свои мысли, вернулся в комнату, тем более что на экране началось нечто неординарное. Начало я, как назло, упустил, но уловил главное: судя по словам диктора, правительство сегодня наконец приняло давно ожидавшееся решение о строительстве второго европейского пояса защитных энергостанций по линии Выборг-Вологда-Пермь, причем плотность энергостанций во втором поясе решено увеличить по сравнению с первым в полтора-два раза, иными словами, расстояние между термоядерными станциями будет составлять триста километров, между обычными АЭС - сто пятнадцать километров и между тепловыми энергостанциями - не более двадцати километров. Едва я успел переварить это сообщение, как зажужжал вызов. Я тихонько чертыхнулся, но клавишу "здесь" все-таки нажал, и на экране в специальном окошке справа внизу возник Гарька Айвакян. Черт. Так я и знал.

- Смотрел? - тут же спросил он.

- Ну, смотрел.

- И как тебе это? - возбужденно напирал он. - Ты ведь, кажется, это считал?

- Считал, - сказал я. - Грубая прикидка, конечно. Получается, что для того, чтобы остановить ледник, нужно строить десятигигаваттные энергостанции не более чем в восьмистах метрах друг от друга, так что сам понимаешь... Правда, я считал для северного пояса, там все же холоднее...

- Ясно, - сказал Гарька. - Слушай, ты бы хоть изображение включил, неудобно так, понимаешь, разговаривать...

- Обойдешься, - отрезал я, слыша, как Дарья кричит из-за двери: "Эй, Самойло, с кем ты там?.." Не хватало мне еще, чтобы Гарька увидел ее, когда она выходит из ванной, вся в томлении и неге. Я его знаю.

- Нехорошо, - с грустью констатировал Гарька. - Познакомил бы... Слушай, а зачем их тогда строят, а? Ничего не понятно. Ты хоть понимаешь, чем все это кончится?

- Еще как, - злобно сказал я. - Соберут под гребенку всех дубоцефалов, добавят адаптантов, какие посмирней, и пришлют к нам учиться. А ты как думал? И ты будешь их учить, никуда не денешься, да и я никуда не денусь. И с нас за их знания еще спросят. Понятно?

- Это понятно, - сказал Гарька, - я не о том. Я о том, что вообще...

- Э, нет, - прервал я его. - Извини, сейчас не могу. Насчет "вообще" - это мы потом, ладно? Завтра.

- Ты погоди, я не то хотел сказать...

- Завтра, говорю! - закричал я. - Завтра!

Я дал отбой, отчего окошко справа внизу на экране тотчас погасло, и, немного подумав, отключил телефон совсем. И ладно. Вечер - наш. Сумрак за окном выглядел криминально. Экран скромно известил о том, что выпуск новостей окончен, и что передача "Щит и меч" начнется через одну-две минуты. Одну или две? Никогда точно не скажут. Непонятным образом название передачи трансформировалось во мне сначала в "шип и меч", а потом, прокрутившись в голове через некую сеялку, - в "шип и мяч". Н-да. В общем, шарик лопнул.

Я пробежал по другим программам - там было что-то откровенно дубоцефальное - и выключил экран. Сзади послышались шаги, доберман призывно застучал лапами по полу, крутнулась дверная ручка, и голос Дарьи произнес: "Вот ты где, дурачок, настрадался, бедный, да?" Зулус оглушительно гавкнул. Немедленно в поле зрения возник морской свин Пашка и шариком закатился под диван, где, судя по звуку, тотчас вгрызся во что-то несъедобное.

- Эй! - сказала Дарья. - Где кофе?

- Будет, - пообещал я.

Она села с ногами в другое кресло, и я залюбовался. А ведь чуть не упустил ее тогда, чуть мимо не прошел, словно специально поставил себе целью упустить такую кису, хотя, конечно, настроение тогда у меня было, сколько я помню, препаршивейшее, и это в какой-то степени извиняет... Зато теперь приятно смотреть, как она сидит, свернувшись в кресле, в подпоясанном халатике, поджимает ноги, в которые тычется мордой дурак Зулус, и расслабленно дымит безникотиновой ароматической сигареткой, стряхивая пепел в маленькую пепельницу на подлокотнике. Вот эти сигаретки я не люблю, после них изо рта пахнет каким-то полупереваренным одеколоном, и Дарья очень хорошо знает, что я их не люблю. Поэтому, должно быть, и курит.

- Бездельник, - осудила она и красиво выпустила струю дыма. - Доцент озабоченный. Ты зачем в ванную полез, когда не просили, а?

- Нельзя? - спросил я.

- Нельзя.

- А когда будет можно?

- Сам знаешь когда. Когда сделаешь предложение, тогда и можно.

- Могу сделать хоть сейчас.

- Дурак. Знаешь ведь, что я имею в виду.

- А-а, формальности! - сказал я. - А какие нам с тобой нужны формальности? Мерзлое шампанское, мороженые цветы, куча развеселых дубоцефалов и что-нибудь плюшевое на радиаторе?

- Хотя бы. Ты лучше не придвигайся, а то знаешь как хочется тебе по физиономии заехать...

- Догадываюсь, - сказал я. - Впрочем, на мою физиономию ты уже посягала.

- Неужели?

- Забыла? - я потрогал голову. - Еще легко отделался, на три сантиметра левее - и быть бы мне без глаза.

- Это я нечаянно, - сказала Дарья. - Подумаешь, один раз лыжи уронила. Это не считается.

- Это с шестого этажа не считается?

- Что-то я не пойму, - прищурилась Дарья поверх сигареты, - ты от меня отказываешься или просто дразнишь?

- Дразню, - сказал я. - Кстати, я женат. А ты торопишься.

- Знаю я, как ты женат. Долго смеялась.

Я пожал плечами: твое, мол, дело.

- Формально - женат... Я же тебе говорю: торопишься.

- А чего ждать?

- Вот составлю инструкцию по эксплуатации, повешу себе на грудь и заставлю вызубрить. Муж - он, видишь ли, предмет хрупкий, требует ухода, он еще раз лыжами по морде не выдержит, от этого только любовник в раж входит, а муж ведь и загнуться может...

Она не ответила. Вот всегда у нас так бывает, не можем друг перед другом не выкобениваться, без этого нам жизнь не в жизнь, а почему - загадка природы. Дарья молча курила, глядя куда угодно, только не на меня. Доберман наконец отстал. Я шуганул ногой Пашку, высунувшего нахальный нос из-под дивана, и позвал:

- Дарья...

- М-м-м?

- Да нет, ничего. Просто я люблю твое имя... Не Даша, а именно Дарья. Знаешь, был когда-то такой персидский царь, Дарий Третий. Плохо кончил.

- Я, по-твоему, тоже плохо кончу? - спросила она. - И я у тебя тоже третья?

- А это много или мало?

- В твоем возрасте безобразно мало.

- В моем возрасте уже начинают думать о сохранности зубов и волос, - сказал я. - И еще в моем возрасте обычно умеют не все понимать буквально. Извини, пожалуйста.

Она надулась. Черт меня побери, если я не буду следить за своим языком. В моем возрасте... В моем возрасте не стоит быть просто болваном, пора бы уразуметь, что женщины всегда ищут подтекст, даже там, где его нет. Так или иначе, но если я и почувствовал досаду, то только на себя, и через минуту уже был этаким котенком, пушистым и ласковым, которому даже сметаны не надо, только погладь. Я признавался, что неправ, распинался, что такой уж с детства, втолковывал об испорченной наследственности и о том, что в младенчестве выпал из кроватки и ударился о пол так, что этажом ниже обвалилась люстра, - в общем, нес низкосортную ахинею и только удивлялся, как плавно и гладко у меня это выходит, пока Дарья (мысли она читает, что ли?) не сказала: - Язык у тебя, Самойло, - уполовинить бы.

- Зачем?

- Не зачем, а чем. Трамвайным колесом.

Здравая мысль. Сельсин как-то раз тоже в таком духе высочайше изволил высказаться. Стоп, она, кажется, сказала "Самойло"? Хороший симптом, надо не упустить.

И я проговорил скучнейшим сургучным голосом:

- Язык есть продолговатое, обычно красное, иногда с сыпью, средство общения человеческого индивидуума с другими аналогичными индивидуумами...

Она захохотала, закрыв мне рот ладонью. Моя паяльная лампа работала не зря: ледник между нами таял.

- Покажи свой с сыпью, - потребовала Дарья.

- Что?

- Язык, говорю, покажи.

- Зачем?

- Хочу посмотреть, раздвоенный или нет.

- Не раздвоенный.

- Зато уж точно без костей. И в трубочку, наверно, сворачивается.

Я продемонстрировал.

- А в две трубочки?

Я показал и это.

- А дурак ты, Самойло, - сказала Дарья. - Я понимаю, зачем я тебе нужна: должен же кто-то иногда говорить тебе, что ты дурак, тебе это иногда просто жизненно необходимо, от кого ты это услышишь там, где в умниках ходишь...

И все возвратилось на круги своя. Мы выпили кофе и дружно изругали бренди, потом мы выпили этого бренди уже без кофе, а потом еще раз кофе, но уже без бренди, и еще раз, последний, мы выпили немного, чтобы согреться после выгула добермана, расточительно заели настоящей треской в настоящем томате, а не вульгарным ротаном в рапсовом масле, и Дарья дважды принималась рассказывать, что и как у нее сегодня было в школе, а я слушал и даже вставлял философские замечания, в общем, вечер получился таким, как я хотел. И еще мы поговорили о Георгии Юрьевиче и о том, что надо-таки навестить его в больнице, а то свинство получается... А потом мы вместе разобрали постель, я напоследок вспомнил о Вацеке и Сашке и успел еще подумать, что нельзя же так, в самом деле... И сразу мои мысли распались на фрагменты, ничего в них не осталось, кроме меня и Дарьи, нам было в этот раз особенно хорошо вдвоем, все получилось просто чудесно, и во второй раз все получилось чудесно, вот только под кроватью все шуршал и шуршал проклятый морской свин, грыз, подлец, что ни попадя, и я сказал, что на таких свинов, по идее, должны хорошо ловиться сомы, а Дарья хотела было рассердиться на меня за этот выпад, но не рассердилась, потому что уже засыпала, уткнувшись лицом мне в плечо. Должно быть, я тоже скоро заснул, потому что, когда открыл глаза, за окном оказалось утро.