Александр Громов

Глава 2

Мальчик неслышно держался на шаг позади, время от времени легко отскакивал, когда под опорками старика сланцевый щебень приходил в движение, и в то же время готов был мгновенно прийти на помощь, если щебень заскользит неудержимо. Такое здесь случается часто. Скверная осыпь... самый трудный подъем на Двуглавую, зато и самый короткий.

Солнце уже высоко поднялось над распадком и ползло еще выше, чтобы в полдень чиркнуть желтым краем по верхушке Полуденной горы. Слепило. Иголочками втыкались в глаза отблески слюдяных чешуек на скальных выходах. Шума битвы уже давно не было слышно, лишь изредка издали доносилось слитное "а-аа-а-а", а рев ли это боевой ярости или вопль разочарования -- отсюда не понять, да еще реже за горой протяжно ухало и далеко разносилось раскатами эха -- значит, защитники долины столкнули на атакующих очередной валун. Где-то там грохотало, дробились, сталкиваясь, воющие в полете камни, с протяжным стоном валились сбитые ели, кричали погибающие люди, а здесь лишь по продолжительности эха можно было судить, насколько удался обвал, рожденный спихнутой с кручи глыбиной.

-- Пятый, -- с хрипом выдохнул старик и остановился на краю осыпи, ловя ртом воздух. Последние перекаты эха, слабея, метались между горами. -- Это последний, больше на Полуденной не напасли валунов. Ну, теперь без нас не обойдется. Не сдюжат.

-- Может, это на Плешивой, -- звонко возразил мальчик ничуть не запыхавшимся голосом. -- Шумит далеко, не разберешь где.

Старик сердито посмотрел на подростка, но ничего не сказал. Давно не мал уже, понимать должен. Плешивая гора и выше и круче, удобных валунов на ней хоть отбавляй, десяток воинов с тремя десятками женщин сдержат там целое войско -- какой же враг туда сунется? Разве что совсем глупый. После вчерашней неудачной попытки прорваться в долину в лоб плосколицые непременно попытаются подняться на Полуденную, и если им это удастся, сразу сотни бойцов пройдут часть кряжа по широкому гребню и свалятся защитникам в тыл. Пусть каменное и костяное оружие пришельцев не идет ни в какое сравнение с чистой медью оружия людей Земли -- численный перевес сделает свое дело. И поэтому надо спешить. А мальчику -- мальчику можно объяснить потом, когда дело будет сделано. И, конечно, если оно будет сделано вовремя. Потом...

Старик несколько раз глубоко вдохнул. После мучительного подъема по осыпи ноги казались чужими и противно дрожали. Муть перед глазами исчезала пугающе медленно.

-- Пойдем...

Вскоре вышли на тропинку. Она петляла меж узловатых, скрученных ветром сосен и полого поднималась вверх, спиралью обходя гору. Чем дальше, тем больше попадалось пеньков, топырящих потемневшую щепу. Пахло гарью из остывших ям, где недавно жгли дерево на уголь. Зеленый малахитовый порошок в плетеных коробах, укрытых под навесами от непогоды, ждал своей очереди обернуться твердой медью, годной для всяких поделок. Две новые плавильни смотрели поддувалами на восход солнца -- судя по приметам, вот-вот должен был задуть восточный ветер. Отдельной кучей валялись закопченные обломки гранита, треснувшие в огне и не пригодные для дела, -- из отслуживших свое печей, безжалостно разломанных после первой и единственной плавки. Еще больше печей находилось на полуночном склоне Двуглавой: северные ветры злы, но позволяют получать лучшую медь. Лес там был сведен вовсе.

-- Деда! -- подал голос мальчик. -- Давай я сбегаю. Я бы уже давно там был. Ты поднимешься, а я уже и Дверь нашел, а?

Старик, которому мальчик приходился не внуком, а правнуком, не оборачиваясь погрозил клюкой. Клюка была не повседневная, деревянная, а праздничная, заметно изогнутая, с любовью сработанная из редкой кости зверя-громадины с волосатой ногой на морде, который ныне не встречается, -- мальчику доводилось видеть необработанную кость, привозимую на мену с закатных равнин. К тому же резьба на клюке многократно повторяла изображение все того же зверя.

-- Нашел бы? Экий прыткий. Лучше скажи: лозу срезать не забыл?

-- Срезал, деда, даже две.

-- Там, где я говорил? За ручьем? Дай-ка посмотреть. Окажутся плохи -- обратно побежишь, так и знай.

Подросток только пожал плечами. Старик, зажав клюку под мышкой, придирчиво осмотрел оба прутика с одинаковыми развилками на концах. Попробовал, как лежат в четырехпалой, с давно отрубленным мизинцем руке, покачал туда-сюда.

-- Эта хороша. И срезал верно, молодец. А вот вторая твоя лоза даже в костер не годится, разве что на порку. Небось там резал, где заросли пожиже? У валуна, так я понимаю?

-- Там ивы хорошие, -- потупился подросток.

-- Лентяй. Хочешь иметь хорошую лозу -- не бойся исцарапаться.

Подросток обиженно шмыгнул.

-- У тебя же своя лоза есть, дед!

-- Есть-то есть, да старая. Я ее в то новолуние резал. Сила в ней уже не та. Уходит сила... -- Старик вздохнул. -- Опять я с тобой заболтался! Пошли.

Он не хотел признаться ни мальчику, ни себе, что короткая -- на минуту -- остановка пришлась как нельзя более кстати. Серая пелена качалась перед глазами, ноги отказывались служить, в висках бухали медные молоты и отдавались тупой болью в сердце. И зачем он отказался от мысли заночевать здесь же, на склоне горы, в шалаше углежогов! Понадеялся, что не придется воззвать о помощи? Вообразил, что плосколицые гости с востока после первой неудачи откатятся в свои болота?

Ну и глупо. Раз уж враги переправились через Мать Рек, значит пожаловали всерьез, всей силой. Просто так не уйдут. Прожил долгую жизнь, а ума нажил разве что чуть больше, чем у Ер-Нана. Тот, как ни отговаривали, увязался утром с запасным отрядом -- не запретишь, уж взрослый, хотя и бестолковый. Внук называется. Стоит сейчас, должно быть, за завалом, а то и на завале, призывая гнев Матери-Земли на головы атакующих. Много он напризывает. Разбудить Землю не всегда удавалось даже древним чародеям, что уж говорить о нынешних, тем более о Ер-Нане. Если убережет в схватке свою голову -- и то ладно. Вот Юмми -- старик через плечо покосился на мальчика -- как ни жаль, и способнее, и умнее. Она... он и заменит, когда придет время... если сможет. Уже сейчас берется за то, что пока не по силам, с недетской осторожностью. И давно догадывается, что все, ну почти все из того, что приписывают чародеям соплеменники, о чем за глаза болтают небылицы -- небылицы и есть или еще того хуже -- просто фокусы. В лучшем случае -- перевранные легенды о былых чародеях, не нынешних. А на самом деле единственное, ну почти единственное, что умеет чародей и чего не умеет никто другой, -- открыть Дверь.

* * *

Разведчиков плосколицых проморгали, да, по правде сказать, и не высматривали особо. Охотники племени не любили уходить далеко от гор, редко кто из них хотя бы раз в жизни переправлялся через Мать Рек в челнах соседей-рыбарей из родов Выдры и Лосося. Соседи с востока, хоть и были людьми чужого языка, казались мирными. К торговле они, правда, приучены не были, но и особой воинственностью прежде не отличались. Стычек с ними не случалось уже много лет, а о больших войнах не помнили и старики. Плосколицые, с желтой кожей люди населяли обширный край болот, чахлых лесов, пустошей и тундр, перегоняли с места на место неисчислимые стада оленей с большими раздвоенными копытами, держащими животину там, где человек тонет, и, как рассказывали старики, до того привыкли щуриться от гнуса, что глаза у них сузились в щелки, а скулы раздались вширь. Люди как люди, только странные. Зачем жить в болотинах среди гнуса, если можно уйти поискать места на высоком?

Так они и сделали. То ли случился небывалый доселе падеж оленей, то ли какая иная причина была тому виной, только мир с людьми востока кончился вдруг, когда орда переправилась через Мать Рек. Передовые отряды плосколицых показались позавчера перед закатом у входа в долину и едва не прорвались с ходу, воспользовавшись внезапностью и суматохой. Не сонные дозорные, проворонившие врага, а запыхавшиеся от сумасшедшего бега мальчишки, с детскими луками охотившиеся поблизости на уток, подняли тревогу в последнюю минуту. Растак собрал немногих мужчин, оказавшихся в деревне, и еле успел заткнуть узкий проход -- неглубокое ущелье, промытое ручьем в распадке, самый удобный вход в долину и самое уязвимое место, случись обороняться. В короткой схватке пошли в ход топоры, каменные и медные молоты, дубинки, охотничьи рогатины, мотыги, даже бабьи серпы -- что у кого случилось под рукой. Враг был отброшен, подоспевшие стрелки проредили убегавших и долго улюлюкали вслед. Своих погибло двое, а раны получил почитай каждый второй из сражавшихся. Большинство ран, нанесенных в свалке камнем или костью, оказались легкими, но все же пятерых воинов унесли в деревню под призор старух-травниц, а выживут или нет -- то знает Земля.

Если бы Растак по праву вождя распоряжаться на войне всем и вся и не приказал усилить древний каменный вал в шестьдесят шагов длины, перегородивший ущелье от скалы до скалы, люди начали бы делать это без его распоряжения. До ночи мужчины и женщины собирали, громоздили друг на друга гранитные обломки и сланцевые плиты, подпирали для крепости бревнами. Дети тащили окатыши из русла ручья, старались выбрать потяжелее. На гребень вала валили разлапистое корье, из-за которого так удобно бить из луков. Никто не знал, какова сила пришлой орды; городить вал на высоту человеческого роста вошло в спасительную привычку. Последний раз этим пришлось заниматься шесть зим назад, когда люди Выдры напрасно вздумали поживиться богатством соседей, -- теперь с ними мир и урок они помнят. А вал с тех пор успел наполовину рассыпаться, подмытый половодьями да паводками. Ручей, для которого в валу пришлось оставить щель в три шага бурной воды шириной, -- он только летом ручей, а по весне настоящая река.

Враги держались у кромки леса в двух-трех перестрелах от вала и до самых сумерек, когда к ним подошло подкрепление, не предпринимали попыток штурма, лишь выли в голос, указывая на тела убитых сородичей, да где-то далеко в лесу плосколицый чародей бил в бубен. В сумерках лес как бы зашевелился, далеко слышался многоногий топот, хрустел валежник, чужой говор сливался в равномерный шум. Враг, уверенный в своей силе, шел без излишней осторожности. Но с темнотой все стихло.

Безлунной, как назло, ночью жгли яркие костры, метали в темноту стрелы с зажженными пучками просмоленной шерсти. Никто не спал в эту ночь; воины сжимали оружие, каждоминутно готовые к бою, женщины продолжали таскать камни. Тропами в потемках пробирались гонцы. Предупрежденные пастухи готовились с первыми проблесками зари начать отводить стада в горы.

Ночь прошла спокойно: то ли плосколицые ночью не воевали, то ли не решились на нападение в плохо знакомой местности. Костров врага не было видно -- вероятно, плосколицые, боясь ночной вылазки, отошли с темнотой глубже в лес. Зато с рассветом они вышли из леса в количестве многих сотен.

Широко разойдясь вначале, медленно, как бы в нерешительности поднимаясь к проходу, плосколицые скучивались плотной темной массой. Теперь каждый мог хорошо рассмотреть врагов. Низкорослые, темноволосые, одетые в длинные, ниже колен, кожаные рубахи, у многих прихотливо расшитые и отороченные мехом, обутые в толстую, пропитанную жиром кожу, в которой равно удобно ходить по болотам и карабкаться на скалы, плосколицые, по разумению людей Земли, были вооружены как попало и чем попало. Бывалые воины качали головами, глядя на копья с наконечниками из обточенного кремня или рога, на костяные гарпуны, на палицы, каждая из которых являла собой палку с сидящим на конце просверленным булыжником, даже на дубины, простые и с вбитыми в комель осколками халцедона. Лишь первые ряды прикрывались небольшими щитами, обтянутыми кожей морского зверя и без блях.

Иные из молодых бойцов, почуяв во вчерашней сшибке слабость чужого оружия, кричали во всеуслышанье: быть плосколицым битыми! Те, кто постарше и поопытней, хмурились, растолковывая глупым: сильная числом орда может справиться с оружными одним дрекольем, была бы нужда. Одно спасение -- узость ущелья...

Лучников среди врагов почти не оказалось, зато позади темной массы плосколицых три-четыре десятка воинов заранее раскручивали ременные пращи -- готовились бить через головы своих. Там же надоедливо дребезжал бубен: явно чародеи плосколицых призывали на помощь духов болот.

Растак не стал тратить время на попытки вступить в переговоры. Если бы люди с востока пришли не с войной, их послы явились бы первыми, еще вчера. С дарами, а не с оружием. Нет, Растак ни за что не позволил бы и послам ступить на землю своего народа. Переговорить на ничейной земле -- да. Согласился бы. За подарок указать пришельцам удобный путь в земли соседей -- тоже да. Но это совсем иное дело.

Гнев туманил голову вождя. Будь врагов меньше, он приказал бы атаковать и повел бы воинов сам. Любой воин Земли легко одолеет в открытой схватке двоих, даже троих плосколицых. Но если врагов десятеро на одного и вдобавок в лесу может ждать засада -- сиди за завалом и не подставляй без нужды голову.

Растак скрипел зубами от ярости.

В полете стрелы перед валом плосколицые на миг замерли. И вдруг -- огласив горы воем, ринулись на штурм все разом.

Ударили тетивы, навстречу врагам скользнули стрелы. Стрелки били уверенно, на выбор. Щиты плосколицых оказались плохой защитой -- десятки чужаков остались лежать на подъеме, прежде чем воющая толпа с разбега втиснулась в проход между скалами и темной волной хлынула на ощетиненный копьями вал.

Сшиблись. С воем, с ревом, в котором уже никто не слышал ни бубна чужого чародея, ни команд вождя, ни собственного крика. С неслышным визгом твердая кованая медь скользила по камню, копье, находя тело врага, выдергивалось прежде, чем раненый успевал схватиться руками за древко, и, пока топор товарища довершал начатое, жадно искало новую цель. Били булавой; сойдясь вплотную, резались ножами. Со скал, куда Растак с утра отправил часть женщин и подростков, на головы плосколицых летели камни и дротики, пущенные неумело, но смертоносные вот так -- сверху, в сумасшедшую толчею в узости прохода. С оглушительным треском накренилось и ухнуло вниз со скалы подрубленное дерево.

Ни один из плосколицых не ступил за вал. В короткой ответной вылазке воины Земли перекололи отползавших раненых, повыдергали из трупов стрелы, подобрали оружие. Хоть и плох боевой снаряд чужаков -- оставлять врагу не годится, а запас рук не оттянет.

Убитых плосколицых насчитали до сотни, но и своим досталось. Бойцы, в горячке боя не заметившие ран, спешили к травницам или перевязывали себя сами -- приматывали ремешками бересту с жевком горькой ивовой коры. Кто-то из старух выл над покойником. Растак сосчитал взрослых мужчин, способных держать оружие. Сотня и еще двенадцать, включая запасной отряд. Все ли здесь? Нет, не все. Нет пастухов при стадах, нет сберегаемых от всякой напасти мастеров-плавильщиков, нет еще пуще сберегаемого старого чародея Скарра с учениками -- внуком и правнуком, нет часового у невидимой Двери. Нет охотников, ушедших на восход, и не будет: если кто-то из них и не попался орде, в долину ему сейчас все равно нет дороги.

Женщины, подростки. Их вдвое больше, чем воинов. Многие из них сегодня в первый раз взяли в руки оружие мужчин, и многие -- в последний.

Плосколицые копились у леса. Кричали и выли они по-прежнему, но изменили тактику. Не меньше двух сотен чужаков, вооруженных только пращами и запасом камней в кожаных поясных мешках, внезапным броском достигли удобного рубежа для обстрела. Почти не понеся потерь, они успели развернуться широкой цепью перед проходом и раскрутить пращи. Жужжащий рой камней вынудил лучников попрятаться за вал, и сейчас же часть пращников переключилась на скалы, заставив защитников укрыться кто куда. Без крика сорвалось с кручи женское тело с разбитой камнем головой. Кто-то вопил от боли, баюкая раздробленную кисть.

Обстрел продолжался ровно столько, сколько понадобилось орде, чтобы приблизиться вплотную. Схватка показалась долгой, как жизнь. На гребне вала враг мог сражаться только равным числом, но место убитых врагов тотчас замещалось живими. Был момент, когда вал был прорван посередине и Растак в отчаянии швырнул в бой запасной отряд -- десяток лучших воинов, вооруженных топорами и короткими мечами из особой меди, сплавленной с драгоценными добавками, что иногда с большим трудом удается выменять у дальних людей с юга. Женщины, визжа, по двое и по трое набрасывались на скатившегося с вала чужака и, не давая опомниться, метили камнем в лицо, рвали чем придется, навалившись, топили в подпруженном валом ручье. Плосколицые отступили и на этот раз.

Солнце уже припекало вовсю, когда начали возвращаться гонцы, отправленные Растаком за помощью к соседям. Племя Выдры отказало в помощи, напомнив о прошлых обидах. Вождь племени Соболя не удостоил посланца ответом. Вождь Медведей обещал помочь, но медлил, ссылаясь на необходимость держать границу с крысохвостыми. От многочисленных людей Вепря, живущих на закат и полуночь, пришло всего полтора десятка бойцов, очень похожих на соглядатаев: насколько велика беда соседей и не пора ли ударить в спину? Но сейчас каждый человек был на счету, и Растак, хоть и потемнел лицом, не отослал назад жалкую подачку.

Лишь после того как солнце упало за Двуглавую, стало понятно, почему враги до самого заката не решились на новое нападение. Шарили у подножья Плешивой, малыми силами пытались вскарабкаться на Полуденную и отступили, увидев высланный Растаком отряд, -- но на штурм вала не шли. В сумерках редколесье зашевелилось -- к плосколицым подошло новое подкрепление. Дозорные на вершинах гор доносили, что видели не только толпы воинов, но и множество детей и женщин, а одному из них будто бы удалось разглядеть вдалеке за лесом небольшое оленье стадо.

Это было уже серьезно. Не привычный грабительский набег -- переселение целого племени, а то и союза племен, гонимого неведомой бедой. Сила страшная. Вряд ли плосколицым понравятся горы, им нужны оленьи пастбища. Согнав с привычных мест людей Земли, Медведя и Вепря, они не задержатся здесь -- потоптав посевы, уничтожив запасы, сожрав овец и коз, пройдут дальше на закат, погонят стада оленей туда, где пояс гор мало-помалу понижается, а потом кончается вовсе. Там обширные, пригодные для пастбищ равнины, леса, болота, медленные реки в топких берегах. На закате живут племена одного языка с людьми Земли, но ведущие свой род от разных предков: Бобра, Горностая, Ястреба. Есть и не помнящие родства, приносящие жертвы Солнцу или деревянным богам, а то и просто деревьям, битым огнем с неба.

С десяток рабов из тех, кто по отдаленности родных мест посчитал для себя более выгодным ждать конца рабского срока, нежели бедствовать в бегах, согласились взять в руки оружие в обмен на свободу, место у очага и голос в делах людей Земли. Их Растак поставил на вал, заткнув самые опасные бреши в обороне. Небольшие отряды испытанных бойцов перехватили удобные пути подъема на Плешивую и Полуденную.

Только утром вождь понял, что ошибался, предполагая отбиться своими силами. С рассветом малая, но все равно намного превышающая числом защитников часть врагов ринулась на вал, один отряд попытал счастья на Плешивой и немедленно отступил перед горсткой защитников и опасной кручей; бОльшая же часть атаковала Полуденную. Не слишком яростно, скорее осторожно, даже медлительно взбирались отряды врагов на поросший редким сосняком склон. Нащупав уязвимое место, не спешили, опасаясь ловушек, высылали вперед пращников, не желая нести ненужных потерь, -- но все-таки поднимались. Медлительно. Неуклонно. Страшно.

Растак неслышно стонал. Большая сила ломала малую. Сколько людей можно снять с вала и послать в помощь малому отряду, отжимаемому к вершине Полуденной? Десяток, два? Не поможет. Воинов, как всегда, хватило бы на войну с соседями, но не с тысячной ордой. Куда там! Вал в ущелье еще можно защищать, наполовину силами женщин и подростков, -- но как помешать плосколицым перевалить через не такую уж высокую и куда менее крутую, чем хотелось бы, гору? Нет людей, и врага не отбросить -- можно лишь задержать. Ненадолго. Еще до полудня орда, истребив стойких, обратив в бегство малодушных, ворвется в долину... если только старый бессердечный чародей Скарр, упрямо не обращавший вчера внимания на многозначительные взгляды вождя, а сегодня все понявший сам и поспешивший за помощью, не успеет открыть Дверь...