Александр Громов

Глава 2.

Гудящий шмель покружился возле моей головы, вспугнул греющуюся на заборе волосатую муху и исчез. Пахло сеном. Благолепие и умиротворенность, цветочки-лютики... А главное, никаких потусторонних технологических, если не мистических, чудес: забор как забор, дом как дом. Целый, а не разрезанный.

"ЧИППИ, ТЕСТ".

На самом деле я не произнес ничего подобного, даже про себя. В этом нет необходимости, как велосипедисту нет необходимости помнить, как удержать равновесие. Он просто удерживает его, и все. Достаточно выработать рефлекс -- и езда уже не будет страшить перспективой встретить столб или сверзиться в канаву. Чипированные новички поначалу пугаются все без исключения, и то сказать: с непривычки довольно страшненько "прозванивать" чипом свой собственный, такой дорогой и лелеемый мозг.

Потом все они привыкают, и очень быстро. Стойкая чипобоязнь, в тяжелых случаях доводящая пациента до шизофрении, случается крайне редко и в девяти случаях из десяти по причине неудачно выполненной имплантации.

Это поправимо.

У каждого свои образы, каждый чипоносец сам себе мастер моделирования и по-своему видит свой мозг. Для меня он что-то вроде холодного огненного шара, в который можно без вреда запустить руку и вытащить желаемое: глубинную общую память, целиком и по разделам, поисковое устройство-гид, записную книжку для особо важной или срочной информации, процессор, шнур для перекачки данных с компа и на комп (на самом деле мозг здесь ни при чем: этой цели служит заделанная в кость антенна-волосок и микроваттный приемопередатчик, являющийся частью чипа), ластик, анализатор-подсказчик, часы, компас...

Многие пользуются образом говорящего диснеевского бурундучка, остальные изобретают кто во что горазд. Говорят, есть люди, представляющие себе свой мозг примерно таким, каков он есть в действительности. Бр-р... Вряд ли, однако, таких людей много: кому интересно знать, в каком именно участке серого вещества чип обнаружил и заставил работать бездействующий нейронный клубок? Конечно, есть извращенцы...

На самом деле чип много глупее мозга; он и не помощник мозгу в решении задач, он -- кнут, свирепый надсмотрщик, безжалостный погоняла. Фельдфебель для новобранца. В крайнем случае и при исключительно дисциплинированном мозге -- регулировщик движения с полосатым жезлом. Не более. Чип слишком прост, чтобы доверить ему что-то более сложное, хотя бы хранение информации. Он не умеет даже считать. Запоминает, и запоминает намертво, навсегда, тоже не чип -- мозг.

Какие только дарования не расцветают под палкой...

Если бы я был артиллеристом, мой мозг был бы забит таблицами для стрельбы, если бы адвокатом -- всевозможными кодексами, правилами и прецедентами. Это очень удобно. И всегда останется резерв памяти хотя бы для повышения образованности или изучения смежных с основной профессией дисциплин. Теперь так просто стать экспертом в любой области знания...

С тех пор как мне поставили чип, я придумал и использую свой собственный образ резерва общей памяти: песочные часы. Тоненькой струйкой сыплется песочек -- мелкий, хорошо просеянный... Если ничего не забывать, лет через десять-пятнадцать верхняя колба опустеет, нейронная масса в моей черепной коробке заполнится информацией под завязку, и тогда я свихнусь. Психиатрия и до чипов знавала подобные случаи.

Свихнусь, если вовремя не использую ластик.

Я вынул из холодного огня песочные часы. Пока что в верхней колбе находилось гораздо больше песка, чем в нижней. Жизнь была хороша: полтора года с чипом -- не срок.

Убрать песочные часы и приготовить к работе записную книжку -- потом перепишу разговор на диктофонную кассету. Спрятать и никому не показывать огненный шар. Что еще?

Постучать в калитку.

Отставной подполковник Шкрябун оказался плотным седеющим мужиком вовсе не дряхлого вида. Так выглядят служащие, только вчера ушедшие на пенсию и воображающие, будто теперь-то всласть займутся активным досугом, а кто-то там, наверху, презрительно кривится в ответ на их мечты и валит на бедолаг все подряд: орущих малолетних внуков и нечутких детей, непрополотые грядки, остеохондрозы и инсульты...

Кстати, грядки в огороде действительно нуждались в прополке, одни лишь ряды картошки были окучены на совесть. А траву перед домом здесь сроду никто не стриг.

Хозяин сидел под навесом вне дома и был занят. На застеленном газетой верстаке перед ним имел место разобранный мотоциклетный мотор, тут же поблизости находился и сам мотоцикл -- видавший многие виды "Урал" с обшарпанной коляской. Вероятно, списанный милицейский. И коляска, и мотоцикл были основательно покрыты засохшей грязью.

Я представился. Шкрябун не подал мне руки, без слов продемонстрировав перемазанную машинным маслом ладонь.

-- Разрешите присесть?

-- Садись, вон скамеечка.

Либо он превосходно владел собой, либо в самом деле нисколько не удивился. Ездят тут всякие, активному досугу мешают...

-- Вам привет от полковника Максютова, -- сказал я.

Вместо ответа он засопел, обжимая поршневое кольцо и пытаясь втолкнуть поршень на место. Втолкнув, перевел дух.

-- Ну? -- спросил он неприятным голосом. -- А ты-то, парень, кто такой?

-- Капитан Рыльский, Нацбез.

-- Ну и что?

-- Вам привет от полковника Максютова, -- повторил я.

-- Про привет я слышал, не глухой. Вспомнили, значит. Это все?

Резко, но по делу. Шкрябун смотрел в корень. Мой шеф был прав: крутить с ним не следовало. Разумеется, полагалось сказать о допущенной по отношении к нему несправедливости, более того -- об ошибке руководства, кратко выразить свое к ней отношение и заодно намекнуть, не сказав притом ничего конкретного, что решения пятнадцатилетней давности иногда пересматриваются. Что я и сделал.

-- Полковник Максютов просит вас о консультации, -- добавил я как можно мягче.

-- На предмет?

Я развел руками.

-- Простите, не осведомлен.

Пожав плечами, Шкрябун снова загремел железом.

-- И это все, что ты можешь сказать?

Теперь пожал плечами я:

-- Разве мало?

-- Ты мне пока ничего не сказал, кроме того, что отставник Шкрябун понадобился Максютову. Кстати, можешь больше ничего не говорить: я в эти игры уже не играю. Отыграл свое.

-- Чем же вы, Виктор Иванович, занимаетесь? -- полюбопытствовал я.

-- Не видишь, что ли? -- хмыкнул он. -- Движок перебираю.

-- Это понятно. Ну а вообще?

-- А ты, парень, проживи на пенсию, а я посмотрю, будешь ли жаловаться на лишний досуг. Огородничаю вот, верши ставлю, а на форель -- донки. Картошку не продаю, самому нужна на зиму. Хочешь -- купи рыбки, недорого.

-- Что, и форель водится?

-- Тут все водится. Вода-то чистейшая.

Я подумал, не стоит ли мне поведать ему о сортире ручьевой системы выше по течению, но решил умолчать.

-- Ваши донки случайно не возле Языково стоят? -- невинно спросил я.

-- Еще чего, -- буркнул он. -- В такой-то дали?

Я выразительно взглянул на газету -- четырехполосные "Валдайские ведомости", тот самый номер... Укушенный корреспондент показывал мне точно такой же. Только в экземпляре укушенного заметка с фотографией несчастного дома не была аккуратнейшим образом вырезана.

-- Газету на почте получаете?

-- Ну, на почте.

-- То-то и смотрю: почтового ящика у вас нет.

Шкрябун тоже посмотрел на газету. Потом на меня -- и довольно тяжелым взглядом.

-- Говори прямо, чего надо, парень... У меня дел полно.

-- Огород прополки требует? -- осведомился я.

-- А хоть бы и огород...

С показным сомнением я воззрился на тяжелое, ростом по пояс разнотравье. Где-то под ним не без труда угадывались грядки.

-- Там что -- клубника?

-- Возможно...

-- А может быть, вы собираетесь в Языково?

-- Может быть.

-- Может быть, вы и вчера собирались? -- предположил я.

Судя по тому, как заходили желваки на его лице, другой бы на его месте вскочил с ругательствами. Но этот справился, решив, как видно, что послать надоеду подальше он еще успеет, помолчал и в конце концов хмыкнул почти добродушно:

-- Люблю дотошных. Я не только собирался, парень, я вчера и поехал...

-- И у вас не завелся мотоцикл?

-- Хуже, сломался по дороге. Раз уж ты такой любознательный, скажу более: возле Белышево на ручье рухнул мост. Прямо у меня на глазах рухнул, и никого на нем не было. Под собственным весом. Сгнил, наверное. Я было нацелился в объезд, вот тут движок и встал. Назад на буксире за трактором ехал, понятно тебе?

-- Более или менее. А что случилось с движком?

-- Понятия не имею! -- рявкнул, выходя из себя, Шкрябун. -- Еще вопросы есть?

-- Есть. Вы подумали над нашим предложением?

-- Пусть Максютов приедет сам, с ним я буду разговаривать.

Сообщать ему о том, что он прямо нарывался на неприятности, не имело смысла. Если яйца не учат курицу, то лишь потому, что курица по природе глупа и учить ее бессмысленно. Зато мелкая ящерка не станет учить старого опытного варана совсем по другой причине.

-- И передадите ему свой архив?

-- Какой архив? -- Шкрябун почти не переиграл, удивившись очень натурально. -- Ах, вот ты о чем... Ну, если килограмма три газетных вырезок -- уже архив, тогда пожалуй... Только не отдам: самому нужен. Должен же старый пень иметь на досуге какую-то забаву?

Я вздохнул.

-- Очень жаль, что у нас с вами, Виктор Иванович, не получается конструктивного разговора...

-- А мне почему-то нисколько не жаль, -- отрезал он.

-- Значит, отказываетесь? Так Максютову и доложить?

Все-таки этот отставник хорошо владел собой. Иной на моем месте мог бы и поверить, будто мои слова не заинтересовали его ни на грош.

-- Как хочешь, так и докладывай, мне-то что. Нацбез -- пройденный этап. Разговаривать с вами -- зря время терять.

-- Значит, нет?

-- Нет.

-- Понимаю, -- сказал я, поднимаясь. -- Ну что ж, счастливо оставаться. Я прямо завидую: природа, форель, соседей никаких... По клубнику можно ходить, как по грибы. Кому захочется менять такую благодать на нашу возню, ведь так?

Он не ответил.

-- А вы все-таки подумайте...

* * *

К моему удивлению, полковник Максютов еще не ушел: сидел, нахохлившись сычом, за своим гигантским столом-"аэродромом", работал и в неярком свете зеленого абажура настольной лампы выглядел жутковато. Вообще-то в кабинете имелась люстра, однако полковник предпочитал обходиться без нее. Громадные напольные часы в его кабинете -- бронзовый с позолотой раритет середины позапрошлого века, когда-то украшавший гостиную купца первой гильдии, пущенного, вероятно, в расход в дни красного террора, -- показывали половину третьего ночи. Поговаривали, что часы эти некогда стояли в кабинете самого Железного Феликса и что будто бы по его личному распоряжению бой у часов был не то отключен, не то сломан, но ход до сих пор оставался изумительно точным. Путь старых вещей извилист и детективен. Поговаривали еще, будто бы полковник Максютов выиграл эти часы на пари чуть ли не у Крючкова, но это вряд ли. Не та у него была весовая категория, чтобы заключать пари с Первым Шефом.

-- Ну? -- сказал он, отрывая взгляд от монитора и вперяя его в меня. -- С чем?

Были у него какие-то неприятности, я это видел. Покрасневшие веки обдрябли, под глазами четко обозначились рыхлые мешки. За трое суток не поручусь, но двое он не спал наверняка.

-- С делом о разрезанном доме, -- доложил я, демонстрируя полученную от Алимова папку. -- Забрал. Это интересно. Образцы для экспертизы в машине. Кому прикажете передать дело?

С минуту полковник смотрел на меня воспаленным взглядом и, как видно, изучал во мне что-то, мне недоступное. Затем протянул руку за папкой, для чего-то прикинул "дело" на вес, молча запер его в стол и уже потом спросил:

-- Без происшествий?

-- Без, -- ответил я и спохватился. Полковник Максютов любит повторять, что истина зарыта в мелочах, и с этим тезисом я в общем согласен, а в частностях -- когда как. -- Если не считать происшествием землетрясеньице на четыреста первом километре и ненормальную собаку.

Он немедленно потребовал доложить подробно. Выслушав, дважды кивнул, как бы подтверждая свои умозаключения.

-- Укушенный -- он кто?

-- Некто Каспийцев, корреспондент "Уфо-пресс". Корреспондентской карточки у него не было, но я позвонил редактору и проверил.

-- Эта "Уфо-пресс" -- что, газета?

-- Журнал, -- объяснил я. -- Стопроцентно шаманский, и тем не менее, довольно захудалый. Удивительно, но факт.

-- Бывает и так, -- равнодушно сказал Максютов и помассировал виски. Поморщился, встал из-за стола, прошелся по кабинету, разминая ноги. -- Ну, с этим ясно. А что Шкрябун? Отказался?

-- Наотрез. -- Я положил на край стола диктофон. -- Здесь запись нашего разговора.

Максютов не глядя подобрал диктофон, включил и несколько минут бродил по ковру взад-вперед, слушая. Потом ухмыльнулся неизвестно чему и с прищуром посмотрел на меня.

-- Так себе удовольствие было, да?

-- Пожалуй, -- осторожно согласился я. -- В общем, вполне понятные комплексы отставника. А в существовании архива я убежден.

Полковник зевнул, прикрыв рот.

-- Почему ты так считаешь?

Я невольно втянул диафрагму. Всем в отделе известно, что полковник Максютов "тыкает" либо любимчикам, либо тем, чьей работой он страшно недоволен и кого собирается загнать за Можай. И не одному из первых случалось пополнить ряды последних.

-- Шанс вернуться в Hацбез, -- коротко ответил я.

-- Значит, есть смысл нанести ему еще один визит, так думаешь?

-- Думаю, он придет сам. И довольно скоро.

-- Завтра? Послезавтра?

-- Возможно.

-- А если не придет?

Я не ответил, сочтя вопрос риторическим, и правильно сделал.

-- Подполковник Шкрябун сейчас будет здесь, -- сказал Максютов и, посмотрев на меня, остался доволен произведенным впечатлением. -- Как раз перед тем, как ты вошел, я велел выписать ему пропуск. Вот так, Алексей. Поработал ты хорошо, хвалю. Так хорошо, что Шкрябун в одно время с тобой к столбу пришел, корпус в корпус. Признаться, не ожидал...

Вот оно как. Я чуть было не брякнул в ответ, что и сам, мол, не ожидал от клиента такой прыти, но это явно само собой разумелось. Что ж, побудем в шкуре старательного осла, это совсем не плохая шкура. Чересчур догадливых подчиненных начальство держит на дистанции и подставляет при каждом удобном случае.

А кто я такой на самом деле, спрашивается? Бывший догадливый, пригретый Максютовым из голого практицизма. После паскуднейшего прокола с задержанием корейского пресс-атташе -- стрелочник и вечный капитан во второстепенном отделе с розовыми снами о следующем звании. Насчет осла можно еще поспорить, но факт: серый и старательный. Старательный, но серый, потому и верный. На важных направлениях начальство скрепя сердце терпит людей поумнее, а для рытья боковых штолен сгодится и такой.

-- Товарищ полковник, разрешите задать вопрос, -- решился я.

-- Валяй, -- легко разрешил Максютов. Он был доволен. "Уставшие, но довольные" -- про таких, как он, сказано. Только уж очень уставший. И по причине не первого подряд "всенощного бдения" полусонный.

-- Виктор Иванович Шкрябун нам действительно так уж необходим в качестве консультанта?

Полковник еще раз зевнул, крепко зажмурил веки и потер пальцами мешки под глазами.

-- Извини, Алексей, спать тянет, черт... Что ты спросил? А, Шкрябун? Да как тебе сказать... Вреда от него не жду, понятно?

-- Вполне, -- ответил я.

В эту минуту в дверь постучали.

* * *

Они пожали друг другу руки. Не слишком тепло, скорее по-деловому, как бывшие коллеги, встретившиеся, чтобы решить не самый приятный для обоих, но насущный вопрос. Ладно и так.

Контраст. Оба невысокие и плотные, но один умученный службой, припухший и вяловатый, другой -- загорелый сельский житель, раздобревший от размеренной жизни на молоке, яйцах и овощах, заметно привыкший к крестьянской размашистости в движениях, но в эту минуту скованный, скрывающий нервозность под напускным спокойствием. Хоть снимай на видео и демонстрируй курсантам в качестве зачетного задания по курсу психологического портрета.

И было заметно, что они знакомы друг с другом. Мало того: очень хорошо знакомы.

-- Слушаю тебя, Виктор Иванович, -- сказал Максютов.

Шкрябун покосился в мою сторону.

-- Прошу с глазу на глаз. Пусть он выйдет.

-- Он останется. -- Максютов зевнул. По-моему, чуть-чуть напоказ.

-- Тогда разговора не будет, -- отрезал Шкрябун.

-- Значит, не будет, -- равнодушно согласился Максютов, возвращаясь к столу.

Совершив полуоборот кругом, Шкрябун немного помедлил. Затем решительно пошагал к двери.

Словно напрочь забыв о нем, Максютов перебирал на столе какие-то бумаги. Неужели так просто позволит уйти?

Дурацкая мысль. Нет, конечно. Понятно без слов всем троим. Какими бы утопиями ни тешил себя этот отставник, Нацбез -- это навсегда. Как диагноз не чересчур опасной при выполнении всех предписаний врача, но все же неизлечимой болезни.

Уже взявшись было за дверную ручку, Шкрябун повернул назад.

-- На, отметь пропуск.

Максютов размашисто подписал бумажку. Пришлепнул печатью.

-- Ну?

-- Тебе не я нужен, Носорог, -- сказал Шкрябун, называя моего начальника неизвестной мне кличкой и исподлобья глядя ему в лицо. Меня он, очевидно, решил не замечать. -- Тебе мои наработки нужны. Ты их получишь, но под гарантии. Я тебя хорошо знаю и, представь себе, к неприятностям готов. Можешь приказать взять меня прямо здесь -- архива не получишь.

Я искоса взглянул на своего начальника. А ведь точно, похож. Не наличием рогов и копыт, так комплекцией и, когда надо, неудержимым напором. Плохо расти кустом на его дороге...

Носорог -- это о нем. Это от души. За глаза его у нас еще Дубом зовут, но тупость тут ни при чем. Образ твердокаменного служаки с полным отсутствием какой-либо чуткости -- это да. Наверно, ему так проще.

-- Принял, значит, меры? -- Максютов едва заметно усмехнулся.

-- А ты как думаешь?

-- Ты мне тоже нужен, -- возразил Максютов. -- В одном ты близок к истине: ты мне нужен раз в сто меньше, чем твой архив. Но нужен и ты, представь себе такую странность.

-- Ты готов выслушать мои условия?

-- Условия? -- Максютов пожал плечами. -- А не слишком ли? Ну хорошо, назовем их, скажем, пожеланиями. Излагай, я слушаю.

У меня и то вертелась колкость на прикушенном намертво языке, но Шкрябун только глубоко вздохнул, покачал головой, и, как видно, решил не спорить.

-- Я возвращаюсь в органы в прежнем звании. Как ты этого добьешься, мне все равно.

-- Только-то? -- хмыкнул Максютов.

-- Согласен работать под любым началом, хоть под твоим. Но формирую свою группу с прежней тематикой.

На месте Максютова я, наверно, повеселился бы от души над таким напором. Но он только пристукнул костяшками пальцев по столу и повторил:

-- И только-то, спрашиваю?

-- Что, мало?

-- Да нет, хватит, -- сказал Максютов скучным голосом в разительном несоответствии с содержанием. Будто читал вслух предельно нудную бумагу, какой-нибудь никому не нужный акт ревизии пуфиков и балдахинов на складах "Альков-сервиса". -- Теперь слушай. Ты возвращаешься в Нацбез в прежнем звании, работаешь под моим началом и руководишь группой. Вытаскиваешь на свет божий своих паранормалов, кто еще жив. Более того: твоя выслуга не прерывается, ты получаешь денежную разницу за все время отставки плюс все надбавки и премиальные. Упоминание об отставке вымарывается из твоего послужного списка -- будем считать, что эти годы ты выполнял важную аналитическую работу по заданию руководства. Устраивает?

Шкрябун непроизвольно сглотнул. Кажется, услышать это он ожидал менее всего.

Я, кстати, тоже.

-- Ну и ну, -- сказал он с прорезавшейся хрипотцой. -- Тебе это под силу?

-- Теперь -- да.

-- Давно ли?

Максютов помедлил.

-- Недавно.

-- Большую силу взял, -- с ехидцей покрутил головой Шкрябун. -- А все еще поди полковник? Не восстановили?

-- С сегодняшнего дня снова генерал-майор. Пока.

Ну и ну, на этот раз подумал я, стараясь не упустить ни слова. "Пока" -- это как же понимать? Завтра генерал-лейтенант?

Дела...

Впрочем, если философски поразмыслить, никаких особенных дел чудесного свойства пока не наблюдалось, эти стены помнили настоящие чудеса-юдеса. Пока было ясно только одно: где-то вовне случилось что-то из ряда вон, и мне, старательному гм... ослику, предстоит в этом участвовать, или я не офицер Нацбеза и не ослик, а гренландский тюлень. Промышленный шпионаж -- побоку...

-- Ну и ну, -- еще раз сказал Шкрябун. -- Поздравляю.

-- Согласен?

-- Согласен при одном условии.

-- Не много ли условий, Виктор Иванович?

-- Последнее. Ты даешь мне свое слово.

-- Вот как? -- по-моему, Максютов удивился. -- А оно тебе нужно?

-- На всякий случай. Когда-то я тебе верил. Может, тебе еще и сейчас можно верить. И копал под меня не ты, знаю... архангелом не был, но и друзей ради своей шкуры не топил. Короче: если обманешь старого наивного дурака, я хочу тебе потом в глаза посмотреть, Носорог.

-- Как сказал, так и будет. Слово. -- Только что Максютов был серьезен и вдруг широко улыбнулся. -- Даю слово Носорога, Кайман. Доволен?

Шкрябун кивнул. Теперь улыбались оба.

-- По рукам, подполковник?

-- По рукам, генерал... товарищ генерал-майор.

-- Отставить, Виктор Иванович. К делу -- завтра, а сегодня без официоза. Пока не восстановили, буду тебе каждый день выписывать пропуск, а дрючить в случае чего буду, как кадрового. Но завтра. Где переночевать в Москве найдешь?

-- Не вопрос.

-- Сутки на устройство личных дел тебе дать?

-- Нет.

-- Алеша, -- повернулся ко мне Максютов, -- сделай доброе дело, налей нам коньячку. Вон там, слева, дверца. Сам знаешь? Вот и молодец. Себе тоже налей, тебя наши дела прямо касаются.

Я выполнил просимое. В зеленом свете настольной лампы янтарная жидкость лгала, пытаясь казаться темнее, глубже и загадочней.

-- А лимончика у тебя нет, генерал? -- спросил Шкрябун, в ответ на что Максютов развел руками. -- Что же ты? Непорядок.

-- Будет тебе порядок, все будет. И бардака будет сколько угодно, только разгребай. И дело будет. -- Он чуть приподнял бокал и добавил торжественно: -- За дело. За успех. За НАШ успех.

-- Прозит. Алаверды. Чтоб ты так жил.

Зря Шкрябун скалился и привередничал: коньяк оказался хорош и без лимончика. Не достигнув желудка, всосался прямо в пищевод.

Повторить Максютов не предложил, и я составил бокалы на поднос, а поднос затолкнул обратно в бар. Надо иметь к себе уважение, я не посудомойка.

-- Спасибо, Алексей, -- сказал Максютов и, тут же забыв обо мне, повернулся к Шкрябуну. -- Ну, Виктор Иванович?

-- То есть? -- спросил тот.

-- Ты меня знаешь, но и я тебя знаю. Доставай уж, не томи. У тебя все с собой или только часть?

-- Часть. -- Шкрябун полез во внутренний карман. -- На этой дискетке примерно двести мегабайт. Остальное завтра.

-- Тайник-то хоть выбрал надежный? -- фыркнул Максютов. -- До завтра не уведут?

-- Обижаешь, гражданин начальник...

Насколько я мог видеть со своего места на галерке, к дискетке был примотан "скотчем" небольшой предмет.

-- Только осторожно, -- предупредил Шкрябун.

-- Что за дрянь ты сюда прилепил?

-- Сорок граммов пластита и контактный взрыватель. Ронять не рекомендуется.

Максютов крякнул.

-- Вот дурак же. Толкни тебя кто посильнее -- мошонку снимали бы с люстры, и поделом. Кстати, как ты эту хреновину в Управление пронес?

-- Учи ученого. -- Шкрябун самодовольно улыбнулся. По-видимому, ничто человеческое было ему не чуждо, включая мелкое тщеславие.

-- На, -- буркнул Максютов, возвращая дискетку. -- Разряжай сам свою адскую машину, бомбист хренов. Тоже мне, выискался Равашоль с Валдая. Или, может, мне минера вызвать?

-- Зачем минера? Я сам. За твой стол сесть позволишь?

-- Ты мне еще мебель попорть... Ладно уж, садись.

Под зеленым абажуром пальцы Шкрябуна исполнили быстрый и точный танец. Брусочек пластита вернулся в карман, полоска "скотча" полетела на пол.

-- Готово. Получай, генерал.

-- Ты гляди-ка, -- сказал Максютов, изображая удивление. -- Не разучился.

-- Старый конь борозды не портит.

-- Ну-ну. Понадобится что-нибудь разминировать -- свистну тебя.

Шкрябун не принял шутки.

-- Если крутишь мною... -- проговорил он, помолчав. -- Я тебе поверил, Толя, ты это помни. Сейчас -- поверил. Но если обманешь меня, я к тебе с того света являться буду, и это ты тоже помни. Скажи мне еще раз: я тебе правда нужен?

-- Надоедой ты стал, Кайман, -- недовольно пробурчал Максютов. -- Сам сказал: старый конь борозды не портит... Правда, иной раз требует хлыста и ветеринара. Так что изволь пахать, беру тебя не для мебели и не из благотворительности, понял?

-- Понял, -- поднялся из-за стола Шкрябун. -- Ну, коль нужен, спасибо не говорю. Когда прибыть?

-- Завтра в одиннадцать ноль ноль. Вернее, уже сегодня. Тебе хватит времени?

-- Более чем.

-- Тогда не опаздывай. Ты теперь на службе.

* * *

-- Поздравляю вас, товарищ генерал-майор, -- сказал я, чуть только за Шкрябуном захлопнулась дверь.

Максютов только махнул рукой и распахнул рот в отчаянном зевке.

-- Брось, Алексей. Мне дали то, чего не могли не дать, самый необходимый минимум. Не надо сейчас... -- Он снова зевнул и потер глаза костяшками пальцев. -- Черт, умучил меня Шкрябун со своими комплексами, а тут еще этот коньячок... Совсем засыпаю. Вот что: пойдем-ка мы с тобой немного постреляем, а? Нет возражений?

-- Нет, товарищ генерал.

-- Э, оставь... Уж коли сегодня без чинов, так без чинов. А поговорить нам есть о чем... Пошли?

-- Пойдемте, Анатолий Порфирьевич, -- сказал я.

-- Вот так-то лучше.

В тире номер шесть на минус четвертом этаже немолодой и неразговорчивый прапорщик, сделав запись в журнале, подвел нас к стенду с оружием.

-- Выбирай, Алеша, -- пригласил Максютов.

Сам он предпочел американский кольт образца 1917 года. Я выбрал два пистолета: длинноствольный спортивный "марголин" и чуть более тяжелую бронебойную "гюрзу".

-- По-македонски хочешь? А не осрамишься?

-- Постараюсь, Анатолий Порфирьевич.

Прапорщик выдал мне обоймы, со стуком высыпал на пластмассовое блюдечко горсть тупоносых патронов к "кольту" и ушел к себе в звукоизолированную кабинку. Мишени осветились.

-- Ну валяй. Две крайние слева -- твои.

Я положил в свои мишени по три пули из каждого ствола. Максютов, сощурив глаз, отчего тот вовсе утонул в отеке, посмотрел в монокуляр.

-- Левая -- девятка на два часа и две восьмерки на пять и на шесть часов. Правая -- семерка на десять часов, пятерка на час и "молоко". Ты случайно не переученный левша?

-- Нет.

-- Значит, перестраховываешься: больше внимания левой руке. Ну а я по-простому...

Бах. Бах. Бах. Не более секунды на один выстрел.

-- Две десятки и девятка на одиннадцать часов, -- огласил я, в свою очередь приложившись к монокуляру.

-- Значит, не так уж устал, -- прокомментировал Максютов. -- Я думал, будет хуже.

Плохо он о себе думал. Я-то знал, что мало кто в Управлении мог соперничать с полковником Максютовым по части виртуозного владения любым ручным оружием. Стрельба была его страстью и единственным хобби, он даже немного стеснялся и, бывало, подшучивал над своей мнимой аномальностью. Однажды он заключил пари на то, что с трех выстрелов "кокнет" двойным рикошетом от потолка и стены упрятанную глубоко под мишенью осветительную лампочку, и выиграл.

Бах. Теперь он выстрелил с локтя. На всякий случай я протер замшей окуляр.

-- По-моему, "молоко", товарищ ге... простите, Анатолий Порфирьевич.

-- Оставь в покое эту трубу, -- хмуро сказал Максютов. -- Мы что, упражняться сюда пришли? Ты давай стреляй, да не так быстро. Расстреляешь обоймы -- возьмешь у прапора новые. Понял?

-- Понял, Анатолий Порфирьевич.

-- Вот и молодец. Начинай.

Бах!

Я ожидал чего-то подобного. Максютов страховался, не решившись говорить о главном в своем кабинете. "Жучок" в тире сам по себе уже из разряда маловероятного, а если к тому же учесть тот факт, что нынешние ультрачувствительные звукодатчики, улавливающие все, вплоть до дыхания, стука сердца и прочей физиологии, имеют скверную привычку "глохнуть" на пять-десять секунд после звуков, превышающих некоторый децибельный барьер, лучшего места для приватного разговора было не найти.

Бабах! Загуляло и смолкло эхо. Этот тир был самым подходящим для разговора, не предназначенного для посторонних ушей, самым старым и шумным в здании, здесь уже не первый год собирались учинить ремонт, радикально улучшив звукопоглощающее покрытие.

-- Ты не воображай себе невесть что, -- сказал Максютов, ковыряя мизинцем в ухе. -- Санкции на ознакомление с информацией сотрудников у меня пока нет, это ты правильно догадываешься. Но будет, -- уверенно добавил он и прицелился. -- Никуда они не денутся. Вот только время не станет ждать, пока те муда... пардон, мудрецы наверху раскачаются...

Ба-бах!

-- Нештатное применение космического оружия -- версия для ретивых журналистов из второсортной прессы, -- добавил он, неизвестно для чего приложив глаз к окуляру. -- Им ее и подбрасывать не надо, сами ухватятся и будут обсасывать со всех сторон, пока обывателю не надоест читать. Нас это должно устроить. Ну а ты сам-то, Алексей, что по этому поводу думаешь?

Бах!

-- Еще не знаю, -- честно признался я.

-- Молодец, что не спешишь с ответом. Ты стреляй, стреляй... Даю наводящий вопрос: что тебе сегодня... то есть вчера показалось наиболее странным?

-- Характер разрушений, -- сказал я, утапливая пальцем спусковой крючок. От отдачи "гюрзы", придуманной для пробивания бронежилетов, заныла кисть.

Максютов отмахнулся от моей гильзы, как от мухи. Поморщился, на секунду став похожим на только что разбуженного, очень недовольного байбака.

-- Вот что: встань-ка лучше справа... Гм. Характер разрушений, говоришь? Ошибаешься, это как раз не есть самое странное. Страннее другое: землетрясение, например. Ни в Москве, ни тем более в Карпатах, более того, по всему миру никаких сильных сейсмов не наблюдалось, это совершенно точно. Ты не удивлен, что я в курсе?.. Правильно делаешь, мы из сейсмологов душу вынули. Так вот: сейсмостанция в Москве весь день фиксировала лишь обычные фоновые сотрясения. В Клину -- та же картина микросейсмов. В Твери отмечены крайне незначительные колебания почвы. По тому, что ты почувствовал сам, сила толчков на четыреста первом километре, вероятно, не превышала трех баллов по Меркалли. А по тому, что произошло на перегоне Бологое -- Угловка, можно предположить все восемь. И это при том, что от одной точки до другой менее десяти километров! -- Ни с того ни с сего Максютов непристойно выругался и послал в мишень следующую пулю с каким-то особенным садизмом. -- Блин, чисто местный, локальный феномен непонятного происхождения! Сейчас там кое-кто копается, но голову даю на отсечение: ни хрена не выкопает. Геологи божатся: никаких подземных пустот, которые могли бы обрушиться, вызвав толчок, в тех местах не водится, сдуру намекают на военных. Но сам понимаешь: не ядерный же заряд рванул под Октябрьской дорогой, не полигон как-никак! Притом по затуханию волн кое-что уже подсчитано: гипоцентр находился чуть ли не на земной поверхности. Выходит, прямо на путях перед электричкой, где ехал этот твой укушенный корреспондент, как там его...

Бах!

-- Дмитрий Каспийцев.

-- Именно. Дмитрий Каспийцев, который ехал через Угловку в Языково. И попал в эпицентр землетрясения. Затем грузовик, на котором он добирался до места, завяз на проселке в грязи -- в такую-то сушь! Затем бедняга был покусан. А скандальная неоперативность опергруппы со следственной бригадой -- это что? Случайность? Разгильдяйство?

Я понимал, куда он клонит.

Бах!

-- Ну а сломавшийся мотоцикл Шкрябуна? А рухнувший мост? Тоже случайность? Допустим. Мост мог подгнить, а старые драндулеты иногда ломаются сами по себе. А отсутствие проникновения в развалины со стороны местного населения? К разрушенному дому могли приблизиться сотни человек -- хотя бы из чистого любопытства, не говоря уже о соблазне помародерствовать, -- а нам точно известны всего двое: местный зоотехник, перелезший через забор, но не решившийся подойти к дому, и фотокорреспондент "Валдайских ведомостей", который, по его словам, даже не попытался сделать эффектный кадр с близкого расстояния. Не странно ли?

Выходит, того фотографа уже разыскали, подумал я. Не вяло взялись. Серьезное затевается дело, если даже замшелый пенсионер Шкрябун оторван Максютовым от окучивания картошки и реанимирован в звании подполковника. По всему видно, и мне не избежать участия во всем этом... не люблю потустороннего, а куда деваться? Капитан Рыльский, апорт!

Бах. Бабах.

-- Короче говоря, место происшествия обладает странным свойством: оно не желает подпускать к себе людей, во всяком случае, в течение первых двух-трех суток. И вот этой-то странности ты, мой мальчик, не захотел заметить, -- уколол Максютов.

-- Я заметил, -- возразил я.

-- Заметил, но не решился доложить? -- не сводя с меня глаз, Максютов на ощупь ловко заряжал барабан "кольта". -- Не топи себя, Алексей. Это намного хуже, но в данном конкретном случае я готов тебя понять. Не нашел слов, ведь верно? Дал начальству самому сделать выводы, побоялся выказать себя мистиком-идиотом? Тоже очень понятно. -- Он чуть усмехнулся. -- Строго между нами, я и сам никак не привыкну, только в тире и можно об этом спокойно поговорить, а в кабинете -- неловко как-то...

Я улыбнулся, показывая, что оценил его шутку.

-- На первый случай прощаю, -- произнес он. -- Ты почему не стреляешь -- все высадил? Тогда сходи, возьми еще пару обойм.

Я сходил, а когда вернулся с двумя заряженными стволами, Максютов спросил:

-- Ты что-то хочешь сказать, Алексей?

-- Так точно, -- выдохнул я. -- Лично мне ничто не помешало прибыть на место.

-- Это верно, -- легко согласился Максютов и неудержимо зевнул, не донеся ладонь до рта. Несколько раз с усилием моргнул, приминая обдрябшими веками подглазные мешки. -- Верно: тебе не помешало, Алексей. И это большая удача, не зря я тебя послал. На всякий случай скажу тебе, если ты еще не понял: именно поэтому я с тобой сейчас и разговариваю. Цени.

-- Спасибо, Анатолий Порфирьевич, -- пробормотал я.

Никакой особенной благодарности я не чувствовал, скорее наоборот. Подчиненный может предполагать себе что ему вздумается, но начальство располагает, и точка. Не нравится -- иди торгуй диванами в "Альков-сервисе" или найди себе любую другую нормальную работу. Ведь еще не поздно...

Отчего-то в последнее время подобные мысли стали посещать меня все чаще. Пытаясь отогнать их, я высадил в издырявленную мишень одну за другой сразу три пули из "марголина" -- не уверен, что мимо "молока", зато от души.

-- Рано благодаришь, -- осадил Максютов. -- Не стану тебе ничего обещать, но если дело сдвинется... Вот что: кому посоветуешь передать твою группу?

Так я и думал.

-- Саше Скорнякову.

-- Не молод ли?

-- Вся группа три человека, -- напомнил я. -- По "Квазару" работу практически закончили, среди технологов чисто. Образцы крал и передавал цеховой рабочий. Разработка по "Сириусу" только начата, однако значительных затруднений не предвижу. Плюс кое-какая мелочь. Скорняков потянет.

Максютов молчал целую минуту -- как видно, успевая размеренно постреливать по мишеням, одновременно натужно ворочал в голове неизвестные мне мысли, тяжкие, как гранитные надолбы. Одно было ясно: и вороватый рабочий, и опытные образцы новейшей волоконной оптокерамики, попавшие в лапы концерна "Сименс", интересовали его сейчас весьма мало.

-- Ну, Скорнякову так Скорнякову, -- решил он наконец. -- С этого момента ты, Алексей, формально уходишь в резерв, фактически же будешь заниматься совсем другим. Догадываешься чем?

-- Догадываюсь. -- Изображать из себя окончательно лопоухого осла тоже не стоило.

-- Вот и ладно. Тема пока существует неофициально. Отчитываться в результатах будешь только передо мной. Повтори.

-- Отчитываться только перед вами, Анатолий Порфирьевич.

-- Свои образцы сдашь Борисову, он здесь и ждет. Сколько тебе нужно времени, чтобы просеять двести мегабайт?

-- На "Большой Считалке"?

-- На своем чипе.

Я прикинул.

-- Сутки.

-- Всего-то? -- Максютов с усмешкой качнул головой. -- Добро. Прямо завидую: хоть сам беги дырявить голову и ставить чип... вприпрыжку. Вот что, Алексей: добавлю тебе на подзатыльник еще кое-какой материал от себя, ознакомишься. Что искать у Шкрябуна, поймешь сам. Так и быть, сутки тебе даю, потому что потом ты мне понадобишься свежим... Ты все высадил?

-- Да.

-- Тогда пошли запишем, -- сказал он.

Опять послали -- и я опять пошел. Только на сей раз хвостиком за Максютовым.