ОБЕРХАМ #5

                   ГЕРОИ ГОРОДА ФЭНДОМА,
                            или
                 ВЕСЕЛЫЕ БЕСЕДЫ БЕЗ СВЕЧЕЙ

            (документальная пьеса в двух актах)



                         АКТ ПЕРВЫЙ

Время и место действия: "Интерпресскон-94", пансионат "ЗАРЯ", номер
Николаева, 5 мая, 23.45.


   НИКОЛАЕВ: На Волгакон много всяких понаехало. Со всеми не
перезнакомишься. Слышал я краем уха, что с  японцем  хреново
говорить -- совсем по-английски не тянет, даже "дриньк"  без
джапанского акцента произнести не может. Но меня это не  ка-
сается. Сижу у "поросят". По кроватям народ впритык  жмется,
а стаканов только два. Жду очереди,  читаю  рукопись.  Из-за
плеча кто-то спрашивает: "Ну как, инт'ересно?" --  "Ничего,"
-- говорю и поворачиваю голову. Вижу, сидит фэн -- может, из
Казахстана, может, из Узбекистана, к их акценту я еще в  ар-
мии привык. А к Боре кто только не приезжает... Тут как  раз
стаканы подают. "За Бор'иса?"  --  провозглашает  южный.  "С
незнакомыми не пью! -- говорю и представляюсь: --  Николаев,
Санкт-Петербург". -- "Норихиро Ооно,  --  отвечает  тот.  --
Джапан". Я растерялся, только и выдавил: "Так все же жалуют-
ся, что ты отвратительно по-английски говоришь... " --  "Ну,
плохо я говор'ю по-английски..." -- развел руками японец.
   БЕРЕЖНОЙ: Как?! Я ж с ним полчаса только  по-английски  и
трепался... Не может быть!
   ЧЕРТКОВ: Может, Столяров с ним переписывается, этот  Ооно
-- профессиональный переводчик с русского...
   БЕРЕЖНОЙ: А вот мне Женька Лукин про Борю рассказывал  --
как Боря со сменным мастером в  обеденный  перерыв  на  пару
спирт пили. Спирт был очищенный  --  то  есть,  сначала  ис-
пользованный, а потом очищенный. Хлопнули по стакану и вдруг
чувствуют -- начинают слепнуть. Темнота кругом... Вот  спич-
ку если зажечь -- огонек еще видно туда-сюда,  а  кругом  --
мрак. Расстроились, конечно. Еще бы -- горе,  слепые  теперь
на всю жизнь. Ну да что ж теперь поделаешь... "А с  бутылкой
что?" -- спрашивает мастер. "Ну не пропадать же продукту, --
говорит Боря. -- Теперь уж все равно, давай  допьем!"  Ну  и
допили.
   ГОРНОВ: И что потом?
   БЕРЕЖНОЙ: Вот и Лукин его спросил, что потом. "А  ничего,
-- ответил Боря, -- развиднелось помаленьку..."
   ЧЕРТКОВ: На Аэлите устроили конкурс красавиц --  довольно
вяло все прошло. Так Боря выполз на сцену, выбрал самую сим-
патную девицу, облобызал и заявил: "Такой достойной  девушке
надо дарить цветы. Но не сезон. Не нашел я нигде цветов. Вот
тебе розочка!" Достает из обширных  штанин  пустую  бутылку,
разбивает о стойку микрофона и "розочку" подносит красавице.
Это Боря Завгородний!
   НИКОЛАЕВ: Кстати, насчет пьянства. Сижу на Фанконе, с ор-
гкомитетом пью. Им уезжать через полчаса. Тут  кто-то  захо-
дит и покупает семнадцать бутылок вина. Интересуюсь  ненаро-
ком -- кому?  Коломийцу.  Запоминаю  --  на  всякий  случай.
Оргкомитет уезжает. Сил полная грудь. Иду к  Коломийцу.  Там
просторная комната с десятью койками -- пионерлагерь. Посре-
дине стол, заставленный семнадцатью бутылками. За ним  гордо
возвышается Андрей Михайлович -- хозяин. И вокруг  --  двад-
цать пар голодных глаз, следящих за его жестами, как за пас-
сами иллюзиониста. Сажусь скромненько в уголке. Молчу. Коло-
миец спрашивает: "О чем думаешь, Андрюша?" -- "Да вот думаю,
напишу в "Оберхаме", что, мол, сидел Николаев у Коломийца, а
тот не налил Николаеву стакан. " -- "Как не налил?!" -- воз-
мущается Андрей Михайлович и, щедро наполнив стакан,  протя-
гивает его мне, вызывая завистливый блеск в глазах Игоря Фе-
дорова  и  остальных.  Выпиваю.  "Ну,   что    напишешь    в
"Оберхаме"?" -- спрашивает Коломиец. "Так  и  напишу:  Коло-
миец, мол, налил Николаеву ОДИН стакан". Не успеваю  догово-
рить -- передо мной второй полный стакан.  Ну,  что  делать?
Выпиваю. Только хотел еще что-то сказать -- передо мною тре-
тий стакан. Нет, думаю, так меня сейчас остальные гости рас-
терзают, я ведь и все выпить могу. Тут кто-то  кричит:  "Хо-
тим выпить со Штерном!" Я говорю: "Штерн лежит неподъемный в
своем номере, не получится у вас". Из комнаты  выходит  Ефа-
нов и через минуту возвращается со спящим Штерном на  руках,
сажает на кровать. Борису Гедальевичу вставляют в руку  ста-
кан и толкают под ребро. Он открывает глаза:  "Выпить,  да?"
-- выпивает и опять глубоко задумывается. Ефанов уносит  по-
четного гостя Фанкона в его номер. Выпили со Штерном.
   ЧЕРТКОВ: Свое состояние на конвентах  Штерн  сам  опреде-
ляет одним словом: "Спью!"
   НИКОЛАЕВ: Я не досказал. Утром просыпаюсь -- смутно вспо-
минаю все это. Иду умываться. Навстречу Коломиец.  "Андрюша,
ты помнишь, что обещал написать в "Оберхаме",  что  я  налил
тебе семь стаканов?" -- "В "Оберхаме", -- говорю,  --  отра-
жаются исключительно достоверные факты. А я помню только три
стакана!"
   ГОРНОВ: Идем сегодня с Николаевым на  станцию,  навстречу
упряжка с бубенцами, стилизация под старину. В фаэтоне, рас-
кинувшись, барин -- горделиво так расселся, хозяин. Поравня-
лись с фаэтоном, глядь -- а это  Коломиец.  Захотелось  даже
шапку заломать да земной поклон отбить. Хорошо, шапок не бы-
ло...
   БЕРЕЖНОЙ: А вот еще на Волгаконе  случай  был...  Вывали-
вается из отеля "Турист" Коля Чадович -- бухой в дрезину,  и
его тут же ловит наряд. Ну, говорит Чадович, хана вам, мужи-
ки, не знаете вы, кого замели, у меня соавтор  --  полковник
милиции, можете сразу погоны снимать... Ну,  менты  заробели
-- мало ли, может, действительно промашка вышла? -- и  пота-
щили Колю в их с Брайдером номер. Ну там, натурально,  Брай-
дер -- в ничуть не худшем состоянии души. "Юра,  --  говорит
ему Чадович. -- Ты гляди, Юра, чего творится, а!"  Юра  раз-
лепляет глаза, видит Чадовича между двумя  коллегами,  прив-
стает, ухмыляется и говорит: "Что, падла, попался, да?!"
   НИКОЛАЕВ: И еще про них же. На Аэлите спрашиваю у Чадови-
ча: "Коля, тебя я уже хорошо знаю, а вот кто такой  Брайдер?
Ни разу не видел!" -- "Достали уже вопросами! -- говорит Ко-
ля. -- Брайдер -- это двадцатилитровый жбан, с которым я хо-
жу за пивом, а потом на пару с этим жбаном пишу  романы".  Я
еще молодой был, подумал: мало ли, у писателей свои причуды.
А на Волгаконе мне представляют солидного мужчину в  галсту-
ке и говорят: Юрий Брайдер. "Как же так, -- удивляюсь я,  --
а Чадович мне сказал, что Брайдер -- это жбан с пивом... " В
углу тихо пискнул Чадович  и  споро  выскользнул  за  дверь.
"Сейчас разберемся, кто тут у нас жбан..." --  сказал  Брай-
дер и уверенно-медлительной походкой профессионального  сле-
дователя направился вслед за ним.
   ГОРНОВ: Ага, я Чадовичу этот случай на Фанконе  напомнил,
так он весь конвент бегал за мной и просил не  печатать  про
это в "Страж-Птице".
   БЕРЕЖНОЙ: Сон Брайдера рождает Чадович.
   ЧЕРТКОВ: Хы! Я слышал еще круче. На Волгаконе, после  па-
рохода, Сашу Больныха, совсем больного, сносили  по  сходням
ногами вперед. А лифты в гостинице узкие, как гробы,  и  хо-
дят редко. Больныха с трудом занесли  и  поставили,  и  всей
толпой набились -- не переться же пешком. Отерли пот со лба,
смотрят: Больных стоит на голове. Попытались перевернуть  --
тесно, не получается. Так и ехал до девятого этажа...
   ГОРНОВ: Кстати, о девятом этаже. Про кресло  не  слышали?
На том же Волгаконе. Номер Сидора, народу, как обычно, трех-
литровая банка икры -- ну и под банку, само  собой  соответ-
ствующее. Сидор ругается с Ларионовым.  Синицын  и  Байкалов
сидят в креслах на балконе. Синицын вставляет фэйс в  комна-
ту и говорит: "Хорош ругаться, думать мешаете". Сидор с  Ла-
рионовым делают паузу и продолжают в том же  темпе.  Синицын
вновь встревает: "Не прекратите орать  --  выкину  кресло  с
балкона. В знак протеста!". Сидорович и  Ларионов  оценивают
угрозу, но остановиться не могут.  Ларионову  что,  номер-то
Сидоровича! Может, Синицын и был идеально трезв,  но  угрозу
он выполнил. Огромное желтое мягкое кресло полетело с  девя-
того этажа. Сидорович и Ларионов прекратили ругаться.  Сини-
цын собрался почивать на лаврах, но Сидор его отрезвил  гро-
могласным приказом: "Иди и смотри! И неси!" Синицын с Байка-
ловым пошли. Три часа ночи. Вход в гостиницу  закрыт.  Приш-
лось  будить  вахтершу.  Бабка  удивилась:    "Вам    зачем,
мальчики?" Круглосуточных ларьков тогда еще не  было...  "Да
кресло вот с балкона упало случайно... "
   НИКОЛАЕВ: Помню такое... Утром захожу к Сидору. Он  спит.
В углу сидит непьющий Семецкий и  сосредоточенно  выскребает
из трехлитровой банки черную икру чайной ложкой.  Сидор  от-
крывает глаза, видит такое дело... "Юра, это же не каша!" --
"Конечно, -- скромно отвечает Юра, -- это гораздо вкуснее..."
   ЧЕРТКОВ: Так был же такой анекдот про попа и купчиху!
   НИКОЛАЕВ: Это его уже переиначили  люди  не  из  фэндома,
чтобы реалистичней было.
   БЕРЕЖНОЙ: Кстати, о реализме. Сидит как-то Слава Логинов,
пишет сельскохозяйственную фантастику. И вот есть у  него  в
рассказе тракторист, который по пьяной лавочке трактора  то-
пит в реке. Сидит Логинов и думает: сколько же разрешить ему
тракторов утопить -- два или три? Два вроде маловато, три --
не поверит никто... Женя Лукин  смотрит  на  его  мучения  и
спрашивает: "Слава, а сколько этот мужик на самом деле трак-
торов утопил?" Логинов тяжело вздыхает и говорит:  "Одиннад-
цать... "
   ЧЕРТКОВ: Николаев, я налью себе еще... чаю?
   ГОРНОВ: Не чай он там пьет...
   ЧЕРТКОВ: Ну, кофе. Ну, с коньяком. Ну, забыл я  кофе  на-
лить, ну и что?.. Хватит вам о спальнике, не смешно уже...
   БЕРЕЖНОЙ: Не спаивайте Черткова, ибо человек слаб, а Чер-
тков -- тем более...
   ГОРНОВ: Кстати, о спальнике. Ялта, семинар ВТО.  Глубокая
ночь. Пьяный в сосиску Вершинин бредет по коридору  гостини-
цы. Навстречу ему вываливается из-за поворота бухой в дробо-
дан Вахтангишвили с биллиардным кием в руке, видит  Вершини-
на и вопит: "Лева!" Лева тормозит. "Лева! -- орет Вахтангиш-
вили. -- Лева, я грузин!!!" Лева понимающе кивает. "Лева! --
орет Ираклий, -- Лева, мне нужен боевой конь!!!". Лева  пос-
лушно становится на четвереньки.  Вахтангишвили  садится  на
него верхом и они со страшным грохотом начинают носиться  по
коридору, Вахтангишвили размахивает кием, а Вершинин  громко
ржет. Тут в торце коридора с треском распахивается дверь и в
коридор выскакивает до невозможности возмущенный  и  в  жопу
трезвый автор "Лунной радуги" и лауреат "Аэлиты" Сергей Пав-
лов. "Что здесь происхо..." -- начинает он, видит в  просве-
те коридора силуэт всадника с копьем и столбенеет. Лева  де-
лает боевой разворот на мэтра ВТО,  бьет  копытом,  фыркает.
Ираклий взмахивает кием, кричит "Асс-са!" и дает Леве шенке-
лей. Лева с места в карьер устремляется в атаку. Стук копыт,
пыль, боевые кличи. Павлов застывает в дверях,  не  в  силах
отвести взгляд от приближающегося к нему чудовища.  В  самый
последний момент, когда разъяренный  грузин  уже  готов  был
пригвоздить его кием к стене, Павлов приходит в себя и  зах-
лопывает дверь. Этот случай на него так повлиял, что  больше
он никогда не реагировал на доносящиеся из коридора  по  но-
чам вопли, бросил пить и пишет роман "Алканавты".
   БЕРЕЖНОЙ: Ну, раз уж заговорили об этом деле... Малеевка.
Только что приехавший Коля Чадович заходит в поисках  компа-
нии в какую-то комнату. В комнате  сидят  писатели,  которые
Чадовича в жизни не видели -- и, наверное, не читали.  Смот-
рят вопросительно -- мол, кто такой? Коля осматривает комна-
ту в поисках знакомого лица и видит прикорнувшего  в  уголке
Борю Штерна. "Боря!  --  радостно  говорит  Коля,  --  Боря,
здравствуй!" Боря открывает один глаз, смотрит на Чадовича и
неожиданно спрашивает: "А ты кто такой?" -- "Как?! --  изум-
ляется Чадович. -- Это же я, Коля Чадович!" Штерн  открывает
второй глаз и требовательно произносит:  "Паспорт!"  Чадович
ошарашенно протягивает Штерну свой паспорт. Штерн садится на
кровати, берет паспорт обеими руками, открывает его, читает:
"Пас-порт... " -- и снова отрубается.
   ГОРНОВ: Кстати, о Боре. В Ялте сидят в номере Лукин и Ло-
гинов, читают рукописи. Тишина, благолепие.  Рабочая  обста-
новка. Вдруг дверь с треском распахивается и в комнату  вры-
вается Завгар с пожарным рукавом наперевес. Лукин и  Логинов
с ужасом смотрят на направленный на них  медный  наконечник.
Завгородний, выдержав качаловскую паузу, подает реплику:  "А
как у вас здесь... с пожарной безопасностью?"
   ЧЕРТКОВ: Это вроде того, как Цицаркин в сердцах  закричал
на Семецкого, когда тот ему батарею на  ногу  сбросил:  "Ты,
урод!". А Юра посмотрел на него печальными, пронзительно го-
лубыми глазами и возмутился: "Да ты что, я Толкина вообще не
читал!"
   НИКОЛАЕВ: Как то раз, давно, еще когда Флейшман с Милови-
довым в паре библиографии составляли, а картотека  хранилась
у Миловидова, Боря мне рассказал, что его девушка, дабы поз-
лить Флейшмана, пошутила: "Вот  сожгу  Борину  картотеку!.."
Юра ответил ей предельно серьезно: "Не советую. У нас  длин-
ные руки!". Мы с Борисом Александровичем сидели,  пили  чай,
Боря пожаловался, что Флейшман ему нужен, но никак не встре-
титься, Юра же такой занятой... "С-час," -- заявляю я и  на-
бираю номер Флейшмана. "Юра, -- говорю, -- я у Миловидова, у
него тут по пьянке шкап с карточками  сгорел..."  И  передаю
трубку Боре. Тот мгновенно расплакался  в  аппарат:  "Юра...
такое дело... сгорела... две карточки всего уцелело:  Медве-
дева и Щербакова..." Не успели мы  просмеяться  над  удачной
шуткой, как звонок в дверь: Юра на пороге с побледневшим ли-
цом. Мне было пора домой, я вышел через окно,  благо  первый
этаж.  А  Миловидову  как  раз   хотелось    с    Флейшманом
поговорить...
   ЧЕРТКОВ: По пьяни еще и не такое бывает. На Волгаконе по-
везли избранных (не помню, как попал туда) вместе  с  амери-
канцами в казачий курень. А потом в ресторан, где уже столи-
ки были накрыты. Вот, значит, это самое... В  ресторане  мне
похорошело. Я еще чуть-чуть пообщался по столикам,  вышел  в
сортир и вдруг сообразил, что я американец. Со швейцаром на-
чал по-американски разговаривать... И только когда ехали об-
ратно, вдруг начал сомневаться. Потому что американцы  после
ресторана были какие-то квелые, а я еще вполне боевой.  Сла-
ва богу, бутылку "Старки" купил, так эти гады никак из  гор-
ла пить не хотели. Один только Хоган, да Маккафри еще,  свои
ребята оказались, а остальные -- так, салаги...
   ГОРНОВ: А я то голову ломаю -- что  же  такое  внутренняя
эмиграция?. .
   ЧЕРТКОВ: Николаев, можно еще чаю?

В номере появляется новое действующее лицо, входит ИЗМАЙЛОВ. Все
поворачиваются в его сторону.

   ИЗМАЙЛОВ: Гуси летят...

                    Конец первого акта.

                   (Продолжение следует)