Максим БОРИСОВ
Владислав Крапивин: космология детства
Понятие "детский писатель" и имя Владислава Крапивина живут в нашем сознании в столь тесной связи, что стоит возникнуть одному из них, как тут же возникает и второе... Между тем, нисколько не изменяя своей главной теме, Крапивин, похоже, в наши диковинные времена необратимо превращается из просто детского писателя в писателя для тех странных индивидуумов, которым "всегда двенадцать". Может быть, это даже покажется обидным или противоестественным (трудно вспомнить какого-нибудь иного автора, аудитория которого бы со временем не молодела, а взрослела, ведь Дюма, Вальтер Скотт, Стивенсон и Ефремов писали, вообще говоря, не для детей), но какая-то справедливость в этом всё же есть... Крапивин никогда не был "просто" детским писателем, как не бывает "просто взрослых". Ему всегда дорог был особый тип мальчишки-рыцаря, юного интеллигента, даже мистика, если угодно, из каких бы слоёв общества тот ни происходил и в каких бы временах ни жил.
Собственно, эта важная черта настоящего крапивинского героя проявилась в первых же его рассказах, тепло встреченных тогдашними мэтрами детской прозы и публицистики. И какое-то - весьма непродолжительное - время Крапивин не выходил открыто за границы общепринятых норм, как бы предписываемых педагогическим опытом... Поучая, просвещать - так, кажется? Стремление быть в первых рядах строителей коммунизма, трудовой энтузиазм и политическая сознательность - всё это присутствует на должных местах, как привычный и само собой разумеющийся фон. В любой книжке, писанной для детей, будь она хоть сколь угодно приключенческой и фантастической-сказочной, обязательно должна пребывать этакая незамысловатая мораль, как у Маяковского, "что такое хорошо и что такое плохо". Герой борется с собственной ленью, зазнайством, неблагодарностью, грубостью, невежеством... одерживая, таким образом, в финале победу над собственными недостатками и делая важный шаг на пути к собственному взрослению.
Однако рано или поздно даже самому недогадливому читателю должно было стать ясно, что повести Крапивина - о чём-то другом... Не собирался популярный детский писатель учить подростков нелёгкому искусству взросления. Но и тешить детское самолюбие сказочками о блаженных островах и счастливых детских республиках не собирался.
В его повестях стремительно поселялась тревога. Крапивинские герои восставали против привычного зла, искали правды - своей правды, а не какой-нибудь "взрослой". И были не по-детски беспощадны в этих поисках к самим себе, оставаясь всё же детьми.
По-рыцарски беспощадны. Отсюда - тотальный нонконформизм и тотальная "неуживчивость". "Мальчик со шпагой", "Журавлёнок и молнии", "Колыбельная для брата" и "Трое с площади Карронад" зазвучали как вызов. Посыпались обвинения в том, что Крапивин фактически поощряет и даже инициирует конфликты подростков со школьными горе-педагогами, то есть, играет "не по правилам", держит не ту сторону, что ему-де, взрослому, писателю да к тому же и педагогу, полагалось держать...
Впрочем, во времена Перестройки прежние "поиски правды" посередь "застоя" оказались в чести. Но вскоре вновь стало ясно, что неудобный всем записным идеологам Крапивин не собирается клеймить "детище коммунистов" - пионерскую организацию - и ликовать по поводу торжества рынка и безудержного развития национального самосознания... Тут уж обрушилась тяжёлая кавалерия с совершенно противоположного фланга "взрослой коалиции"...
Между тем из вставных сказок-новелл и лирических "Летящих сказок" выплавляется ядро жёсткой фантастической прозы позднего Крапивина с циклом о Великом Кристалле - этакой сложной системе параллельных взаимопересекающихся пространств, удачно формализующей и сюжетно "узаконившей" весь прежний антураж и милые сердцу Крапивина специфические литературные приёмы и одновременно выступающей в роли очевидного искуса для иного непритязательного читателя. Впрочем, для самого Крапивина, похоже, вся эта "кастанедовщина" ничем большим, чем просто подходящим техническим приёмом, никогда и не являлась... И опять промах - опять Крапивин не хочет потрафить потенциальному массовому потребителю. А настоящего читателя Крапивин влюбил в себя уж окончательно и бесповоротно! Предвестием (и каким!) были ещё трилогии семидесятых и восьмидесятых "В ночь большого прилива" и "Голубятня на жёлтой поляне"... А потом... потом "Выстрел с монитора", "Гуси-гуси га-га-га", "Застава на Якорном поле", "Крик петуха", "Белый шарик Матроса Вильсона", "Лоцман"...
Ещё позже - уже в середине 90-х - "Сказки о рыбаках и рыбках", "Помоги мне в пути..." и "Лето кончится нескоро". К тому же времени относится и издание нескольких Собраний сочинений Крапивина, так толком, кажется, и не завершённых...
Однажды "заболевших" книгами Крапивина манит ни с чем не сравнимая атмосфера добра, дружбы, верности, человеческих привязанностей, честности и чести, заставляющая вспомнить лучшие книги Грина, Сент-Экзюпери и Януша Корчака... Романтика в лучшем смысле этого слова, без всяких там розовых соплей и пошлостей... Но неразумно последовательный Крапивин осмелился напомнить о цене, которую ежедневно нужно платить за эту самую замечательную атмосферу, тот груз беспокойства и строгости, даже беспощадности к себе самому, что нужно нести ежесекундно. А для нормального обывателя он просто непереносим... Сильным можно стать, лишь заступаясь за того, кто ещё слабее. Вот и выходит, что от выписанного раз и навсегда рецепта кого-то просто коробит, вызывает желание объявить этот крапивинский мир фикцией, пустой побрякушкой, немыслимой и ненужной во "взрослой" реальности, а кого-то - закусить губу в печали о потерянном когда-то безвозвратно.
Ушедшее детство - символ абсолютно невозвратимого. Как говаривал питон Каа, скинешь шкуру - назад не влезешь...
Крапивин, конечно, разный...
Кому-то покажется откровением педагогическое "открытие" Командора "Каравеллы" - ребячий коллектив жив лишь при всеобщей заинтересованности в каком-то деле, причём не в том, что "нужно для жизни", а том, что просто нравится, а собственно "для жизни", практически бесполезно, как парусники в уральском городке, шпаги в мире танков и пулемётов и красные галстуки среди супермаркетов.
И "проблема дисциплины" и взаимоуважения если и не снята, то, по крайней мере, переведена совсем в другую плоскость, становится... вот-вот... этой самой "осознанной необходимостью".
Кто-то с удивлением обнаружит в "непритязательных", на первый взгляд повестях Крапивина (сам он даже оговорку в интервью делает, сомневается, он, мол, в собственном профессионализме - это войдя в фонд всемирной детской литературы и будучи признанным и издаваемым во всём мире!) безукоризненный рисунок эмоций, испытываемых героями, удивительно точные наблюдения (особенно в том, что касается ощущений, связанных с детством) и сложные конструктивные приёмы "двоемирия", разрабатываемые в своё время романтиками и Достоевским, отражения происходящего в разных сознаниях. Символизм и замысловатые аллегории, органично вплетённые в ткань вполне реалистического повествования, ненавязчивую систему причудливых "магических" соответствий...
Кто-то отыщет нечто крапивинское и в произведениях многих современных авторов, часто и не задумывавшихся о таком влиянии...
Кто-то поразится убеждённости и горячности Крапивина, отстаивающего идею о примате "изначального" Добра в человеке, ребёнке, проникнется идеей командорского движения и примется строить тот мир, где порядочность, взаимоуважение и гуманизм - не пустой звук...
Кто-то просто найдёт и прочтёт относительно недавние крапивинские повести "Бабушкин внук и его братья", "Тридцать три - нос утри", "Рассекающий пенные гребни", "Битанго" и "Взрыв Генерального штаба"...
...14 октября Владиславу Петровичу Крапивину исполняется шестьдесят - и дай Бог ему здоровья, а нам, читателям, - новых крапивинских книг и умения понять друг друга и своих собственных детей...
© Максим Борисов, 1998 г
