Владислав КРАПИВИН
Пионерско-готический роман, тинейджеры и
"обескураживающие повторы"
(О критике г-на Р.Арбитмана)
О молодом, но подающем надежды
критике Р.Арбитмане я услышал несколько лет
назад на празднике "Аэлита", от любителей
фантастики. Они рассказывали, что вышеупомянутый
знаток фантастического жанра любит по отношению
к моим книгам употреблять выражение
"пионерско-готический роман".
Оговорюсь сразу: г-н Арбитман не
претендует здесь на авторство и приписывает этот
термин критику Андрею Энтелису. Но я ничего
никогда не слышал об А.Энтелисе, а г-н Арбитман
эту полюбившуюся ему формулировку использует
неоднократно. Поэтому претензий к г-ну Энтелису у
меня нет. А к г-ну Арбитману есть.
Впрочем, сначала не было. Само по себе
это выражение — "пионерско-готический
роман" — показалось мне даже остроумным, не
лишённым определённой наблюдательности и вполне
пригодным для "фэновских" тусовок. Или даже
для разового, с юмористическим оттенком,
использования в какой-нибудь рецензии.
Но вслед за достаточно безобидным
зубоскальством, появляется в "Литгазете", в
разделе "Книжное ревю" (18 декабря
1992 года) рецензия г-на Арбитмана, написанная в
таких тонах, словно мы с критиком — личные
враги. А совсем недавно друзья-читатели
принесли мне декабрьский номер журнала
"Детская литература" за прошлый год (журнал,
как водится в наше время, изрядно задержался с
выходом). Там всё тот же, только расширенный,
анализ моих книг (главным образом "Заставы на
Якорном поле"). И тут уж совсем не до юмора.
Прослеживается определённая
тенденция: критик выбрал себе мишень и, судя по
всему, не намерен останавливаться, пока не
изрешетит её или не изничтожит совсем (в
литературном плане, естественно).
Ситуация в нынешней журнальной
критике такова, что заступаться за
"рецензируемого" автора ни у кого нет охоты.
Критик может поливать писателя как угодно.
А тому что делать? Отводить душу в застольных
беседах с приятелями? К сожалению (или к
счастью), у меня не такой характер. Я не могу
(используя выражение того же г-на Арбитмана)
"из спарринг-партнёра превращаться в
боксёрскую "грушу", которую лупить — одно
удовольствие".
Посему я и попросил у журнала
"Уральский следопыт" несколько страниц,
чтобы изложить, что я думаю о воззрениях и
критическом методе упомянутого выше рецензента.
Круг моих читателей и читателей г-на
Арбитмана — это во многих случаях круг именно
"Следопыта". Им и судить.
Начну с того, что сей критик,
выстраивая "батарейную линию" для своих
критических залпов, весьма вольно обращается с
фактами. Он, касаясь моей творческой биографии,
считает нужным проинформировать читателя
(словно читатель совсем уж несведущ), что я
вначале сосредоточивал своё творчество на
"школьных" повестях, написанных в
реалистическом ключе, а затем переключился на
фантастику, используя при этом прежние
"полюбившиеся схемы".
К сведению г-на Арбитмана, я никогда
не менял жанры. Не переходил от реализма к
фантастике и наоборот. Они в моей литературной
работе были постоянно сплетены, как два успешно
помогающих друг другу метода. Ещё в студенческие
годы я написал свой первый сборник рассказов
"Рейс "Ориона""(вполне реалистический,
о школьниках того времени) и тогда же, в
1961 году — первую фантастическую повесть:
"Я иду встречать брата". Я сочинял её в те
дни, когда следовало готовиться к госэкзамену по
истории КПСС. Это стоило мне "тройки" в
дипломе по означенному предмету, но переведённая
вскоре на разные языки моя маленькая повесть в
какой-то степени компенсировала мне сознание
моей марксистско-ленинской неполноценности.
Но это так, к слову...
Взяв одну из моих библиографий (они
есть в библиотеках), г-н Арбитман мог бы
убедиться, что мои "школьные" произведения
всегда равномерно чередуются с книжками
фантастического жанра (а порой эти жанры там даже
сплетаются). И тут нет ничего странного, потому
что тема и в тех, и в других (в этом г-н Арбитман
прав) — одна. Это — положение детей в нынешнем
неспокойном, жестоком, неприспособленном для
нормального детства мире. Это ответственность (а
чаще безответственность) взрослых за детей.
Это — право ребёнка на свою жизнь, в которой
есть дом, семья, друзья, радости,
безопасность — право, которое, увы, далеко не
всегда осуществляется.
Именно данным вопросам посвящено
большинство моих книг — и реалистических, и
фантастических. И к фантастике я прибегаю не
для того, чтобы более лихо закрутить сюжет или
поразить читателя необычностью ситуаций, а в тех
случаях, когда приёмы этого жанра помогают мне
более ярко освещать всё те же проблемы:
неприкаянность детей и преступное равнодушие
взрослых.
Тема эта, к сожалению, не стареет, лишь
обостряется. И оставлять её я не считаю себя
вправе. Это моя тема. И если это значит,
что "Крапивин пишет всё одну и ту же вещь", то
и слава Богу. Такое обвинение, кстати,
предъявлялось писателям и покрупнее меня, в том
числе классикам. И ничего, выжили они, несмотря
на старания критиков.
Стиль и аргументация
критика Р.Арбитмана могли бы послужить темой
для отдельной статьи. Вынужден прибегнуть к
объёмному цитированию (не все ведь читают журнал
"Детская литература").
"Писатель взял за основу схему,
согласно которой подростки были изначально
честнее, порядочнее, самоотверженнее учителей,
родителей и прочих взрослых, — в лучшем случае,
людей ограниченных и недалёких, а в худшем —
хитрых и своекорыстных монстров. Пока
"взрослый мир" прозябал в грехе, "младший
мир", наполнив всевозможные
военно-патриотические клубы, готовился к битвам
за справедливость. Уже в этих повестях
"пионерская" экзальтация всех этих
"мальчиков со шпагами", этаких ясноглазых
буршей, уверенных непоколебимо, что "добро
должно быть с кулаками" — вызывала известные
сомнения".
Смешанные чувства вызывают эти строки.
С одной стороны — этакий полузабытый
холодок между лопаток, с другой — ностальгию
по временам молодости, когда "минпросовские
дамы" и авторы многочисленных анонимок
клеймили меня за "противопоставление детей
взрослым" и "подрыв устоев социалистической
педагогики". Недалеко от них ушли и "критики
весьма консервативного толка (вроде
Ал.Разумихина), с которыми солидаризоваться было
как-то неловко". (Слова Р.Арбитмана.)
Напрасно г-н Арбитман застенчиво
отгораживается от критика Ал.Разумихина. Они во
много едины: и в необъяснимой ненависти к
писателю В. Крапивину, и в умении передёргивать
факты, и в своём страхе перед детьми, как перед
реальной социальной данностью; и в чисто
публицистическом методе — написать хлёсткую
статью, а потом, слегка её переделывая, вставлять
из издания в издание...
Вернёмся к цитате. Для г-на Арбитмана,
очевидно, является сомнительной и пугающей
новостью тот факт, что подростки "изначально
(курсив мой — В.К.) честнее, порядочнее,
самоотверженнее... взрослых". Но это
объективная — не только социальная, а даже и
биологическая истина. Дети действительно
рождаются неиспорченными, искренними
существами, они во многих отношениях чище
взрослых. Беда только, что в то же время они —
наивнее, беспомощнее и неопытнее своих родителей
и наставников. Потом уже, постепенно, взрослый
мир переделывает их по своим законам — одних
раньше, других позже. Столкновение детского
бескорыстия и взрослого прагматизма — это
драма многих поколений.
Я даже готов допустить, что и Рома
Арбитман в детские годы был уверен, что писать
неправду нехорошо, и лишь позже пришёл к иной,
более "профессиональной" точке зрения.
С этой его точки зрения, теперь
объективно получается, что писатель,
подчёркивающий в детях изначальную нравственную
чистоту, совершает чуть ли не зловредный
поступок.
Снова вспомним
цитату: "..."младший мир", наполнив
всевозможные военно-спортивные клубы, готовился
к борьбе за справедливость".
Дилетантизм — опасная вещь.
Он может поставить автора в нелепое положение.
Если уж у г-на Арбитмана возникло желание
характеризовать детское и подростковое движение
60-80-х годов, критик должен был бы узнать о нём
побольше.
В военно-спортивных клубах не
готовились к борьбе за справедливость. Они были
(в большинстве своём) отрадой официальной
педагогики, отставников-ветеранов, региональных
властей и обкомов комсомола. Там учили
маршировать и отрабатывать приёмы, которые потом
успешно применялись в Афганистане, в горячих
точках, а порой и в общении с интеллигенцией.
Готовились к борьбе за справедливость
(и не только готовились — боролись) в иных
объединениях. Было коммунарское движение, лагерь
"Орлёнок", были (и есть — несмотря ни на
что!) внешкольные отряды вроде
"Каравеллы" или "Эспады" из нелюбимого
критиком романа "Мальчик со шпагой". Были
организации вожатых и молодых педагогов, где
признавалось (о, кощунство!), что ребёнок —
полноценная личность. Из этих движений
родилась знаменитая педагогика сотрудничества,
которая наконец лишила советскую
государственную школу монополии над умами и
душами юного поколения.
Эти объединения и отряды помогли
отстоять справедливость во многих и многих
конкретных случаях (каждый — сюжет для книги),
выправить и защитить множество ребячьих судеб.
И "мальчики со шпагами", как они описаны в
неприемлемых для Р.Арбитмана книгах —
независимо от того, фантастика это или нет —
были совершенно реальными личностями. Потому и
полюбились читателям. А вовсе не потому, что
автор проповедовал идею, "польстившую
самолюбию тинейджеров".
К сведению г-на Арбитмана, никаких
"тинейджеров" тогда не было. Да и сейчас
среди подрастающего поколения встречаются не
только они, но и нормальные дети и подростки.
Критик может возразить, что, используя термин
"тинейджеры", он имел в виду чисто
возрастную категорию. Однако здесь чудится
лукавство. Литератор не может не быть чутким к
слову, не может не ощущать, что в этом новомодном,
полюбившемся молодым критикам и социологам
словечке заключена характеристика
определённого социального стереотипа.
"Тинейджер" в нашем обществе — это
порождение нескольких последних лет, нашего
равнодушного к детям времени. Этакое жующее
заграничную жвачку создание, чьи мысли сводятся
к "адидасовским" шмоткам, а постижение
искусства застыло на уровне разноцветных пивных
банок и кассет с мордобойно-сексуальными
триллерами.
При всей распространённости
"тинейджеров", это всё же не единственный
портрет нынешнего школьного поколения.
К счастью, существуют ещё обычные мальчишки и
девчонки, для которых "пионерская
экзальтация" (то есть нормальные человеческие
отношения: бескорыстная дружба, верность слову,
стремление защитить слабого, вступиться за
правду — а отнюдь не пропаганда
большевистских лозунгов), вопреки утверждению
критика, не стала архаикой. Свидетельство
тому — письма моих читателей, которые
огорчают меня одним — я не в состоянии
ответить на всё (за что, пользуясь случаем, и
прошу у авторов этих писем прощения).
Именно для этих ребят, а не для
"тинейджеров" (которые, к сожалению, всё
равно ничего не читают) я и пишу свои книги.
И, взявшись за эту статью, заступаюсь прежде
всего за них, своих читателей, а не за себя.
Кстати, г-н Арбитман прав, у этих ребят
действительно ясные глаза. Критик мог бы (видимо
к неудовольствию для себя) убедиться в этом,
встретившись с ними. С теми, кто любит книги,
музыку, природу, свой дом, родителей, друзей.
А не только жевательную резинку, компьютерные
игры и рок-ритмы. Ясность взгляда у ребёнка и
подростка — это свидетельство определённого
духовного потенциала. Как ни бьётся наше
взрослое общество над искоренением оного и
превращением детей в поголовных
"тинейджеров", потенциал этот кое у кого ещё
сохраняется.
Но вот "буршами" этих
ясноглазых мальчиков г-н Арбитман называет зря.
Это или от филологической некомпетентности, или
от стремления к чрезмерной образности.
"Бурш"- чисто немецкое понятие.
От Bursche", что означает "парень",
"малый", "слуга",
"ученик-подмастерье", "студент" в конце
концов. Именно немецких студентов старого
времени, этаких кряжистых недорослей,
забияк-дуэлянтов и любителей пива было принято
именовать буршами. Чистота души и ясность
взгляда, увы, не были их основополагающими
признаками.
Конечно, г-н Арбитман может разъяснить,
что употребил это слово в переносном смысле.
Но в каком? Может быть, имеется в виду излишняя
агрессивность моих героев, их постоянное
стремление к конфликтам?
Но, к сожалению, общая драма близких
мне по духу ребят (и "книжных", и живых) как
раз в том, что они вовсе не хотят конфликтов.
И никогда не начинают первыми. И Серёжа
Каховский, и Кирилл Векшин из "Колыбельной для
брата", и маленький художник Валька Бегунов из
ранней повести "Валькины друзья и паруса", и
мальчишки из повестей-сказок хотят жить
нормально: играть в свои ребячьи игры, дружить со
сверстниками, читать книжки и вечером
возвращаться домой, где их ждёт мама. Они
вступают в конфликты вынужденно, когда
окружающий мир заставляет их делать это. Они
лезут в драку лишь тогда, когда уже совершенно
необходимо защищать себя, друга, всё, что любят.
И своё достоинство (до сих пор сохранилось кое
у кого такое "архаическое" понятие), потерять
которое они, в отличие от "тинейджеров",
страшатся пуще всего. И они дерутся —
подчас неумело, беспомощно, преодолевая страх и
отвращение к насилию. И уж меньше всего,
вопреки утверждению г-на Арбитмана, эти дети
уповают на то, что "добро должно быть с
кулаками"(очевидно, критик весьма
поверхностно знакомился с текстами).
Вынужден процитировать себя. Один из
главных "мальчиков со шпагой", в повести
"Колыбельная для брата", разговаривая с
директоршей школы, высказывается по этому поводу
однозначно.
Директорша многомудро поучает своего
питомца:
"- А ты слышал такие стихи?
"Добро должно быть с кулаками..."?
- Слышал, — сказал Кирилл. — Но здесь же
школа, а не секция бокса".
Так кто же проповедует
"кулачное" добро? Дети или взрослые?
Лукавит Р.Арбитман и тогда,
когда — вслед за теми же "минпросовскими
дамами" — обвиняет автора в
противопоставлении мира детей миру взрослых.
Конечно, критику удобно утверждать, что в книгах
Крапивина хорошие взрослые — исключение.
Такое же, как и плохие дети. Он, видимо, не
учитывает, что читатели тоже знают эти книги, и
знают неплохо. И видят, что в них немало
замечательных отцов и матерей, и педагогов,
которые готовы жизнь положить за ребятишек.
И что в повестях о "Великом Кристалле",
которые критик бомбардирует с особым
энтузиазмом, среди положительных взрослых не
только Корнелий Глас и "резвящиеся
доктора-профессора" (я так и не понял, кто это),
но и капитан Красс, разрывающийся между воинским
долгом и необходимостью помочь мальчишке, и
священник, погибший при защите детей от тамошних
"сил правопорядка"; и отец Витьки Мохова; и
хозяин таверны Кир, ежедневно рискующий жизнью
ради спасения незнакомых людей... Кстати, и
бургомистр Биркенштакк далеко не злодей: он
по-своему болеет за жителей города, поэтому и
высылает "опасного" мальчишку.
С другой стороны, где
"преимущества юного возраста", которые
писатель якобы "возвёл в абсолют"? Разве
только упомянутые критиком "Садовые
тролики" пребывают среди юных персонажей
негативного плана?
Разве не травит целый класс во главе с
негодяем Пальчиком маленького Корнелия Гласа?
Разве сам этот юный Корнелий — положительное
дитя? Разве в окружении Галиена Тукка нет вредных
мальчишек?.. И разве Кирилла Векшина не
избивают его сверстники-уголовники? И разве
маленький Стаська не предаёт Серёжу Каховского?
С туманной многозначительностью г-н
Арбитман сообщает: "Однако когда В. Крапивин,
наконец, отдал предпочтение жанру фантастики,
полностью переключился на "параллельные
миры", даже самые доброжелательные читатели
стали понимать, что здесь не всё так просто и не
всё так однозначно, как казалось прежде. Всё куда
серьёзнее".
Что стали понимать "самые
доброжелательные читатели"? Они понимают, г-н
Арбитман — тоже, а я — нет. Что "всё куда
серьёзнее"?
Аж холодок по коже, как при чтении
критиков ждановской эпохи. Что такое я написал?
Поведут "куда следует" или ограничатся
моральной проработкой?
Но в одном смысле, действительно
"всё не так просто, как прежде". Потому что в
фантастических повестях о Кристалле я
постарался поднять тему о беззащитности (не
исключительности, не агрессивности, а именно
беззащитности) детей с аномальными
способностями и особыми талантами. Ибо, несмотря
на умение окружать себя силовым полем и уходить в
иные пространства, они не защищены от социальной
косности и от жестокостей окружающего мира.
Их дар — не только их достояние, но в то же
время их трагедия.
И эта тема — не из одной лишь
области фантастики. Мало ли примеров, когда
необычный талант ребёнка вызывал неприятие и
служил причиной всяких бед? Вся наша педагогика
до последнего времени была основана на
стремлении заставить школьника быть как все,
"не высовываться".
Способность уйти в иномир не заменит
ребёнку родной дом, любящих отца и мать. А у
каждого они есть сейчас?
Если критик считает возвращение к этой
теме "обескураживающими повторами", пусть
вновь оттачивает перо — от этих проблем я не
отступлю.
Обидно только, что всячески изничтожая
ненавистного ему Крапивина (а заодно и
подвернувшегося под руку начинающего
литератора И.Тяглова), критик в сферу своего
негодования втягивает совсем ни в чём не
виноватых писателей. Ну, за что он обозвал старых
наших фантастов (которых любили и любят миллионы
читателей) Г.Гребнева и Н.Трублаини
авторами "чекистско-фантастических
романов"? А маленького Павлика из
знаменитой "Тайны двух океанов" фактически
возвёл в ранг нештатного агента НКВД.
Подумать только, Павлик помог
разоблачить шпиона Горелова! Как он смел,
мальчишка! Ну и что же, что Горелов враг?! Всё
равно он — взрослый.
По мнению некоторых блюстителей
педагогических норм, дети никогда не должны ни в
чём подозревать взрослых и, тем более, вступать с
ними в противоборство. Или, по крайней мере,
должны сначала спросить разрешения у мамы, у
классной руководительницы. А может быть, у
критиков, всегда знающих, как должны вести себя в
книжках юные герои?
Именно такой этики, если верить г-ну
Арбитману, должны придерживаться дети в
литературе и в жизни. И писатели, разумеется...
А должны ли придерживаться в своих
работах каких-то этических норм сами критики?
Укладывается ли, например, в рамки этих
норм такой факт, когда критик берётся оценивать у
писателя ещё не вышедшее собрание сочинений?
Ругая параллельно В. Крапивина и
неполюбившегося И.Тяглова, г-н Арбитман
сообщает:
"...у Крапивина было, что
пародировать: эпигон просто довёл до абсурда
реальные тенденции. Боюсь, что ту же роль
увеличительного стекла в скором времени сыграет
и собрание сочинений самого Владислава
Крапивина (когда пишутся эти строки, первый том
уже вышел, на подходе следующие). Собранные
вместе, его фантастические романы и повести дают
основание для вывода, что Крапивин уже давным-давно пишет одну единственную вещь..."
Поскольку первый том к тому времени
уже вышел, г-н Арбитман мог бы в него заглянуть.
А заглянув, мог убедиться, что "основания
для вывода" нет. Ибо в собрание вошли далеко не
все мои фантастические вещи. А из тех, что
вызывают наибольшее негодование критика, нет ни
одной. Не потому, конечно, что я испугался
негодования, а чисто по техническо-издательским
причинам. Право же, следует напомнить г-ну
рецензенту, что, прежде, чем писать, надо всё-таки
познакомиться с объектом своей критики.
Если бы г-н Арбитман более внимательно
читал критикуемые тексты, он мог бы заметить, что
и в повести И.Тяглова "Круги
магистра" далеко не всё — "эпигонство".
Есть там немало и оригинальных моментов,
присущих лишь этому автору. А что касается
подражания... Но Р.Арбитман, говорят, неплохо
знает современную фантастику, и в этом случае ему
должно быть ведомо, что среди молодых авторов не
только у И.Тяглова можно заметить подражание
книгам писателей более старшего поколения.
Хорошо это или плохо — отдельная тема.
Но возникает вопрос: почему именно "Круги
магистра" столь рассердили критика?
Уверен — дело не в литературном уровне. Просто
там рецензент усмотрел ту же "опасную
тенденцию": дети посмели выступить против
взрослых. Караул!
А вот, например,
повесть С.Лукьяненко "Рыцари сорока
островов", где подражаний можно встретить не
меньше, не вызывает у критика негативных эмоций.
Почему? Наверное, дело в том, что в книге
Лукьяненко есть своя "оригинальность": там
подростки не воюют со взрослыми, вместе этого они
старательно уничтожают друг друга. Это ничего,
это пожалуйста, лишь бы не трогали старшее
поколение. В конце концов, чем меньше
подростков, тем меньше проблем — для
взрослых...
Желание покрепче отхлестать
ненавистного автора заставляет г-на критика
обвинить его не только в чисто литературной
неполноценности, но и в идеологической
ущербности.
В конце своей статьи "Слезинка
замученного взрослого" Р.Арбитман приходит
уже к прямой фальсификации фактов. Он доводит
до всеобщего сведения, что извечная тяга к
справедливости, свойственная молодому
поколению, потихоньку используется разного рода
"гуру" возрастом постарше ("красными",
"чёрными", "коричневыми"). И далее:
"Не случайно ведь небезызвестный Карем Раш
создавал свой подростковый клуб в Новосибирске
(тот самый клуб, где тинейджеры должны были
учиться пришивать чистые воротнички, палить в
супостата и с восторгом замирать на церемонии
воинского построения) с оглядкой на
"Каравеллу" В. Крапивина в Екатеринбурге;
правда, став, как и И.Тяглов в прозе, не
копиистом, а, скорее, пародистом".
Ну, хоть стой, хоть падай! Откуда г-ну
Арбитману пришло в голову, что К.Раш, создавая
"Викторию", оглядывался на "Каравеллу"?
Да ещё и пародировал её! Мы в те годы и не
слышали друг о друге! И никогда в жизни друг у
друга не бывали. Уже много позже в
"Каравелле" узнали из газет, что есть,
оказывается, в Новосибирске фехтовальный клуб
"Виктория". А "Виктория", возможно,
смогла кое-что прочитать о "Каравелле".
С какой стати Карем Раш — человек
совершенно самостоятельный в суждениях и с
твёрдым характером — стал бы оглядываться на
какую-то чужую организацию и тем более
пародировать её?
И вообще, что одинакового у
"Виктории" и "Каравеллы", кроме
фехтовальной специализации? И что г-н Арбитман
может знать об этих объединениях? Сколько лет
было Роме Арбитману, когда они создавались?
Я совершенно не разделяю
педагогических и политических воззрений г-на
Раша, однако должен сказать следующее. Всё, что я
впоследствии узнал о "Виктории", не даёт
никаких оснований утверждать, что там учили
"палить в супостата". Там учили спортивному
фехтованию, рыцарским понятиям о чести и
товариществе, уважению к противнику. Если, к тому
же, учили пришивать воротнички, то, право же, в
этом нет ничего безнравственного. Так же, как и в
"восторженном замирании при церемонии
воинского построения" — если это замирание
вызвано не казарменной муштрой, а ощущением
товарищеского локтя и гордостью за свой флаг.
У г-на Арбитмана немалая
способность смешивать правду с неправдой и
валить всё в одну тарелку. Так сказать, крошить в
один салат ананас и редьку. И потом всё это
обливать соусом негативизма. Глядишь, под таким
общим соусом читатель проглотит всё подряд, не
различая, где горькое, где солёное.
Возникает такой вопрос: к "гуру"
какого цвета относит г-н Арбитман меня с моей
"Каравеллой" (которой я, правда, уже
несколько лет не руковожу). Что он может сказать
нового?
Может быть, я "красный"? В этом
уже обвиняли. За то, что дети по-прежнему носят
красные галстуки — символ алого корабельного
паруса кливера (а не большевистского триединства
поколений, как это трактовали официальные
цековские документы).
Может быть, я "чёрный"? Было и это.
Меня и детей клеймили за чёрные морские
рубашки — многолетнюю форму
"Каравеллы"(естественно, души наши и помыслы
обвиняя в той же черноте).
Или я "коричневый"? Тоже не ново.
Во многих "телегах", направляемых в
парторганы — анонимных и подписанных
бдительной "общественностью" — я и мой отряд
не раз обрисовывались как носители фашистских
идей. На том основании, что дети спорят не
только с "простыми" взрослыми, но даже и со
взрослыми обладателями партбилетов.
Так что, ступая на этот путь и переходя
от жанра чисто литературной статьи к жанру
политического доноса, г-н критик не делает
никаких открытий. Всё это было, было, было...
Г-н Арбитман неправ, утверждая, что я
"полностью переключился на "параллельные
миры"". Проявив хотя бы минимум
профессионального любопытства, критик мог бы
установить, что параллельно с фантастическими
произведениями последнего времени (которые
вызывают особое неприятие рецензента), я успел
написать два вполне реалистических романа из
жизни современных школьников и несколько
повестей.
Другое дело, что там опять
"обескураживающие повторы", в которых
упрекает меня г-н Арбитман. Снова мальчики и
девочки оказываются беззащитными перед лицом
нынешнего взрослого мира. Бывает, что их
третируют педагоги, избивает милиция и даже
предают родители. И дети, чтобы выжить,
вынуждены огрызаться.
"Обескураживающие повторы" — это
лишь отражение повторов нашей реальности. Чтобы
убедиться, достаточно посмотреть вечерние
выпуски новостей — с детьми, искалеченными и
убитыми в "горячих точках", где их папы
самозабвенно отводят душу во взрослой игре
"Зарнице". Или почитать в газетах, как
спившиеся мамы продают по дешёвке своих малышей
незнакомым людям. Или о замерзающих от нехватки
топлива школах. Или о детских садах, отданных под
коммерческие офисы. Или поинтересоваться,
сколько ребятишек ежедневно пропадает без вести.
Иногда их находят живыми. Иногда — мёртвыми,
замученными очередной, словно из преисподней
объявившейся нелюдью. Иногда не находят совсем.
Можно просто пройтись по улицам,
посмотреть на маленьких нищих и на замурзаных
пацанят, которые за коммерческими ларьками
облизывают грязные обёртки "сникерсов" и
допивают капли газировки из брошенных
пластиковых бутылок.
Можно посмотреть передачи и почитать
корреспонденцию о нравах в интернатах, детдомах
и спецшколах.
Можно поинтересоваться, сколько в
стране безнадзорных детей и как растёт
подростковая преступность.
Дети сами в этом виноваты, да? Г-н
Арбитман недоволен, что "в "Выстреле с
монитора" бессердечные старшие выгоняют
пацана из города, в повести "Гуси-гуси,
га-га-га..." ребят, ни в чём не повинных, сажают в
колонию, жестоко издеваются над ними, в
"Заставе на Якорном поле" мальчика, ради
научных экспериментов (не ради этого, а ради
политических целей, г-н рецензент! — В.К.),
лишают дома и мамы".
Если бы всё это происходило только в
фантастических книжках...
В принципе я готов принять термин
"пионерско-готический роман". Пожалуйста.
"Пионерский" — потому что, в отличие от г-на
Арбитмана, я не считаю архаикой те человеческие
ценности, которые воспитывались (и
воспитываются) у ребят в отрядах типа
"Каравеллы". Я даже убеждён, что эти
ценности пригодятся для возрождения России.
И возрождать её будут не те, кто ходит сейчас в
"тинейджерах"с пузырями импортной жвачки на
губах... А "готический" — это тоже
соответствует. Страшного нам хватает. Беда
только, что этим страхам далеко до нашей
реальности, в которой взрослые дяди, занятые
политическими баталиями, напрочь забыли, что
будущее невозможно без заботы о новом
поколении...
Именно о таких "дядях" говорит
мальчик Галиен Тукк в моей повести (но не с
гордостью, как утверждает г-н Арбитман, а с
усталостью измучившегося ребёнка): "Я
мальчик... На мужчин я насмотрелся в эти дни, ну
их к чёрту. Они и предать могут, и убить
беззащитного... И нечего меня сравнивать с
мужчинами. Тоже мне похвала..."
Существует скорбный список подростков
и юношей, погибших на улицах Москвы в октябрьские
дни 1993 года. Они были без оружия. Они не хотели
воевать. На улицы их привело то ли ребячье
любопытство, то ли желание понять причины
взрослого безумия. По ним стреляли. Мужчины...
Четыре совсем молодых человека,
выпускники отряда "Каравелла", в последние
годы погибли от рук бандитов (или наёмных убийц,
поди разберись).
Помня о них, я не могу в своих книгах
удержаться от "обескураживающих повторов".
Это "повторение", увы, диктуется жизнью.
И писать об этом я считаю своим делом.
Ну, а дело г-на Арбитмана — писать
рецензии, это естественно. И он их, видимо,
будет писать дальше, ибо выполняет социальный
заказ. Выполняет, может быть, неосознанно, сам не
понимая этого. Но объективно — это именно
социальный заказ: от того "взрослого
общества", к которому, судя по всему,
принадлежит и сам г-н Арбитман.
В этом обществе живёт страх.
Возможно, бессознательный, интуитивный, но страх.
Перед тем поколением, которое вырастет и спросит
у старших: "Что же вы это сделали с нами,
господа? И до чего довели страну!"
Не все ведь растут
"тинейджерами" и вырастают "крутыми
мужчинами", для которых "баксы" и
"мерседесы" — смысл бытия. Будут и те, кто
спросят.
("Уральский следопыт", № 8,
1994 г.)
© Владислав Крапивин, 1994 г
