7. Аутотренинг иттов
...— и когда они поймут, что секрет в темпоральной направленности кольца...
— Понять — не значит справиться...
— Справятся и с этим, уж коли сделали заставу. И превратят тамбур в туннель. А точнее, в проходной двор...
— Тише, прошу вас...
— Тише или громче, какая разница... Вы говорили, там пустыня, редкие поселки на уровне позапрошлого века и всего несколько сотен людей, нет ни одного инженера. А они вон что отгрохали.
— Всегда можно ошибиться, если имеешь дело с Сопредельем...
— Это верно. А мальчик вот не ошибся. Ухватили в последний миг. И какой ценой! Генеральная блокада ради одного мальчишки...
— Тсс...
— Да бросьте вы!..
— Мне показалось, что он пошевелился.
— Это осела подушка... И потом, что он поймет, если даже услышит?
— Но вы уверены, что все-таки не услышит?
— До утра он будет спать как убитый. Это даже не сон, а кома. Вернее, состояние, близкое к ней... А в потолке к тому же гипноизлучатель...
"Фиг вам, а не излучатель, доктор Клан... Воины-итты не теряют сознания надолго. Они могут лежать, как окоченевшие на песке трупы, но слышат всё, и голова у них ясная..."
— ...Сам готов свалиться как мертвый. Я истратил энергии, наверное, не меньше, чем все наши накопители...
— ...Которые теперь пусты.
— Теперь это не страшно. По крайней мере некоторое время. Мы поставили заслон.
— Надолго ли...
— На третьи сутки грань выйдет из меридиана. До следующего цикла у нас полгода.
— И вы уверены, что сумеем накопить энергию?
— Правительство поможет. У нас там свои люди.
— Есть свои, а есть и...
— Ну, ей-богу же, доктор, ваш скепсис хорош, но в разумных дозах.
— Это не скепсис, любезный Кантор. Уже не скепсис... Боюсь, что это общее фундаментальное неверие.
— Вы сошли с ума...
— Благодарю.
— Но в конце концов... капитан-резидент Клан! Вас тем не менее никто не освобождал от выполнения обязанностей.
— А я и не уклоняюсь, как видите, любезный консул...
"Кто? Святые Хранители, кто?!"
— ...Не уклоняюсь. Но смысл?.. И вам ни разу в вашу безусловно талантливую голову не приходила мысль, что Идея порочна изначально?
— Нет! Не приходила! Такая мысль несовместима с командорским обетом, который мы все давали и нарушение которого...
— Ну, давали, давали... Обет прекрасен, Идея благородна — Всеобщая Гармония Мира... А почему мы приняли на себя роль носителей абсолютной истины? Почему Гармония в нашем понимании должна быть Гармонией, приемлемой для всех?
— С точки зрения бронтозавра или каннибала с Пальмовых островов, она, безусловно, смотрится иначе...
— Не ящеры и не каннибалы восстают против глобальных экспериментов. Помните идеологов Мыслящей Галактики? Как начался их крах... Кстати, тоже на Полуострове, хотя и не похожем на наш. И... о Господи... раньше-то как-то и не думал: первым поднялся лицей. А уж потом пошло по меридиану...
— Если делать столь наивные сопоставления... Вы устали, доктор.
— Не надо так, мон женераль. Я врач, гуманитарий, штатский человек, но тоже офицер общины и...
— Все мы гуманитарии...
— ...и позволяю себе уставать не больше других. Но мое офицерство, надеюсь, не лишает меня права анализировать ситуацию?
— Анализируйте, ради всех святых. Но при чем здесь эти... с Мыслящей Галактикой? Они были даже не люди.
— Ну ладно! А Западная Федерация? Ближайшее Сопределье... Крах машинной системы никому ничего не доказал?
— Работа громадна, доктор. А слепых случайностей масса...
— Это не случайности. По крайней мере, есть одна закономерность: первыми поднимаются дети. Существа с незамутненной психикой и не растерявшие бескорыстных чувств. И как правило, ничего с ними нельзя сделать.
— Но мы ничего и не делаем с ними! Там с ними воевали, а мы — наоборот.
— А мы воюем с их родителями. Вышвыриваем их в сопредельные резервации и... чем это лучше убийства?
— Не говорите глупостей! Убийство несовместимо с постулатами командорства... Тем более что нельзя исключать гипотезу о реальности некротического поля, дающего вспышку в момент гибели. Чуткие нервы наших вундеркиндов могут уловить ее...
— Но мы все равно внушаем детям, что родителей нет...
— Это не одно и то же... И кто виноват, что такова природа?
— При чем здесь природа?
— Я имею в виду, что свойства таких детей активизируются именно при ощущении некомфортности, одиночества. Видимо, это защитная реакция детства... А в привычной жизни, при родительской ласке эти таланты обычно спят.
— Ну да, мутанты на почве сиротства... Господи, и я, врач, оказался соучастником. Да если бы...
— Но это в их же интересах! Выросшие, с окрепшими способностями творить необычайное, они станут вершителями судеб Мира!
— Или рычагами тех, кто хочет этим Миром вертеть?
— Что с вами, доктор? Вы кого имеете в виду?
— Да не вас. Вы все-таки лишь консул...
— Но подозревать высших командоров... И потом, почему вы решили, что наши мальчики, когда вырастут, позволят себе стать чьими-то рычагами? С их-то способностями!
— Несмотря на способности, мальчики ущербны... Да, не удивляйтесь. Мы растим экстрасенсов и гигантов телекинеза, надеемся открыть среди них суперталантов, умеющих шагать через грани и бороться с темпоральным потоком...
— Кажется, уже открыли одного. На свою голову...
— Да... Пичкаем мальчика науками и категориями морали, а сами украли у него главное: дом и маму...
"Мама!"
"Ежики... Тихо, Ежики, тихо, родной. Иначе это просто опасно..."
"Я — тихо... Только давит, наваливается сон. Видно, все-таки это излучатель..."
Итты от колючих лучей космоса закрывались медными плоскими щитами. Жесткое дыхание звездного неба бессильно перед заговоренным металлом... Нет щита? Есть монетка в нагрудном кармане капитанки. Она растет, превращается в тяжелый диск, давит на грудь... Ничего, зато — щит... Хранитель Итан, спаси мальчика Ежики, спаси от врагов, как спас тебя от копья твой братишка... Помоги все услышать и понять...
— ...Нарушаем самый естественный закон: привязанность к матери. И природа все равно отомстит нам за нарушение естества.
— Она давно уже мстит. Не нам, а человечеству... Естество, извечный закон! Что же тогда, любезный доктор, тысячи матерей бросают детей, спихивая их в приюты, благотворительным общинам и электронным нянькам? А отцов вообще не сыщешь... Кто ломает установки природы?
— Бросают, да... А дети с этим смириться не могут. Значит, закон все же есть.
— Закон развивается, как и все на свете. Будущим детям нужны не родители, а наставники. И мы призваны нести этот крест. Вы добровольно приняли заповеди Командора и...
— А что общего у этих заповедей с нашими методами? Первый Командор дал сжечь себя, чтобы спасти для детей их матерей-заложниц... Элиот Красс парусником таранил стальной броненосец, чтобы тот не разрушил мирные дома на побережье...
— Красс не был командором в полном смысле. И кроме того, он сам увел мальчишку из семьи, заменив ему отца и мать. Как мы...
— Отнюдь не "как мы". Он хотел вернуть мальчика домой, но Реттерхальма уже не было... А капитан Глас! Его изрешетили на шоссе за то, что он вернул десятилетнему мальчику родителей! Жив он остался чудом...
— Но он авантюрист, а никакой не капитан! Бывший клерк, свихнувшийся на дешевых киносериях! А его "Белые гуси" давно порвали с командорством.
— Сами они так не считают... Тут как смотреть: они порвали или мы?
— Они отрицают генеральный тезис!
— Тезис о том, что главная задача командоров — спасать особо одаренных детей? Глас просто вернул тезису изначальный смысл: надо спасать страдающих. Так и делал Первый Командор... А то, что у обиженных судьбой детей чаще бывают яркие вспышки нервных сил, это уже второй вопрос...
— Гм... Прежний Командорский круг объявил бы ваши взгляды ересью...
— На костер доктора Клана!
— Не те времена... Однако с чего вдруг... такой поворот в ваших взглядах?
— Не вдруг... хотя и на старости лет. Я вечный холостяк, милый Кантор, а в детстве с младенчества жил у чужих людей или в казарме... К тому же я хирург, а милосердие хирурга — штука суровая, не до сантиментов. Тем не менее человеческое когда-нибудь все равно прорастает... Впрочем, не у каждого, наверно...
— Хотите сказать, что я этой опасности лишен?.. А между прочим, вы видели, что я чуть не схватил сердечный приступ из-за мальчишки.
— Из-за страха, что он уйдет...
— Это вы зря. Я искренне привязан к нему.
— Возможно... Возможно, вы к нему привязаны по-своему...
"Кантор-то? Смешно даже..."
И стало в самом деле смешно. Не веселый смех, а так, нервное дерганье губ. А тут еще словно мохнатая муха пошла по босой ступне... Откуда мухи в стерильной палате доктора Клана?.. Опять идет. Сил нет, до чего щекотно!
Ежики дернул губами, дрыгнул ногой. Не то промычал, не то простонал — будто пришел в себя сию секунду. И сразу сквозь ресницы увидел над собой два лица: худое, офицерское — доктора, круглое, очкастое — Кантора.
— Как вы себя чувствуете, Матиуш? — Это Кантор. И он же шепотом доктору: — А вы говорили — до утра...
Доктор — тоже одними губами:
— Уникальное дитя...
Кантор наклонился ниже:
— Матиуш... вы меня слышите?
"Давай, Ежики, держись. Хитри. Это твоя война..."
— Слышу... только плохо... Почему я здесь? Это клиника?
— Вы не совсем здоровы... Вы все помните, что с вами было?
Он все помнил. Правда, сквозь тусклую серую тяжесть — она обволакивала голову. И потому воспоминание было чужим, отстраненным. Словно кто-то другой, не Ежики, слышал в телефоне голос, а потом рвался на зов по темным лестницам и лунным коридорам... Наверно, излучатель все-таки сработал, хотя и не совсем.
Но все равно... держись, Ежики.
— А что... со мной было?
— Вас подобрали в поезде, в пустом вагоне. Вы... не то спали, не то...
"Ага, значит, будет втолковывать: ты поехал по Кольцу и там от своих воображаемых приключений потерял сознание... А капитанку я тоже нашел в поезде?"
— Так, значит, вы ничего не помните?
Ежики медленно (и будто со смущением) пожал плечами.
— Почему?.. Поезд помню... А еще где-то сандалии бросил, в траве. Одна хлюпала без ремешка...
— Это, наверно, в парке. Еще до поезда...
— Может быть...
"Нет, не может! Кто пустит босого пассажира на эскалатор большой станции? Там контролеров понатыкано у каждого входа — и электронных, и живых!"
— Ох, мальчик, мальчик...
— А что такого? Нельзя прокатиться по Кольцу?
— Но я же просил: не надо этого делать хотя бы несколько дней... Впрочем, не будем сейчас... — Он глянул с мягкой укоризной и опустил очки: мол, с больного, с пострадавшего, какой спрос.
Ежики тоже продолжил игру: упрямо поджал губы — ослабевший, но капризный мальчик. Вроде бы и чувствует, что виноват, а признаться не хочет.
— Вы можете подняться?
Ежики уперся в подушку локтем, сел.
— Вам надо принять ванну, переодеться в пижаму... Доктор, позовите сестру, чтобы помогла мальчику.
— Еще чего! — Он быстро встал. Покачнулся вполне натурально. — Я сам...
— Не надо ванну, это лишняя суета, — усмехнулся доктор. — Пусть валится так и спит сколько влезет. Лучшее лекарство...
— Да, но... взгляните на его ноги.
— Ну и что? Ни один мальчишка на свете не помер оттого, что лег спать с немытыми пятками.
Ежики, сердито сопя, переоделся в невесомую голубую пижамку. (Все, голубчик, теперь ты арестант. Одежду Кантор, конечно, заберет.) Незаметно он выхватил из кармана капитанки монетку, спрятал в кулаке. Потом забрался в стерильную прохладу больничной постели. Натянул простыню до глаз. Все тем же больным и капризным тоном сказал доктору:
— Здесь потолок излучает, я чувствую. Выключите. Я и так усну.
Доктор кивнул:
— Чуткий ребенок... Я выключу, не волнуйся.
Они встретились глазами — мальчишка и старый хирург. И Ежики увидел, что доктор его отлично понимает. Знает, что Ежики все помнит.
— Идемте, господин ректор.
Ежики глянул вслед, на седой затылок и прямые военные плечи доктора.
"А вот возьму и спрошу его завтра обо всем прямо! Он такой... наверно, не соврет..."
А пока надо было выгнать из головы серую давящую муть, разобраться, вспомнить все по порядку, ясно... "Ежики... Беги, малыш, беги, пока светит луна..."
Это смоделировать нельзя. Значит... Что значит?..
Но вязкая усталость навалилась тяжело и властно. Или сказалось все недавнее, или кто-то не выключил излучатель. Ежики дернулся, чтобы скатиться с кровати, из-под лучей. И не смог. Последнее, что почувствовал, — муху, которая опять шла по ступне.
Он проснулся около полудня. Вялый и спокойный. Но в глубине души — решительный. Сразу стал ждать доктора Клана. Но сперва пришла сестра Клара — веселая, с веснушками. Прикатила на столике какую-то тертую еду и сок. Щелкнула Ежики пальцем по носу.
— Выспался, бродяга? Встать можешь? Или помочь тебе... во всех делах?
Он сердито вскочил. За окном было пасмурно. Может, осень начинается? Да нет, это серый светофильтр...
— Сестра Клара, уберите там, с окна... Придумали тоже...
— Если больной скандалит, значит, дело идет на поправку...
Сидя на постели, он безучастно сжевал больничный завтрак. Темная и гулкая, как коридоры кронверка, тревога опять нарастала в нем... Пришел врач. Но не Клан, а молодой, с желтой аккуратной бородкой. С ним ассистент — чернявый и молчаливый.
— Ну, юноша, как дела?
— А где доктор Клан?
— Прихворнул.
"Все ясно".
— Нигде ничего не болит?
— Бока болят... Отлежал.
— Эт-то не смертельно...
"Они все добрые. Все ласковые... И вязнешь, как в сладком киселе..."
— Что снилось?
— Не помню... Я не понимаю: зачем меня здесь держат?! Я здоровый...
— Э, голубчик! Мы, врачи, все эгоисты. Мы тоже хотим работать. Ни одного больного в лицее за все лето, и вдруг — такой подарок. Дайте нам попрактиковаться на вас с недельку...
— С недельку?!
— Ну, пару дней... Коллега, сперва датчики, потом инъекция и массаж...
Мягкие пальцы, жужжание массажера... Полудремота... И опять уходит, сглаживается острая зыбь тревоги... Нельзя, чтобы уходила! Воины-итты, на помощь!.. Марсиане сдвигают над мальчиком щиты. Темная изнанка щитов — как сумрак той круглой комнаты, куда он сорвался с трапа. "Мама, где я?!"
— Что с вами? Беспокоит?
Итты не выдают ни мыслей, ни чувств. По крайней мере, истинных...
— Ничего. Ноге почему-то щекотно. Будто муха...
— Это бывает. Коллега, смените частоту...
Под вечер пришел Кантор.
— Как самочувствие, мальчик?
— Они задавили мне голову этим излучением...
— Да не выдумывайте, излучения нет. А голова... что поделаешь, это, Матиуш, видимо, от нервов и перегрузки... Доктор говорит, что вам полезно было бы полежать в клинике Института психотерапии у профессора Карловича.
— Какой доктор? Клан или... этот?
— Оба...
— Никуда я не поеду! Они там постараются... вместе с вами! Вы хотите, чтобы я все забыл!
— О чем вы?
Ох, Ежики! Ты же на тропе войны. Где хитрость, где сдержанность? Где итты, которые не ведают слез?
— Вы знаете о чем! О Якорном поле!.. Вы думаете, я ничего не помню? Как вы... там...
— Вы опять о своем. А я-то надеялся, что все позади... Ну, хорошо, хорошо, в любом случае плакать не следует...
— Не поеду я в клинику! Хоть силой волоките!
Кантор встал. Сказал сухо:
— Я и не настаиваю. Это будут решать ваши родственники... Вашей... э... тетушке разрешено опекунство, и через три дня вы можете отправиться домой.
Ежики откинулся на подушку, рукавом пижамы отер мокрое лицо. Вот это новость!.. Хотя... удивление и радость все равно где-то позади главного. Позади воспоминания о кронверке. О ловушке...
— ...Только не делайте вид, что это для вас новость, — с упреком говорил Кантор. — Направляя жалобу во Всемирный Комитет по охране детства, вы ведь ждали именно такого ответа, не так ли?
— Во Всемирный... Я не...
— Боже мой, но зачем вы сейчас-то обманываете? Если не вы, то кто? Я туда не обращался, считал, что бессмысленно, дело увязнет в инстанциях... Тетушка тоже... А тут сообщение: жалоба лицеиста Радомира на якобы вопиющее ущемление его интересов и прав... Когда во Всемирный Комитет жалуется мальчик, они работают молниеносно. Надо же показать всему свету чуткость и оперативность... — Кантор был явно раздосадован.
Ежики молчал, соображая.
— Вы ведете себя так, будто и в самом деле ни при чем, — уязвленно сказал Кантор. — А зачем отпираться? Подавать жалобы — право любого человека, к вам не может быть никаких претензий... Разве что одно: окольный путь, который вы избрали... Надо же додуматься! Так рассчитать схему связи и воспользоваться линией Всеобщего Информатория! Честное слово, я восхищен.
"Яшка... Родной мой Яшка, спасибо тебе!"
— Ну, слава Богу, вы улыбаетесь... Действительно, можно гордиться такой выдумкой. Я давно знал, что вы подключаете "Собеседник" куда не следует, контакты там совершенно разворочены...
— Вы и это выследили, — сказал Ежики с пренебрежительной ноткой.
— Странный упрек, Матиуш. О своих воспитанниках я обязан знать все.
"А знает он, как я его ненавижу? И боюсь... Нет, не боюсь, но..."
Опять вернулось ощущение непонятной опасной игры вокруг него, Матиуша Радомира. Как при вчерашнем подслушанном разговоре. Нет, не игры...
— Господин Кантор, извините, я устал...
— Ну... хорошо, мальчик. Извини и ты, я был резок. Мы потом еще побеседуем, ладно?
Кантор не ушел — выплыл. А Ежики стал думать о Яшке. О замечательном друге Яшке, который пустил в Кантора и в местную Опекунскую комиссию такую торпеду!
"А я про тебя совсем забыл. Прости... Ты мне и снова поможешь, верно? Вдвоем-то мы во всем разберемся..."
Так он думал весь вечер. До позднего, самого подходящего часа.
