Конец сказки
Через балки, арматуру и обломки плит, сквозь цементную пыль и потоки песка, что обрушивались на головы и плечи, они долго выбирались к свету,
Выбрались. В царапинах, со звоном в ушах, перемазанные. Но живые. Даже не покалеченные.
Было утро... Странно. Лёну казалось, что по времени еще середина ночи. Но подумал он об этом мельком. Главная забота — о Зорко:
— Ты правда целый?
— Ага... А ты?
Лён встал с четверенек. Зорко тоже.
Они были на пологом склоне, в зарослях дубняка. Сквозь листья били лучи, на траве горели капли. И пахло лесной свежестью.
Но еще пахло развороченной землей — словно бедой.
Лён оглянулся. Зорко тоже оглянулся. Позади них дубняк был вырван и раскидан. Громоздились песчаные груды, из них торчали балки. Одна балка — толстенная, как шкаф — валялась на песке. А поперек нее лежал навзничь голый мальчишка. С откинутой головой и отброшенными назад руками. С тонкими, проступившими под кожей ребрами. Совсем незагорелый...
— Лён... Он, что ли, неживой? А?..
Мальчик был совсем неживой. По его впалому животу по-хозяйски шел рыжий муравей.
Зорко всхлипнул, но сдержался. Нервно сказал:
— Надо его одеть и похоронить.
Лён вздрогнул:
— Господи, кто это? Откуда он тут?
— Ты что, не видишь? Ермилка...
— Нет...
Мальчик был совсем не такой, каким представлялся Лёну Ермилка. Тот — наверняка рыжий, круглощекий, коренастый такой малыш. А этот... этот был щуплый, как петушок Тиви, остролицый, темноволосый...
— Он... Смотри, мой сандаль...
На левой ноге мальчика была растоптанная сандалия. Зоркина.
“Господи, что мы скажем Динке... Да нет же!” — Лён упал на колени, ухом прижался к мальчишкиной груди...
“Тук... — милостиво толкнулось в тонкой, как у птахи, грудной клетке. — Тук... Тук...”
— Ермилка! — Лён затряс его за плечи.
Ресницы мальчика зашевелились. Зорко упал рядом, приподнял его голову...
Ермилка приходил в себя стремительно. Через минуту он уже сидел на балке, поматывал головой и улыбался. И улыбка была — точно Ермилкина, как у хитрого проказника.
— Быстро склеились мои атомы, да?
— А почему ты видимый? — робко спросил Зорко. В нем все еще сидела виноватость: от того, что недавно хотел хоронить Ермилку.
— Ой... правда... Наверно, это от взрыва. Ну, ничего, я скоро обратно...
— А пока оденься, — ворчливо предложил Лён. — Возьми вот это, — он стал снимать вязаную безрукавку.
— Ну-у! Она же колючая, без рубашки-то!
— Подожди... — Зорко лихо оторвал от своей голландки широкий воротник. Оказалось, что воротник с холщовой подкладкой. Зорко вцепился зубами, отодрал подкладку у нижнего края и у шейного выреза. Получилось вроде юбочки — наполовину белой, наполовину зеленой с полосками. — Надевай пока хоть это. Будешь как туземец...
Ермилка, хихикая и пританцовывая, обрядился в “юбочку”. Лён выдернул и отдал ему шнурки — чтобы подпоясался. А потом заметил:
— Ты же совсем незагорелый. Солнце встанет повыше — сразу обжаришься.
Тогда Зорко отдал Ермилке и голландку.
— Я-то все равно обугленный.
Голландка была Ермилке слишком длинна и широка. Лён сказал:
— Привидение. Кто попадется навстречу, в кусты шарахнется.
— Тут не бывает встречных, — отозвался Ермилка. — Это особая дорога. Здесь же Безлюдное Пространство...
Они спустились со склона. Дорога повела по широким полянам, на которых темнели островки кустов. Ноги стали мокрыми от росы. Небо было чистое, только прямо в зените висело розовое перистое облако. Звенели в кустах птицы.
Ермилка оглянулся.
— Смотрите!
За горбатым холмом, за его темной, укутанной в дубняк верхушкой стоял высоченный дымный гриб. Черно-серый.
— Здорово мы ахнули этот гадюшник, — слегка самодовольно сказал Ермилка.
Лён вспомнил про невесту штабс-капитана. “Не дождется... И еще, наверно, немало народу там было...”
— Они ведь хотели убить, Лён, — уже другим голосом напомнил Ермилка. — Тебя и Зорко... И скольких убили до этого...
Лён молчал. Что ни говори, а дело сделано.
“Судьба” — подумал Лён.
Нет, не подумал, а кажется, вслух сказал. Потому что Ермилка тут же подскочил к нему:
— А я помню, как вы играли в судьбу! Бумажные шарики давали клевать Тиви!
— Ну и что? — насупленно сказал Лён.
— А знаешь почему Тиви тогда перепугался? Он на меня наткнулся! Я за вами там наблюдал!
— Зачем? — удивился Зорко.
— Я же любопытный! Уж-жасно! Ну и... скучно одному иногда...
— Счастье, что так получилось! — запоздало обрадовался Зорко. — Ведь если бы мы развернули Тивину бумажку, там оказалось бы “нет”!
— Ничего подобного! На той и на другой было “да”! Тиви чуть все не испортил! Хорошо, что дедушка Август догадался, как тут исхитриться!
— Почему на той и на другой было “да” — недоверчиво сказал Лён.
— Потому что дедушка Август так написал! Он мне потом объяснил: если спрашивают судьбу, надо, чтобы обязательно было “да”! Так ему всегда говорят звезды... — Ермилка вдруг заливисто рассмеялся и прошелся колесом по росистой траве. Широкая матроска взметнулась, сандалия слетела с ноги.
— С виду воспитанный ребенок, а внутри хулиган, — сказал Лён голосом Динки.
— Правильно! — Ермилка подобрал сандалию и подбросил над собой.
— Выкинь ты ее, — посоветовал Зорко. — Зачем она одна-то...
— Нет! Я оставлю ее на память. Для удачи!.. Как называется какая-нибудь штука, которая приносит счастье?
— Амулет, — сказал Лён.
— Талисман, — сказал Зорко.
— Да! Она будет мой та-лис-ман! — И Ермилка запрыгал впереди всех.
Дорога была с заросшими колеями. В колеях росли высокие лиловые колокольчики. Один раз колея подвела к остаткам кирпичного дома. Это были груды мусора и заросший крапивой фундамент. И в тот же миг в воздухе проступил и начал быстро набирать силу визгливый голос моторов.
— Ложись! — крикнул Зорко.
Они упали у заросших кирпичей. Невысоко над дорогой шли боевые вертолеты. Похожие на зеленые вагоны с двумя винтами. И не было на них никаких эмблем и номеров.
— Непонятно, чьи, — прошептал Зорко, когда визг и вой сделались тише. — Лён... значит, ничего не кончилось?
— А ты думал, так сразу?
Они пошли дальше.
Лён размышлял:
“Старик Август наверняка сказал бы: думаете, взорвали Генеральный штаб — и дело с концом? Надо, чтобы люди перестали строить такие штабы в себе...”
— Но все-таки дело сделано, — повторил он.
Стало жарко, трава высохла. В воздухе появились то ли шмели, то ли гудящие тяжелые жуки. несколько раз они ударяли Лёна в лицо. А Зорко — в голую грудь и живот.
Зорко пошел рядом.
— Лён, а почему они так летят, будто хотят сквозь нас?
— Потому что глупые...
Зорко посмотрел вслед беззаботно ускакавшему Ермилке.
— Лён... а может, он, как раньше, невидимка? А мы его видим, потому что тоже... Может, мы стали такими после взрыва. Невидимки друг друга-то, наверно, видят...
— Ну. Зорито! Тебя, кажется, хорошо там тряхнуло! Особенно мозги...
— Нет, ты послушай! Жуки летят так, будто мы совсем прозрачные...
— Они сослепу! Наверно, это те, кого называют “слепни”! — Это Лён объяснил весело, а внутри... этакий холодок тревоги.
— Лён, а еще... невидимки ведь не чувствуют боли. Я там пузом прямо в крапиву, и даже ни капельки никакого кусания...
— Потому что ты загорелый. Загорелая кожа крапивы не боится.
— Хорошо, если так... А то я думаю: может, мы уже не живые? Может, это т а с а м а я Дорога?
— Ох, кто-то сейчас получит по загривку. И сразу поймет: живой он или нет! — Это Лён уже с испугом.
Зорко надул губы. Беспокойно дышал на ходу.
— Зорито... Дойдем до Приморского тракта, Безлюдное Пространство кончится, там все станет ясно.
— Я вот этого и боюсь.
— А ты... ты не бойся! Если даже мы невидимки, Динка нас все равно не прогонит!
— Да. Это правда... — Зорко повеселел.
В этот миг колесом подкатился Ермилка.
— Смотрите, как интересно! В небе солнце и месяц!
И правда, высоко в утреннем небе висела чуть различимая пухлая половинка луны. Ермилка пошел рядом, поглаживая себя по животу сандалией. Глянул лукаво.
— А я слышал, как вы вечером сказку про месяц придумывали. Будто он плавает под водой!
— Ой! — подскочил Зорко. — Лён! Я ведь так и не рассказал, что придумалось дальше!.. Помнишь, мы говорили: месяц поднимается, а морские жители с перепугом плюхаются с него в воду...
— Ну и что дальше?
— Дальше вот что!.. Там был один маленький краб. Крабий детеныш. Он опоздал прыгнуть, а потом испугался высоты... А может, он решил попутешествовать по небу, не знаю... Когда месяц поднялся, крабеныш засел в маленьком кратере — там осталось немного воды. Без воды-то крабам трудно... И вот он вместе с месяцем поднялся высоко-высоко, где никогда не бывал ни один краб. И увидел землю и море далеко-далеко, а звезды близко. Несколько звездочек даже прилипли к его панцирю... Сперва маленькому крабу было страшно, а потом сделалось уж-жасно интересно...
— Но он вернулся домой? — вмешался Ермилка, который уловил в Зоркином голосе свои интонации.
— Да! Месяц сделал весь небесный путь и опять погрузился в океан. И подплыл к тому месту, где началось путешествие маленького краба. И там крабеныш увидел своих родителей. Они сходили с ума от беспокойства. Папа замахал клешнями и схватился за грудь: от радости у него чуть не разорвалось сердце...
— Но не разорвалось?
— Нет... А мама... она перевела дух и дала сыну шлепка. И это было чувствительно: ведь у крабьих детенышей панцири еще не совсем затверделые... А потом мама заплакала. Но этого никто не заметил. Дело было под водой, и соленые слезы тут же растворились в соленом море...
