Площадь Карронад
Прошла неделя. За это время мама прислала сначала телеграмму, а потом письмо. В телеграмме она сообщала, что долетела благополучно. В письме просила Славку быть осторожным, не ходить раздетым по холоду и слушаться бабу Веру.
"Вера Анатольевна — замечательный человек, — писала мама.— Помогай ей во всем. Скоро я вышлю вам денег. А когда приеду, мы вместе подумаем о ремонте дома".
Этими словами она давала Славке понять, что приедет. Но когда приедет — было неясно. Дом бабы Веры выглядел прочным и, судя по всему, скорого ремонта не требовал.
Через день после маминого письма пришло еще одно. Совсем неожиданное.
"Комарик, здравствуй! Кое-как нашла твои следы. Сначала узнала твой старый адрес, приехала в Усть-Каменск и здесь повстречалась вчера с твоей мамой. Она мне все про тебя рассказала. Даже про цепь. Ты молодец, и твой Тим молодец. Вы там держитесь, не меняйте курс. Тебе, Славчик, здорово повезло...
Мне тоже повезло. Меня, кажется, берут стажером на теплоход "Краснокамск". Если все будет нормально, может быть, в ноябре мы придем в ваш порт. Вот тогда поговорим!..
А я все-таки правду говорила: ты стал рулевым. Молодчина.
Как поживает ушастый друг Артёмка? Привет ему, обормоту. Он еще не забыл Анютку?"
Стало Славке после этого письма хорошо и грустно. Хорошо, потому что Анютка нашлась и вспомнились счастливые дни первых плаваний. Грустно, потому что столько печального случилось, пока Анютка где-то пропадала. Но ведь и хорошее случилось. И, несмотря ни на что, были у Славки море, Город и Тим.
И была теплая южная осень. А по Славкиным понятиям — еще полное лето. Вода, правда, стала холоднее, но все же они с Тимом иногда купались. Два раза с ними ходил купаться Динька. Холодной воды он не боялся, но плавать не умел и, когда его пытались учить, верещал так, что уши закладывало.
— Тихо ты! -прикрикнул наконец Славка. И пригрозил: -Я за тебя возьмусь. Ты у меня научишься вести себя, как положено интеллигентному ребенку семи с половиной лет.
Динька притих и смотрел на Славку с опаской, пока ему не объяснили, что это была шутка...
Наступил еще один понедельник. После четвертого уроки Динька разыскал Славку на втором этаже.
— Тебя с Тимом какая-то тетя ищет. Большущая.
Большущей тетей оказалась Настя. Она спросила:
— Не надоело отдыхать?
— Игорь Борисович сказал, чтобы две недели...
— Он велел прийти.
Славка и Тим ринулись на базу.
Игорь Борисович был, как всегда, хмур и недоволен жизнью. Он выставил из кабинета трех новичков, которых записывал в журнал, а Славке и Тиму сказал:
— Можете готовить яхту к выходу. Но чтобы никто из новых ребят не знал о ваших подвигах. Примеры заразительны, а мне здесь вполне хватает двух авантюристов... Есть вопросы?
— Нет! Вопросов! Товарищ! Начальник! Базы! — в два голоса откликнулись Тим и Славка и хотели рвануть на пирс.
— Стоп, — сказал Игорь Борисович.— Имейте в виду: я, еще не начав нормальную работу секции, получил уже от начальства крупный нагоняй. Из-за вас. Поэтому, если что натворите, больше вам не помогут никакие заступники.
— А... какие заступники? — осторожно поинтересовался Славка. Он почувствовал, что одной Настей здесь не обошлось.
Игорь Борисович усмехнулся:
— А вы не знаете?
— Нет! — хором сказали Тим и Славка.
— Любопытно... То из штаба флота звонят, то является кудрявая девица и орет на меня, как старый боцман на провинившегося юнгу... Чучело какое-то еще принесла. Чуть не забыл.
Он вытащил из тумбочки письменного стола странное существо. Оно оказалось сшитым из пестрых лоскутков. У существа торчали длинные уши, но это был не заяц. Это был не то ослик с большим улыбчивым ртом, не то помесь кролика и обезьяны. Плюшевое брюхо его подпоясывал ремешок с блестящей пряжкой, а за ремешком торчал маленький заклеенный конверт.
Славка и Тим распечатали письмо.
"Семибратов! Это тебе вместо Артёмки, раз его больше нет. А если не понравится, пожалуйста, можешь выбросить. Мне-то что! Только не воображай, что я в самом деле обращала на тебя внимание".
— Ну и Любка, — пробормотал Славка.
А Тим нерешительно посмотрел на обезьяну-кролика:
— Что с ним делать? Может, возьмем?
И они взяли себе этого ушастого зверя. Не вместо Артёмки. Артёмку никто не смог бы заменить. Взяли просто так — не выбрасывать же. Дали ему имя "Шастик". Сперва назвали Ушастиком, а потом сократили. Шастик лучше. Как будто он озорной, неспокойный — все время где-то шастает. Пестрый улыбчивый зверек "шастал" над волнами, когда "Маугли" опять начал плавание. Но в сумке Славка его не носил. Шастик жил в яхте, в ахтерпике.
На базу приходилось ездить часто. Теперь Славка и Тим не только ходили на "Маугли". Они помогали Насте учить новичков. Тим носил на рукаве под якорем подшкиперскую звездочку...
Возвращались домой под вечер. И почти каждый раз делали крюк, чтобы зайти на площадь Карронад. Иногда здесь играли мальчишки: запускали змеев, а если дело было в сумерки, гоняли по камням звонкую железку — выбивали искры. Это были старые приятели Тима. Они и Славку встречали как приятеля.
А иногда здесь было пусто. Ходили по камням голуби, и качались травинки там, где должен был стоять памятник. Славка и Тим останавливались у края разбитой стены и смотрели на Город.
Город был очень красив под закатным солнцем. На белых домах и теплоходах лежал оранжевый налет. Море делалось светлым и удивительно ласковым. Дальние берега и темный горбатый Курган видны были сквозь тонкую золотистую пыль.
Славка смотрел на Город со спокойной радостью. Теперь это был навсегда его Город. И не потому, что Славка рисковал со снарядом. Этой истории могло и не случиться (и лучше бы никогда не случалось!). Это был его Город, потому что Славка прикипел к нему сердцем.
Когда-то Славка (смешной он был человек!) думал, что найдет здесь безоблачную жизнь. Что не будет здесь огорчений и боли. Все было. А Город стал еще дороже. Славку приковали к Городу цепью, заперли замок и выбросили ключи в глубокое море...
В тот день ветерок был слабый, поэтому ходили под парусом недолго. Занятий с новичками не было. Славка и Тим ушли с базы раньше обычного. Но по Городу они еле брели, потому что домой не хотелось. Когда поднялись на площадь, уже вечерело.
Над площадью стояло безветренное тепло. Стрекотали кузнечики. Сначала показалось, что здесь никого нет. Потом они увидели мальчика в голубой школьной рубашке. Он сидел на старинной, вросшей в землю скамейке из решетчатого чугуна. Недалеко от стены. Держал на коленях не то альбом, не то папку. Быстро водил карандашом.
— Смотри-ка, там Аверкин, — сказал Славка и смущенно взглянул на Тима.
Тим остановился, будто споткнулся. Поскреб на подбородке веснушку и спросил:
— Может быть, подойти?
— Ты же не хотел раньше...
— Ну, почему я не хотел... Просто причины не было.
— Тогда пошли?
— Да, — сказал Тим. И добавил, будто оправдываясь: — Нельзя же стоять просто так, когда он нас увидит. А уходить тоже... Это наша площадь.
Славка окликнул Аверкина, чтобы он не подумал, будто они с Тимом хотят застать его врасплох:
— Женя...
Аверкин поднял голову. Вздрогнул. Захлопнул папку Но не встал, не собрался уходить. Он неловко заулыбался, отложил карандаш, обнял себя за плечи. Сидел и ждал.
Тим и Славка медленно подошли. Славка спросил:
— Ты здесь что делаешь, Жень?
Вопрос был глупый. По всем правилам Женьке следовало ответить, что он косит траву или торгует рыбой. Но Женька перестал улыбаться, переглотнул и даже побледнел слегка.
— А вот помнишь... ты про памятник рассказывал... чтобы нарисовать. Вот я... пробую...
Они помолчали. Женька ссутулился на скамейке и водил тупым концом карандаша по закрытой папке. Славке вдруг показалось, что Аверкин выцарапывает на коже буквы NC.
И тогда Тим, словно через пограничную полосу, шагнул:
— Женя... Покажешь?
Женькины щеки вспыхнули, он согнулся, будто грудью хотел прикрыть папку. Но тут же выпрямился. Прошептал:
— Только еще не готово. Набросок еще...
— Ну и что! — быстро сказал Славка. Он сел рядом с Женькой, а Тим обошел скамейку и встал сзади.
Женька медленно отвернул крышку.
На серовато-желтом листе была нарисована площадь: дома в отдалении, камни, остатки стены, трава и голуби. Но это было не главное. Главными были ребята. Они втроем стояли на низкой каменной площадке сдвинувшись плечами и взявшись за руки.
Они были почти такие, какими представил их Славка, впервые оказавшись на площади Карронад. Только третий — в съехавшем набок галстуке, со сбившимся бинтом на колене, с приподнятыми ветром волосами — не был угрюмым. Он смотрел спокойно и открыто. Они все смотрели спокойно и открыто-маленький артиллерист со старинных бастионов, двенадцатилетний юнга из морской пехоты и нынешний мальчишка из ближней школы. В их лицах не было суровости. Но улыбок тоже не было.
Женька тихо сказал:
— Я сначала хотел их веселыми нарисовать. Думал: пускай смеются несмотря ни на что... Но не получились они веселые...
— Ну и не надо, — откликнулся Тим. — Какое уж тут веселье... А так все правильно. Да, Славка?
Славка кивнул.
Женька был художник. Мастер он был, ничего не скажешь. Нарисованный памятник отливал металлом, и в то же время мальчишки выглядели живыми. Славка тихо спросил:
— Ты их долго рисовал?
— Долго, — признался Женька и тут же, не меняя голоса, не поднимая лица, проговорил: — Слава, Тим, возьмите в матросы...
После этих слов стало совсем тихо. Славка не двинулся, и Тим тоже замер. А надо было ответить. Что? Можно было сказать: "Ты же в художественной школе занимаешься..." Или другое: "Понимаешь, у нас яхта на двух человек..."
Но в такие моменты нельзя изворачиваться и хитрить. По крайней мере. Славка не мог, не хотел. И Тим, видимо, не хотел тоже. Потому что Женька просился не в матросы. Ему просто хотелось быть вместе со Славкой и Тимом.
Славка медленно повернулся к Тиму. Тим опустил глаза.
Женька сказал шепотом:
— Я тогда не думал, что ты всерьез насчет "Сатурна"... Я бы не испугался.
— Ну, а если бы даже испугался... Подумаешь, — хмуро сказал Тим. — Каждый может испугаться... И вообще это была глупая затея, теперь я понял.
Славка опять оглянулся на него. Удивленно.
— В самом деле, — сказал Тим Славке. — Я уже думал. Надо было не так. Надо было шум поднимать на весь город. Может быть, и спасли бы "Сатурн".
Женька повторил негромко, но упрямо:
— Я все равно бы не испугался.
— Я знаю, — сказал Тим.
Женька обрадованно поднял голову. Папка соскользнула у него с колен. Листок с рисунком спланировал в сторону и лег на камни. К нему бросились все трое. Хотели схватить, перепутались руками. Посмотрели друг на друга и засмеялись.
— Порвем ведь... — сказал Славка. — Осторожнее...
А Тим спросил у Женьки:
— Ты хорошо плаваешь?
— Не знаю... Нормально. А что, Тим?
— "Что"... А если вылетишь с яхты?
— Тим... Я хорошо!
— Если потонешь, в другой раз не возьмем, — сказал Славка.
Шуточка была так себе, но разве в этом дело? Женька сразу сделался такой счастливый. Но он стеснялся показать, какой он счастливый, закусил губу и понес рисунок к папке. Тим и Славка пошли за ним.
В распахнувшейся папке лежали другие листы. И сверху...
Сверху лежал большой портрет Шастика!
Уже сбегались легкие сумерки, но стало видно, что Женька опять покраснел. Его не успели ни о чем спросить, но он, видимо, и сам понял, что ребята удивились.
— Это я для Потапенко нарисовал, — пробормотал он. — Она просила зайца, чтобы сшить такого же, как раньше, а я не стал. Я подумал: зачем вам другой Артёмка? И вот этого придумал...
— Женька! Значит, Любка тебе все рассказала?
— Она же слово дала, — сказал Тим.
— Она еще раньше рассказала, вечером в воскресенье. Она уже все знала... Ребята, я ей сказал, чтобы молчала намертво! И сам...
"А ведь правда: он в понедельник и вида не подал, что знает", — подумал Славка.
— Ну и хорошо, — решительно сказал Тим.
В самом деле хорошо. Не надо будет ничего скрывать от Женьки.
Они уложили рисунки в папку и сели на скамью. Помолчали. Потом Женька спросил:
— А этот... которого она сшила... Его как зовут?
— Шастик, — сказал Славка.
— Он плавает с вами?
— Плавает. Завтра увидишь, — пообещал Тим.
— Я его живьем-то и не видел, — объяснил Женька, — Она сшила и— даже не показала.
— Странная она, эта Любка, — сказал Славка.— Я ей говорю тогда: "Спасибо за зверя", а она как фыркнет: "П-жалста..." И больше разговаривать не стала. Пошла драться с Савиным.
— У каждого свой характер, — заметил Тим рассудительно.
Стало еще темнее. На военных кораблях переливчато и немного печально заиграли горнисты. Это значит, верхний краешек солнца ушёл за морской горизонт. Над Орудийной бухтой зажглись огни. Вдали коротко прозвенели куранты: три четверти. Славка пошарил в кармане, достал мамины часы и положил на левую ладонь. Темнота наваливалась очень быстро, но он различил циферблат и стрелки. Было без пятнадцати минут семь. Рядом с часами темнела маленькая точка — след карандашного прокола. Тимкина веснушка. Славка осторожно согнул пальцы, словно хотел согреть севшую на ладонь бабочку...
Из недалекого переулка, где светились окна, выбежали на площадь четверо мальчишек. Разглядели в сумерках, что кто-то есть на скамейке, и подошли.
— Тим! Ребята, Тим пришел! И Славка!
— А это Женька, — сказал Тим.
— Погоняем искорки?
— А биток есть?
— Вот. — Мальчишка протянул зазубренный кусок железа.
— Похоже на осколок, — сказал Женька.
Славка взвесил железо в руке:
— Тяжелый. Хорошо бьет?
— Здорово! Попробуем?
— Вставайте на тот край, — сказал Тим. — А мы здесь, втроем.
Ребята убежали метров за двадцать и выстроились там еле различимой шеренгой.
Славка изогнулся и метнул осколок. Метнул, будто плоский камешек по воде, чтобы "напечь блинов". Славка умел рассчитывать рикошеты. Когда-то смертельный, а теперь безвредный кусок железа со звоном помчался над землей. Он выбил из камней яркие-яркие искры.
1979 г.
