Глава девятая
Владик остановился на середине кухни, стянул через голову мокрую майку и шмякнул ее на пол. На худеньком Владькином плече Генка увидел тонкий белый рубец. И понял: "Это от нитки". Ему вдруг стало тоскливо и беспокойно, словно беда еще не прошла, а только подкрадывалась, тайная и непонятная.
Владик опустился на колено и начал распутывать на ботинке затянувшийся шнурок.
В комнате хлопнула дверь.
— Папе не говори, — торопливо попросил Владик.
— Можете не говорить. Я и сам видел оборванный провод. — Владькин отец остановился на пороге.
Он стоял, нагнув голову и вцепившись в косяки. Дождевые капли стекали с низко подстриженных висков на худые щеки. Пиджак и брюки были насквозь пропитаны водой.
— Черт знает что! — не двигаясь, заговорил Иван Сергеевич. — Так и не будет мне покоя?
Владик молча ломал ногти о намокший узел шнурка.
— Горе ты мое, — глухо сказал отец. — Ну ведь просил я тебя...
Узел не развязывался. Владик нагнулся еще ниже — так что задел подбородком колено. Острые локти раздраженно дернулись. Отец шагнул с порога.
— Дай помогу.
— Я сам, — сквозь зубы сказал Владик.
Иван Сергеевич выпрямился и несколько секунд стоял над Владиком, глядя на его мокрую спину с худыми лопатками и цепочкой позвонков. Потом положил ладонь на Генкино плечо:
— Пойдем, Гена. Он все хочет сам.
Ладонь была твердая и шершавая, как у Генкиного отца. Генка послушно шагнул через порог.
Утихающий дождь плескался на оконных стеклах. Гроза еще погромыхивала, но уже без прежней силы. Она была похожа на уставшего зверя, который рычит сквозь дремоту, нестрашный и добродушный.
Иван Сергеевич подошел к окну и нагнулся, будто хотел прислониться лбом к стеклу. Но не прислонился. А Генка стоял посреди комнаты. Не знал, что теперь делать и говорить. Беспокойство не оставляло его.
Не оборачиваясь, Иван Сергеевич спросил:
— Ты его стащил с крыши?
— Как вы знаете? — хмуро сказал Генка.
— Ты?
— Вместе слезли, вот и все...
— Да... В общем... спасибо... Хотя при чем тут спасибо? Говорить как-то об этом... Провод под током был?.. Близко?
— Ерунда, — поморщился Генка.
— Ну-ну... — Владькин отец обернулся и пристально глянул на Генку. Вдруг спохватился: — Продрог ты.
Со стены, из-под занавески он сдернул мохнатый серый пиджак и набросил на Генку. Пиджак оказался Генке до колен. От него пахло известкой и табаком.
— А вы? — насупившись, спросил Генка.
— Что я? А, ну да... — Иван Сергеевич начал расстегивать мокрый костюм.
— Владьке надо переодеться, — сказал Генка. — Простынет ведь.
Иван Сергеевич шагнул к кухонной двери.
— Дать тебе сухую рубашку?
— Сам, — донеслось оттуда.
— Вот так все время. Все сам, — устало сказал Иван Сергеевич. — Все одно и то же. В Воронеже когда жили, вздумал по ночам на велосипеде гонять вокруг двора. Он ездит, а я в подъезде стою, от страха полумертвый. Один раз в какого-то пьяного дурака врезался, упал. Мне бы бежать туда, помочь, а я бочком, бочком да по лестнице домой. Не дай бог, если узнает, что следил за ним.
За дверью раздался стук: Владька стянул ботинок. Иван Сергеевич оглянулся на дверь и продолжал:
— А как гроза — значит, все. Любую работу бросаю, домой бегу. Знаю, что уже торчит где-нибудь на верхотуре. Сколько раз его с крыши стягивал.
— Грозовые потоки изучает, — неловко сказал Генка.
— Да слушай ты его больше! — с резкой горечью бросил Владькин отец. — Потоки! Знаю я эти потоки. Молнию он ждет, вот что...
Генка не понял сначала. Он даже сказал:
— Вам бы громоотвод на крышу. А то и правда...
Иван Сергеевич стащил наконец пиджак, бросил на спинку стула и остановился прямо перед Генкой:
— Гена, я серьезно...
— Что? — вздрогнул Генка.
— Вы вроде друзья. Ты присматривай за ним, ладно? Не в громоотводе тут дело. Ты слышал про Мари Латенье? И я не слышал. А он вот услыхал по радио. Французская пианистка это, слепая была. Летела в Америку на гастроли, а самолет в грозу попал. Молния ударила рядом, тряхнуло как следует их. И стала эта пианистка видеть. Наверно, от испуга нерв какой-то сработал. В общем-то, непонятно, но факт. И в газетах, говорят, писали... Вот Владик мой и лезет под каждую грозу... Ждет.
Генка отвернулся. Лицо начинало гореть почти так же, как тогда, при первой встрече с Владькой. "Ты что, взбесился? Не видишь, да?.." — "Не вижу, ну и что?" Генка забыл. Вернее, не забыл, а привык за эти дни к Владькиной слепоте. Но ведь Владик-то не привык. И не привыкнет никогда. Он поднимается на крышу и ждет: может быть, ударит молния. Может быть, она ударит не прямо в него, во Владьку, а где-то рядом. И тогда, может быть, случится чудо...
— Он говорил, что иногда видит разные пятна. Значит, какие-то нервы работают, — сказал Генка.
— Ты его больше слушай. Он тебе наговорит...
— Его нельзя вылечить? — тихо спросил Генка.
— Как его вылечишь? У скольких врачей были...
— Никак нельзя?
— Нет.
— Никак-никак?
Иван Сергеевич удивленно вскинул на Генку глаза. Эти глаза были очень похожи на Владькины, только усталые, с красными прожилками на белках.
— Был один врач, молодой еще. Говорил, что можно попробовать сделать операцию. Есть один шанс из тысячи. Понимаешь, один из тысячи.
— Понимаю, — кивнул Генка. — Значит, все-таки можно.
— Это еще молодой врач, — повторил Владькин отец. — Он
всегда спорил с другими. И я не знаю, где он теперь. Кажется, уехал в
Одессу.
— Есть же другие врачи, — упрямо сказал Генка. — Разве он был самый лучший?
— Он был очень хороший. Горячий только.
— Его же можно найти. И есть же другие.
— Есть, — сухо сказал Иван Сергеевич и встал. — Но есть еще такая штука: теория вероятности. Попробуй в тысяче горошин отыскать одну-единственную нужную. Вслепую отыскать.
Все это было, наверно, правильно. А Генка чувствовал, как растет его упрямство.
— Разве у врачей вслепую? Там наука.
— Наука... Владька надеяться будет, ждать будет, а операция не получится. Это знаешь какой удар? Это почти насмерть. И не вздумай ему говорить про это. Надежды все равно никакой, а он покой потеряет... А так я знаю: он все равно человеком станет.
— Человеком? — шепотом спросил Генка.
Он не мог спросить громко, потому что в одну секунду вскипела обида. Жгучая, как соль в горле. Злая до слез. Еще не совсем понятная, такая, когда трудно отыскать слова.
В кухне стукнул об пол второй ботинок.
— Вам бы только "человеком", — хрипло сказал Генка. — Всегда одно и то же: "человеком, человеком"!
— А ты как думал? — холодно сказал Иван Сергеевич.
— А я никак не думал. А вы Владьку спросили? Он, может быть, не хочет быть таким человеком! Все вы...
Генка не проговорил слово "врете". Не потому, что боялся, а потому, что почувствовал: не такие тут слова нужны. Он сказал:
— Ну и пусть. А я не буду следить за Владькой. Он все равно словит молнию!
Иван Сергеевич глянул невесело и внимательно.
— Вот именно... — произнес он вполголоса. — Ну ладно. Вот ты какой. Но ты же не знаешь всего...
— Знаю, — сказал Генка. — Вижу я...
Он снял тяжелый пиджак. Аккуратно положил его на стул и повернулся, чтобы пойти к дверям.
На пороге кухни стоял Владик.
Вот теперь было видно, что он слепой. Лицо его стало каким-то застывшим. Он поворачивал голову беспомощно и растерянно, словно хотел все-таки что-то разглядеть. Может быть, он все слышал?
— Гена, ты куда?
Генка шагнул к выходу.
— Ты придешь? — крикнул вслед Владик.
А Генка не знал. Придет? Или не придет? Владьку жаль до боли. Но зачем Владьке жалость? Ему другое нужно...
