Кинокамера "Mefisto"
1
Игин рюкзак снова оставили в лопухах. Никто его здесь не увидит. А если и увидят, не возьмут. Жулики в Малых Репейниках не водились. Разве что изредка появлялись пришлые, но такие в лопухах не шарят...
Утюг надели на палку, которую Ига подобрал в канаве. Взяли ее за концы, чтобы нести тяжесть вдвоем. Конечно, Ига сдвинул утюг поближе к себе — принял главную нагрузку. Степка шагала впереди и этого не заметила.
Ига насвистывал. Славно, когда есть надежда на хороший исход трудного дела. Степка двигалась вприпрыжку. Не оглядывалась, но даже со спины было видно, что она рада быть частницей такой важной операции. И что ловкий, умелый, храбрый Ига принял ее в товарищи!
Дорога была не близкая, на Кожевенную улицу, это почти в самом центре. Ну, ничего, дошагали.
Антикварный магазин "Два рыцаря" располагался в первом этаже двухэтажного кирпичного особняка с чугунными балконами и башенками на углах (таких домов в городке было немало). Давным-давно здесь жил богатый купец Тягушинский, а сейчас не жил никто. Вверху находилась страховая компания "Камышовый кот", а на первом этаже торговал всякими старыми предметами владелец магазина Валентин Валентинович Клин.
Фамилия Клин вызывает представление о чем-то длинном и остром. Но Валентин Валентиныч был кругловат, невысок и добродушен лицом. Да и характером тоже. В душе он всегда оставался коллекционером, а не коммерсантом. Поэтому и к магазину своему относился скорее как к музею, а не как к месту, где получают прибыль. Бывало, что уговаривал покупателя, пожелавшего купить что-то интересное:
— Голубчик, да зачем вам эта рухлядь?.. Ну и что же, что восемнадцатый век? Смотрите, здесь трещина, тут позолота облезла. Поверьте, эта вещь совершенно не украсит ваш современный интерьер. А здесь она на своем месте. Люди приходят, смотрят...
Посмотреть в магазине "Два рыцаря" было на что. Стояли на полках столетние граммофоны с гигантскими трубами разных форм, тикали и вскрикивали кукушкиными голосами часы в резных деревянных шкафчиках, блестели статуэтки фарфоровых дам и кавалеров, ветвистые подсвечники, причудливые письменные приборы, стеклянные и фарфоровые вазы. Чернели чугунные Донкихоты, вздыбленные лошади и бюсты знаменитостей. Светились таинственной розовой глубиной заморские раковины. К стене был прислонен древний велосипед с двухметровым передним колесом, а в углу стояла могучая алебарда городского стражника шестнадцатого века...
Валентин Валентиныч не очень любил продавать, но покупать старинные вещицы любил очень. Окрестные мальчишки это знали. Они то и дело несли к "Двум рыцарям" медные печати и монеты, чугунные купеческие весы-коромысла, массивные стеклянные чернильницы, фигурные бронзовые ручки от дверей и всякие другие находки с пустырей и овражных осыпей. Валентин Валентиныч загоревшимися глазами осматривал принесенный диковинку, крякал и честно расплачивался, если продавец не заламывал лишнюю цену. А если заламывал, владелец "Двух рыцарей" торговался, но тоже честно, без обиды для хозяина находки.
К юным жителям городка Валентин Валентиныч относился с пониманием и симпатией. Позволял им подолгу околачиваться в магазине, разглядывать и брать в руки всякие редкости — например, подзорные трубы нахимовских времен или оловянных солдатиков, которыми играли прадедушки.
Только на одну просьбу он всегда отвечал отказом — если кто-то из лопухастых посетителей хотел надеть не себя стоявшие в витрине рыцарские латы. Даже шлем примерить не дал ни разу.
Латы не были старинными. Валентин Валентиныч смастерил их из жести, кусков алюминия и оцинкованной круглой канистры. Как он сам говорил — "для создания романтической атмосферы, пущего привлечения посетителей и оправдания вывески". Выглядели доспехи впечатляюще, хотя и были не взрослого размера, а ростом со школьника, вроде Иги. Валентин Валентиныч поместил этого пустотелого рыцаря-мальчишку в низко расположенном окне с широким стеклом. А чтобы жестяной пацан не скучал, позади него установил высокое зеркало. С улицы казалось, что рыцарей двое.
Однажды пришел в магазин энергичный режиссер детской театральной студии "Семеро козлят". Просил дать латы на пару дней для спектакля "Синяя борода и рыжий хвост". Но и ему хозяин отказал.
— Понимаете, голубчик, сооружение непрочное, к переноске не приспособленное. Да к тому же... отражение в зеркале будет скучать, если его товарища куда-то унесут.
Режиссер вытаращил глаза.
— Но позвольте. Какое отражение, когда доспехи из витрины уберут? Оно тоже исчезнет!
— Как знать, как знать... — Валентин Валентиныч развел руками. — В Малых Репейниках случается всякое...
Вот в такое интересное заведение и шагали Ига и Степка с утюгом на палке.
В "Двух рыцарях" в тот час никого не оказалось. Кроме хозяина. Ига сказал "здрасте, Валентин Валентиныч" и без долгих предисловий поинтересовался, не нужен ли магазину великолепный старинный утюг чугунного литья братьев Алексеевых одна тыща восемьсот семьдесят седьмого года.
— М-м... Позвольте взглянуть... Да, вещь без подделки. Ну и сколько вы хотели бы получить за сей раритет?
— Двести рублей!
Валентин Валентиныч присвистнул.
— А чего? — жалобно сказал Ига. — Вон ведь какой тяжелый...
— Голубчик! Вы же не металлолом на вес сдаете! Там, кстати, вам дали бы два рубля. А я предлагаю сорок.
— Не... Нам надо двести.
— Сударь мой. К лицу ли сыну уважаемого инженера Егорова устраивать столь недостойный торг? Я даю настоящую цену, уверяю вас! — Валентин Валентиныч знал многих ребят: кто, чей и как зовут.
— Мы же не для себя, — вдруг храбро пискнула Степка.
— Вот как? А для кого, позвольте полюбопытствовать?.. Кстати, кто вы, сударыня? Я вас раньше никогда не встречал.
— Это Степка. То есть Степанида, — сумрачно разъяснил Ига. — Мы с ней тащили эту тяжесть через весь город, чтобы раздобыть деньги на лекарство...
— Ах, вот какая ситуация! А кто заболел?
— Генки Репьёва Ёжик заболел. Весь в жару. Ему антибредин нужен и больше ничего. А это как раз двести... — Ига стал смотреть в угол намокшими глазами.
— Минутку, минутку! Значит, вопрос упирается в этот медицинский препарат? У меня есть почти целая облатка! Я использовал всего две таблетки, когда месяц назад неосторожно посидел на сквозняке и схватил ангину...
Вот удача-то! Ига просиял.
— Спасибо! А мы потом достанем деньги и принесем!
— Как вам не стыдно, молодой человек! Я торгую антик-вари-атом, а не лекарствами! Медицинскую помощь я всегда готов оказать без-воз-мезд-но... Особенно славному Ёжику, с которым давно знаком, так же, как и с его другом, юным поэтическим дарованием. Между прочим, Геночка зимой сочинил про мой магазин весьма недурные стихи Вот... — Валентин Валентиныч встал в позу чтеца на сцене. —
В редкостях приятно рыться
В магазине на Кожевенной,
Где стоит в окошке рыцарь
Рядом с храбрым отражением...
Я даже одно время использовал эти строчки в рекламном объявлении, которое рыцарь Витя держал в своей железной перчатке... Это я его так зову — Витя. А отражение — Митя... А Геночке я весьма обязан и почитаю своим долгом... Да! Но где же антибредин? — Валентин Валентиныч сменил позу и стал обычным растерянным старичком, который что-то суетливо ищет на столе.
Длинный, на массивных точеных ногах стол был одновременно и прилавкам. С краю стоял кассовый аппарат (как и всё здесь — старинный), а по всей дубовой поверхности были раскиданы бумаги, толстые книги в кожаных корках, шкатулки, театральные бинокли и еще много чего. В общем, порядок такой же, как на столе у Иги. Валентин Валентиныч торопливо перебирал все это хозяйство. В магазине было темновато — зеркало в окне загораживало уличный свет — и над прилавком светили две лампочки. Они яркими зайчиками отражались в лысине хозяина магазина. Тот поднял черный ящичек с круглым стеклом и рычажками. Под ним наконец обнаружилось лекарство.
— Ага! Вот! Прошу...
Ига, благодарно сопя, сунул пакетик с таблетками в карман.
— Валентин Валентиныч, а утюг вы все-таки возьмите, ладно? Чтобы нам не тащить обратно. В нем, наверно, полпуда...
— Гм... А если я попрошу вас отнести его совсем недалеко?
— Куда? — сказал Ига и охнул про себя.
— Совсем-совсем рядышком! В городской музей, к Якову Лазаревичу Штольцу. У меня-то, по правде говоря, этого добра достаточно... — Владелец "Двух рыцарей" зажатым в руке черным ящичком показал на полки.
— А в музее разве такого нет? — несмело удивилась Степка.
— Есть! И предостаточно! — словно обрадовался Валентин Валентиныч. — Но, если вы принесете данный экспонат и скажете, что в дар от меня, это будет как бы... ну, скажем, этакий жест. Да! Милейший Яков Лазаревич упрекает меня, что я давно уже ничего не жертвовал музею, хотя должен делать это, как давний житель и патриот Малых Репейников. Во-первых, он не совсем прав, а во-вторых... не могу же я передать музею половину товарного фонда! Я все-таки коммерсант!.. Ну и вот... А утюг — это своего рода политический ход и в тоже время... как это? Под... под...
— Подначка! — догадался Ига.
— Именно! Именно! С одной стороны это никакая не историческая ценность, а с другой — весьма увесистый дар!
"Да уж, увесистый", — мысленно согласился Ига, глядя на лежащий у ног утюг бр. Алексеевых. Но не отказываться же! Особенно, когда антибредин в кармане...
2
Всем было известно, что два старых холостяка — Клин и Штольц — вечные друзья-спорщики. Дружили они со школьных лет, а спорили из-за предметов старины. Старину любили оба. Но Яков Лазаревич заведовал Краеведческим музеем и на всякие антикварные вещи смотрел, как на экспонаты. Валентин же Валентиныч, был, как известно, торговец — хотя и не очень оборотистый, но со своим интересом. Порой он отдавал в экспозицию кое-что из магазинного фонда и даже (ходил такой слух) завещал передать музею после своей кончины все имущество. Но пока он, несмотря на преклонный возраст, покидать наш грешный мир не собирался. И директор Штольц этого (упаси Господи!) и не хотел. Но он, директор, хотел, чтобы родной музей делался все интереснее (и даже переплюнул бы ново-груздевский!). И потому он время от времени заводил в магазине такие вот разговоры:
— Валечка, ну зачем тебе этот портрет неизвестного художника, где такой несимпатичный бородатый тип?
— Не тип, а почетный гражданин Малых Репейников, купец первой гильдии Климентий Фомич Тягушинский, который, кстати, двести лет назад построил этот самый дом.
— Ну и построил. Ну и что? Сейчас-то он здесь зачем? А в музее он был бы на самом подходящем месте. Там галерея почетных граждан, и он стал бы ее украшением!
— А ты знаешь, во сколько обошлось мне это "украшение"?
— Ну и во сколько?.. Ну и что?.. По-моему, ты пока не похудел от голода...
— Ты намекаешь на мою комплекцию? Это свинство! Если я не такой костлявый донкихот, как некоторые, это не значит, что...
— Валечка, извини, я не намекаю! Я только хотел сказать, что, в конце концов, если портрет очень тебе понадобится, я ведь могу и вернуть. Я...
— Ага, от тебя дождешься!
Директор Штольц — худой, с козлиной бородкой и сияющими очками — выпрямлялся:
— Сударь, я по-моему, ни разу не имел случая дать вам повод для упреков в нечестности. Вы... господин Клин... злопыхатель!
— А вы, господин Штольц, скан-да-лист!
— А вы... вы... я не побоюсь это слова — сквалыга! Да!
— Это после того, как я снабдил экспонатами целый зал девятнадцатого века!
— Ха. Ха. Ха! Зал! Закуток! Я сегодня же верну эти экспонаты в вашу лавку старьевщика!
— В вашем чахлом музее нет грузовой машины!
— Я притащу их на себе! Принципиально! Пусть весь город видит, какой барышник содержит свою торговую точку на одной из центральных улиц! А эта заплесневелая парсуна (которая мне вовсе не нужна, тьфу!) пусть висит здесь и спрашивает тебя укоризненными глазами: "Что вы имеете в душе, господин Клин? Совесть или кассу?"
— Если у меня в душе касса, то у вас, господин директор... Да забирай ты, забирай этот окаянный портрет!.. Скоро я поставлю специальную электронную систему, чтобы не подпускала тебя к магазину на мушкетный выстрел.
— А каким способом определишь дистанцию? У тебя среди товаров есть мушкеты?
— Не надейся, не покажу... И как я терплю тебя шестьдесят с лишним лет?!
— Между прочим, я тебя терплю ровно столько же... Поможешь упаковать?
— Успеешь...
Валентин Валентиныч запирал дверь и вешал на перчатку рыцаря Вити табличку: "Извините, закрыто на санитарный час". Потом вел слегка смущенного школьного друга в заднюю комнатку. Доставал из шкафчика плоскую бутылочку с этикеткой "Репьёвская классическая" и две рюмки из розоватого стекла.
— Между прочим, — не мог удержаться он, — знаешь, что за рюмки? Из посудного набора местного предводителя дворянства Ивана Апполинарьевича Штандарт-Полуспинова!
— И ты используешь их для какой-то современной бормотухи!
— Сам ты бормотуха! Репьёвскую только из таких и пить...
— Все равно! Им самое место не здесь, а в витрине "Предметы дворянского быта времени нашествия Бонапарта".
— Если не перестанешь, не дам ни глотка.
— Изверг...
Ну и так далее.
А сейчас Валентин Валентиныч решил, судя по всему, по-приятельски похихикать над директором музея. Он поскреб лысину уголком черного ящичка и посоветовал:
— Вы не слушайте, какие слова он будет просить передать мне, а сразу попрощайтесь и быстро-быстро шагайте домой.
— Ладно... А что это у вас в руке? — не сдержал любопытства Ига. — Старинный фотоаппарат?
— Не фото! Это кинокамера! — тут же оживился владелец "Рыцарей". — Уникальная вещь. Марка "Мефисто", французское производство, двадцатый год прошлого века! Вот, извольте взглянуть!
3
На передней стенке камеры, повыше маленького объектива была оттиснута на металле фигурка худого черта и надпись "Mefisto", а пониже — Paris 1920. И еще какие-то мелкие, уже неразборчивые буковки. Степке, видать, было так же интересно, как Иге. Она с любопытством дышала у его уха. Потом вскинула глаза
— Разве тогда делали такие маленькие?
— Представьте себе! Уже в ту пору было немало кинолюбителей. Особенно за границей. Правда, техника была еще не очень... Эта камера снимала на широкую пленку, как для больших фильмов. Узкопленочных аппаратов в те годы, видимо, не было. Кассеты сюда помещались маленькие, вот... — Валентин Валентиныч откинул крышку, показал два жестяных цилиндрика. — Одной кассеты хватало всего на пятнадцать секунд, приходилось то и дело перезаряжать. Ну и тем не менее! Снимали, оставляли, как говорится, память для времен грядущих...
— А вам эту камеру продали уже без пленки? — спросил Ига.
— А мне, голубчики, ее не продали. Это не товар, а можно сказать, память детства.
Ига замигал. Валентин Валентиныч Клин был стар, но не настолько же!
Тот засмеялся:
— Нет, когда ее сделали, меня еще не было. А вот в сороковом году... Да и тогда эта самая "Мефисто" принадлежала не мне, а ребятам, которые были постарше. Помню, что они многие свои дела снимали на кинопленку. Очень дружная тройка была, так их и звали — "три мушкетера". Боря Соловейко, Вилька Аугенблик и Юрик Рубашкин. Все из одного класса. Они вечно что-то затевали, что-то мастерили — то модель самолета, то воздушных змеев, то паровую машину из самовара и противогазных трубок. Шуму было, когда она лопнула!.. А потом затеяли строить корабль из автомобильных камер. С парусом. Хотели отправиться в путешествие по Плавням. По протокам Гусыни...
Степка опять вскинула глаза:
— А вы тоже были с ними? — и почему-то быстро глянула на Игу.
— Увы, я с ними не был. Им было по двенадцать, а мне семь. Я всей душой желал подружится с "мушкетерами", но они, конечно, смотрели на меня сверху вниз. Не прогоняли, если крутился рядом, даже давали иногда подержать нитку змея или разрешали пнуть по футбольному мячу, но к серьезным делам не допускали... Видели во мне малявку. Да я и в самом деле был таким... Могу даже показать. Хотите?
Ига понимал: надо бы скорей бежать к Генке и Ёжику. Но... ведь одна минута! Только взглянуть! Неужели Валентин Валентиныч был когда-то семилетним Валькой? И сейчас его — такого! — можно будет разглядеть? В этом вдруг почудилась тайная связь времен. А может быть — разных пространств. Та самая, что иногда ощущалась в Конструкции (если за окном проезжала машина или хлопала дверь; маятник вздрагивал и начинал тикать громче). Сейчас вдруг сердце затюкало громче. Степка часто дышала рядом — тоже ждала...
Валентин Валентиныч с полки, где стояли граммофон и покрытая мозаикой шкатулка, достал выпиленную лобзиком рамку. В ней — фото размером с открытку. На фото испуганно раскрыл глаза и сжал губы пацаненок лет семи-восьми. С тонкой шеей, узенькими голыми плечами, с редкой белобрысой челкой, у которой торчала вверх одна прядка. Снимок был пожелтелый, но четкий. Виднелись даже чешуйки шелушащейся кожи на кромках ушей. Уши круглыми крылышками торчали по сторонам узкого, с треугольным подбородком лица.
"Господи, неужели это он? И... неужели я когда-нибудь буду такой, как он сейчас?.. А уши у него теперь какие?"
Ига не выдержал, глянул украдкой. Уши были обыкновенные, взрослые. Слегка сморщенные от старости.
Валентин Валентиныч заметил Игин взгляд.
— Да, голубчик, и я был когда-то лопухастым... И те трое тоже. Жаль только, никаких фотографий с ними у меня нет.
— А в путешествие по Плавням они ходили? — сказал Ига, слегка краснея.
— Увы, не успели. Началась война, стала не до того...
— А они... теперь живые? — шепнула Степка у Игиной щеки.
— Боря Соловейко зимой сорок пятого, шестнадцати лет, сумел попасть на фронт и погиб где-то под Берлином. Юрик Рубашкин умер в семьдесят первом от белокровия, он облучился на каких-то испытаниях. А про Вилю Аугенблика не знаю. Осенью сорок первого всю их семью отправили куда-то в ссылку. Хотя, казалось бы, куда еще можно ссылать дальше нашей провинции...
— А почему их отправили? — насуплено спросил Ига.
— Ну, они же были немцы. Хотя все родились в России и сроду не видели никакой Германии, а все равно... Тогда всех немцев отправляли куда подальше, мели общей метлой. Едва ли Вилька выжил в северной глуши, в голоде...
Валентин Валентиныч взял фотоснимок. Глядел на него и скреб пухлый (совсем не треугольный!) подбородок. Надо было идти. Но просто сказать "до свиданья, мы пошли", Ига почему-то не решался. Вместо этого неловко сказал:
— А камера... она как к вам попала?
— Мне подарили ее родственники Юрика Рубашкина, когда перебирались из нашего города в Подмосковье. Лет десять назад... Раньше-то Юрик с родителями жил в Москве, отец его работал в Комиссариате иностранных дел, часто ездил за границу, оттуда и привез эту штучку сыну в подарок. А в тридцать седьмом его отправили в концлагерь, сказали: раз бывал в буржуйских странах, значит, шпион. Такие вот были времена, вы, наверно, про это слыхали... Хорошо еще, что жену не посадили, выслали с сыном, с Юриком в наш город... Так и камера здесь оказалась... Жаль, что ни одна отснятая кинолента не сохранилась. А то как здорово было бы взглянуть на них снова, на живых... Да и я там, возможно, мог бы промелькнуть... Ну, ладно, кажется, ко мне идут покупатели. Привет Якову Лазаревичу. И — бегом к Ёжику...
