ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА
К декабрю дерево сбросило листья, но в апреле опять зашумело густой кроной. Листья то сверкали изумрудами, то, как зеркальца, разбрасывали солнечные зайчики. И на ветру дерево казалось издалека серебристым облаком.
Едва сошёл снег, пустырь начали активно расчищать. По всему обширному пространству. Конечно, среди начальства нашлись люди, которым дерево не понравилось. Не то чтобы оно очень мешало, но непонятно было, откуда оно взялось. Не по плану. И значит — непорядок. Но дядьки с бензопилами приблизиться к дереву не могли. То ли не подпускала их какая-то сила, то ли они просто забывали, зачем сюда явились.
А дерево к лету стало ещё выше, ещё гуще...
Ну, что рассказать под конец, чем завершить эту историю? Если излагать приключения наших друзей на Ллиму-зине, пришлось бы писать новую книжку... Конечно, вся компания скоро освоила перелёты к далёкой планете у звезды Лау-ццоло. Сказались тут и тренировки, и старания Маркони, и советы, которые давал Антошка и его ллиму-зинские друзья.
Превращались в капли и летали среди разноцветных облачных городов и радуг. А порой в своём человечьем виде опускались на поверхность планеты, в первобытные джунгли. Навестили разок и верховного вождя Пау-Итухатти-Пупуга. Но Степан Степаныч принял гостей сухо, и его больше не тревожили.
А в Ново-Калошин прилетали в свою очередь ллиму-зинские гости. Конечно, никто не обращал на них внимания — обычные ребятишки. Только участковый Роман Гаврилович озадаченно тёр затылок: откуда на вверенных ему улицах вдруг появляется ни с того ни с сего столько незнакомых школьников?
Бывший же участковый Кутузов получил звание лейтенанта и наградные часы от начальства. В недостроенном подземном туннеле он изловил метровое существо, обросшее рыжей шерстью, — что-то среднее между гигантской крысой и чудовищных размеров муравьём. Чудовище было помещено в городской зоопарк — в особый загон с бронированным стеклом. Но скоро существо издохло (видимо, от тоски по подземелью). Из него сделали чучело для краеведческого музея...
Пекина тётушка Изольда Евгеньевна вышла замуж за профессора Телегу и переехала в его дом. Нельзя сказать, что Пека был этим огорчён, хотя в последнее время с тётушкой Золей жил в согласии.
Медный таз Изольда Евгеньевна отдала в полное Пекино распоряжение, и во время полнолуния в нём летали теперь многие. В том числе и ллиму-зинские гости. Особенно это нравилось Свете, которая оказалась замечательной девчонкой и подружилась с Варей.
Маркони больше ни в кого не влюблялся. В том числе (увы!) и в Варю. Впрочем, это Варю огорчало всё меньше. Она чаще и чаще поглядывала на Сеню Персикова особенными глазами и заботливо спрашивала:
— Почему ты опять такой задумчивый?
— Так... — вздыхал Сеня.
Задумчивый он был не от влюбленности, а от своих творческих забот. Хотелось написать что-то особенное.
И в конце концов Сеня написал рассказ “Качели”. Совсем не фантастический. Просто историю о том, как у одного пятиклассника должен уехать друг и до расставания осталось всего три дня. И вот они вдвоём ведут разговор вроде бы ни о чём, и друг сидит на качелях, а качели — как плавный маятник, туда-сюда. И по мальчишке пролетает то зелёная тень, то солнечный свет... Не было здесь никаких приключений. И тем более не было ничего о загадках Вселенной и о смысле жизни... Но что-то всё-таки, видимо, было. По крайней мере профессор Телега, прочитав “Качели”, сказал “м-да” и отнёс рассказ в редакцию “Вечернего Ново-Калошина”. И там рассказ напечатали. И вещь была не из жанра фантастики, все члены клуба “Рагал” поздравляли коллегу Сенечку, только не шумно, а как-то задумчиво...
И Варя тоже сказала про рассказ:
— Какой хороший...
К июню пустырь совсем расчистили. Посадили кусты и молодые деревца, вкопали скамейки. Поставили вокруг узорчатую решётку с воротами. Устроили песочницы и площадки, где малышам давали трёхколёсные велосипеды и деревянных лошадок. Установили качели и карусель. На воротах появилась вывеска: “Детский парк”.
Уки решили уточнить обстоятельства. На фанерном квадрате написали голубой краской: “Парк имени Пим-Копытыча. Здесь никто ни к кому не пристаёт, не обзывает и не дразнит”.
И правда, никто в этом новом саду не приставал к маленьким, не отнимал игрушки, не обшаривал чужие карманы и не устраивал драк. Даже самые “крутые” парни, приходя сюда, делались вполне смирными и никого не задевали.
Могут сказать, что так не бывает. Но, во-первых, эта повесть — сказочная. А во-вторых... ну, должно же быть в нашем городе хоть одно место, где все дети могут играть и веселиться без опаски...
Конечно, главной достопримечательностью молодого парка было дерево. Громадное, неизвестной породы. Никто не знал (или, вернее, почти никто), как и почему оно тут выросло. Но никто особенно и не домогался разгадки. К дереву подходили, притихнув, позабыв шумные игры и всякие заботы. И останавливались в десяти шагах. Дальше никто не шёл, словно по траве проложена была невидимая граница. Впрочем, люди этой границы не чувствовали и ничего не боялись, но... не подходили, вот и всё.
Может быть, не хотели тревожить кота.
Дело в том, что в мае на дереве появилась большая цепь. Она обвивала ствол от кроны до земли и сверкала ярким золотом. Ну едва ли она была золотая, скорее всего из какого-то жёлтого сплава. Но очень красивая. Иногда из гущи листьев появлялся большой серый кот с чёрным кончиком хвоста. Он величаво ступал по крупным звеньям цепи, обходил дерево сверху донизу и обратно. Все смотрели на него с почтением и ждали. Иногда кот вставал на задние лапы, а передними делал движения, словно играл на гитаре. При этом раздавалась музыка. Потом кот... начинал петь. Голосок у него был тонкий, с кошачьим акцентом и с хрипотцой. Но приятный. Кот пел чаще всего старые романсы, но была в его репертуаре и современная песенка:
Почему-то этим летом
Я грущу невыразимо.
Снится, снится мне планета
Под названьем Ллиму-зина.
Некоторые, правда, утверждали, что кот поёт не сам, а в листьях спрятан магнитофон. Но это были в основном взрослые. А мальчишки и девчонки знали, что у кота настоящий артистический талант. Это было так же верно, как и то, что имя кота — Потап...
Вот и все чудеса, о которых следовало рассказать в этой повести... Хотя нет, надо упомянуть ещё об одном. Тоже весьма необычайном.
Прошлым летом Пека так усердно занимался с профессором, что в третьем классе стал писать совершенно без ошибок! Согласитесь, что это даже более удивительно, чем поющий кот..
И только если в диктанте или упражнении попадалось слово “морковка”, Пека писал его через “а”. Марковка! Но учительница Анна Васильевна знала, что Пека так поступает из принципиальных соображений, и в конце концов перестала подчёркивать ошибку.
