Глава третья. ЯМСКОЙ ПУСТЫРЬ
Пека, Андрюша и Олик шли хлопотать насчёт кабеля и разговаривали. Вернее, разговаривал Олик. Он совсем недавно переехал на Гончарную улицу, случайно познакомился с Пекой и Андрюшей и теперь вслух радовался:
— Вы даже не представляете, как я счастлив, что вы решили со мной подружиться! Правда-правда! Я даже ночью иногда просыпаюсь и просто таю от счастья...
— Постель не промокает? — буркнул Пека. Он был суров снаружи и даже внутри.
Олик не расслышал вопроса и продолжал:
— Дело в том, что я всегда знал: настоящая дружба — это самая большая ценность на свете. Вы ведь согласны, не так ли? — Худой и вдохновенный, как уменьшенный в размерах Дон Кихот, на тонких длинных ногах, с растрёпанными рыжими локонами, Олик по-журавлиному шагал между приятелями, иногда обгонял их, чуть сутулился и заглядывал им в лица.
Пека смотрел перед собой.
Андрюша смотрел под ноги.
Олик не умолкал:
— Теперь я даже не представляю, как сумел прожить девять лет без единого настоящего друга. Должен признаться, что с друзьями мне до сих пор фатально не везло...
— Как не везло? — спросил Пека с сумрачным интересом.
— Фатально, — вздохнул Андрюша. — То есть судьба такая. — Он был начитанный мальчик и с пониманием относился к людям. Можно сказать, философски.
— Раз судьба, тогда понятно, — пожалел Пека Олика. Потому что в глубине души Пека был добрый. Только очень в глубине.
Сначала Пека не хотел близко знакомиться с Оликом. С какой стати? Ну, подумаешь, не хватило однажды человека для игры в “качалу-вышибалу”, вот и кликнули рыжего новичка, который топтался у своей калитки. А он с той поры: “Можно, я снова с вами поиграю?.. Вы не будете возражать, если я с вами покачаюсь на досках?.. А давайте сделаем вместе воздушного змея...” Пека дулся и морщился. Но не врубишь ведь в упор человеку: “А ну катись давай подальше”. Неловко всё-таки. К тому же Андрюша сказал однажды:
— Ну что поделаешь, раз он такой? Пусть бегает с нами, если хочет.
Пека возразил, что этот Олик прилипала и неженка.
— С чего ты взял, что неженка?
— Вежливый и незагорелый.
— Чего же плохого, если вежливый, — рассудил Андрюша. — А незагорелый потому, что к таким загар всегда плохо пристает. У кого волосы такого цвета...
— Имя какое-то девчоночье...
— А полное знаешь какое? Ольгерд! Он говорит, что родители так его назвали в честь предка. Тот был какой-то князь. Давным-давно.
— Пфы, князь... Вермишелина.
— Зато у него фамилия для нас подходящая. Будет третий Ук.
Дело в том, что Андрюша был Сухорук, а Пека — Тонколук. Оба они ценили такое сходство: “Мы — два Ука”.
— А у этого князя какая фамилия?
— Ковальчук.
— Ха! “Ковальчук” же на “юк” оканчивается!
— Ох, Пека-Пека... — пожалел его Андрюша за безграмотность.
Пека слегка смутился и сказал:
— Ну и фиг с ним...
С той поры Олик с утра до вечера был с друзьями. И не уставал радоваться. Вот и сейчас:
— Нет, в самом деле! Я знаете что думаю? Нам обязательно-обязательно надо сделать так, чтобы...
— Стоп, — велел Пека. Встал перед Оликом. Деловито выдернул у него из-под модных белых штанишек голубую матроску и майку. Пригляделся к животу.
— Это... зачем? — оробел Олик.
— Смотрю, нет ли у тебя на пупу регулятора. Чтобы убавить громкость. И длинность речи...
— Ну чего ты, — тихонько сказал Андрюша Пеке. — Он же не виноват, что такой...
А Олик наконец спохватился:
— Ой... Я опять разболтался, да? Не обижайтесь, пожалуйста, я постараюсь следить за собой.
— Ты тоже не обижайся, — попросил Андрюша. И помог Олику заправить матроску. А на Пеку посмотрел выразительно.
Олик вроде бы даже обрадовался:
— Что вы! И не думаю обижаться! На дружескую критику не может быть никакой досады, это было бы несправедливо. А тем более среди тех, у кого даже фамилии похожие... Так вот, я продолжаю свою мысль. Нам обязательно надо придумать свою эмблему! Например, такую: серебряный рыцарский щит, на нём голубые буквы “у” и “ка”, а наверху полное название нашей организации.
— Какой ещё организации? — сказал Пека.
— Это мы должны придумать! Например, “Три мушкетёра”. Или “Три танкиста” — есть такая песня старинная, очень хорошая: “Три танкиста, три весёлых друга...” В общем, что-нибудь литературное, чтобы всем было ясно...
— “Три толстяка”, — усмехнулся Андрюша.
— Ха-ха-ха! — с готовностью развеселился Олик. — Мы такие толстяки! Особенно я!
— Тогда “Три поросёнка”, — мрачновато пошутил Пека.
Андрюша посмотрел на него.
— Поросёнок, по-моему, один...
Пека всегда выглядел так, словно он вылез из печной трубы, слегка почистился, но до конца это дело не довёл. Чёрные волосы его торчали сосульками, на круглых щеках — тёмные разводы, обтрёпанные джинсы и майка — в чём-то вроде графитовой пыли. При всем при этом Пека ухитрялся сохранять деловой, сосредоточенный вид.
На дружескую критику Пека не обиделся. Почти. Только скользнул угольными глазами по Андрюше (тот был в новых синих трусиках и чистой голубой майке) и по очень аккуратному Олику.
— Ничего, побываем на пустыре — все сделаемся одинаковые.
Олик спросил с опаской:
— А что там, на этом пустыре?
— Придёшь — увидишь. Трущобы...
— А... это далеко?
— Близко, не бойся...
Ямской пустырь лежал, на месте старой Ямской улицы. Улицу и окрестные переулки с ветхими домами срыли, а строить новые здания не спешили. Вот и раскинулось пространство с грудами битого кирпича,, гнилыми брёвнами и ржавым кровельным железом. Кое-где вокруг старых фундаментов кустились рябины и черёмуха. Пустырь зарос репейными джунглями, татарником и местной разновидностью крапивы, которую Маркони называл по-научному: “Уртика каннабина”. Возможно, в названии была отражена её каннибальская суть.
На пустыре жили вороны (не мутанты, а обычные, добродушные), воробьи, полевые мыши, бездомные коты и Пим-Копытыч.
— А почему его так зовут? — спросил Олик. Он понял, что разговор о рыцарском названии не находит поддержки, и сменил тему. — Какое-то не совсем обычное имя и отчество.
— Это не имя-отчество, а просто имя, — пробурчал Пека.
— Точнее, прозвище, — разъяснил Андрюша. — Произносится и пишется через чёрточку.
— А он кто? Сторож?
Пека хмыкнул:
— Чего там сторожить-то...
— А зачем он там живёт? Разве может человек жить в трущобах?
— Во-первых, может, — вздохнул умудрённый жизнью Пека. — Во-вторых, он даже и не человек.
— А кто?
— Он, видимо, бывший домовой, — стал объяснять Андрюша. — А теперь бомж...
— Кто?
— Ну, личность без определенного места жительства... Раньше жил в доме у какой-то старушки, в другом районе, но старушка умерла, а дом снесли. Он поселился на старом стадионе под трибуной, но трибуна потом сгорела. Вот он и перебрался на пустырь. Отыскал подполье под развалинами, там и прописался...
— Разве у домовых бывает прописка?
— Ох, ну это просто так говорится. В общем, живёт, и дело с концом... Мы с ним в прошлом году познакомились, когда там в сыщики-разбойники играли...
— Никогда не видел домовых, — осторожно сказал Олик. — Даже не думал, что они существуют в действительности... А как он выглядит?
— Придёшь — увидишь, — отозвался Пека.
— Неужели он самая настоящая нечистая сила?
— Не вздумай так при нём выразиться, — предупредил Андрюша.
— Разумеется, не вздумаю! Да я же ведь и не в обидном смысле...
— Ни в каком не вздумай, — насупленно произнёс Пека. — И смотри не болтай про него никому. Пим-Копытыч лишних знакомств не любит, особенно со взрослыми...
— Клянусь, что никому ни полсловечка!
Пека сердито махнул полиэтиленовым пакетом.
— “Клянусь”, “клянусь”. А сам всё время языком молотишь... Я вот боюсь, как бы ты про Капа никому постороннему не сболтнул.
Олик прижал к матроске ладони.
— Да что ты! Я же прекрасно понимаю всю ответственность.
— Если и сболтнёт, никто не поверит, — рассудил Андрюша.
— Я никогда в жизни не выдал ни одной тайны, — с печальной гордостью сообщил Олик. Он, кажется, наконец обиделся.
— Мы же на всякий случай предупреждаем, — смягчился Пека. — Ну вот, пришли...
Они миновали последний дом в Полесском переулке и оказались перед стеной сорняковых зарослей.
Стали пробираться еле заметной тропинкой. Олик сразу мужественно зашипел сквозь зубы.
— Скажи заклинашку, — пожалел его Андрюша.
Бамбур-гамбур, бутерброд,
Нынче всё наоборот.
Не кусай меня, крапива,
Дам бутылку из-под пива,
Ты бутылку сдай скорей
И получишь пять рублей...
Олик сбивчиво забормотал. И перестал шипеть.
Некоторое время шли по плечи в мягких лопухах — пыльных, зато не кусачих. Обогнули кучу кирпича и сгоревший сарайчик, пролезли сквозь буйные заросли сирени и оказались на лужайке с клевером и подорожниками. Здесь подымались над травой края солидного фундамента из гранитных брусков. Рядом с фундаментом сохранилось каменное крылечко.
Из-под этого крылечка и вылез навстречу трём Укам Пим-Копытыч.
Теперь самое время описать Пим-Копытыча.
Представьте себе футбольный мяч, обросший серой клочковатой бородой и такими же волосами и снабжённый носом, похожим на маленький лапоть. Кроме того, мяч украшали два голубых стариковских глаза. Впрочем, они почти терялись под клочкастыми бровями. Терялись в густой растительности также уши и рот. Вот такой была у Пим-Копытыча голова. И она, голова эта, сидела не на туловище, а на сером растоптанном валенке. Сверху в голенище валенка были сделаны прорези — из них высовывались руки. Тонкие, покрытые рыжей курчавой шерстью, с большими коричневыми ладонями и узловатыми пальцами. Чтобы передвигаться, Пим-Копытыч упирался ладонями в землю и ловко переносил валенок вперёд или назад...
— Здрасте, Пим-Копытыч, — разом сказали Пека и Андрюша. И Олик у них за спиной тоже пискнул “Здрасте”.
Глазки Пим-Копытыча радостно заблестели.
— Здравствуйте, мои хорошие. Навестить пришли старичка? Оно и славно. Я тут уж заскучал без компании-то...
— Мы тебе молока принесли и хлебушка, — Пека протянул пакет.
— Ой как ладненько! Покушаю теперь. А то цельную неделю травой да корешками питался, будто коза шелудивая...
— У тебя же картошка в подполе, — напомнил Пека.
— Ну, что картошка... — смутился Пим-Копытыч. — Там уж, можно сказать, ничего не осталось. Да и погнила...
— А от гнили у вас заклинашка есть, — напомнил Андрюша.
— Ну, что там заклинашка, если картошка прошлогодняя...
— Ох, Пим-Копытыч, опять, наверно, пустил запас на самогон, — проницательно сказал Пека.
— Ну, какой там самогон... Маленько. Капельку для душевной радости. А то всё один да один... Да вы садитесь, гости желанные. А я вашим приношением угощусь...
Уки сели на фундамент. Пека и Андрюша сразу, а Олик сначала сорвал большой лопух и постелил на камень.
Пим-Копытыч ловко сдёрнул зубами крышку с молочной бутылки, запрокинул голову. Буль-буль-буль... Белая струя побежала в гущу бороды. Пим-Копытыч отряхнул капли, откусил от горбушки...
— Уф... славненько так... внутренняя благость. Спасибо вам.
— На здоровье, — сказал хитрый Пека. — А почему, Пим-Копытыч, ты говоришь, что всё один да один? Раньше ты, бывало, в гости ходил на свалку, к старым друзьям.
— Далеко свалка-то, а я хворый стал, добираться трудно. Да и не осталось там уже почти никого..,
— Из-за сторожа? — с пониманием спросил Андрюша.
— Не-е... Со сторожем-то можно в конце концов договориться. Из-за участкового, младшего лейтенанта...
— А, из-за Кутузкина! — сообразил Пека.
Вообще-то фамилия участкового была Кутузов. Но такая громкая, фельдмаршальская, она явно не годилась для младшего лейтенанта. Он был молод и бестолков (не в обиду для остальной милиции будь сказано). Часто ему виделись всякие нарушения, где их не было. И любил участковый раздавать обещания “оформить дело для посадки на пятнадцать суток”. Потому и стал среди местных жителей Кутузкиным.
— Всех грозит разогнать со свалки. Даже тех, кто там с самого её начала обитает. Грех да и только...
— Лучше бы за Лошаткиным следил, — сказал Андрюша. — Этот жулик знаете, что делает? Уговаривает ребят скупать мороженое и приносить ему. Даёт двадцать копеек. Потом заворачивает его в свою бумагу, на которой заграничные наклейки, и продаёт, будто иностранное, за тройную цену. А картинки сам печатает...
Пим-Копытыч покивал. Про коммерсанта Лошаткина он был наслышан от ребят. У того на улице Стекольной имелся магазин с крупной вывеской, сделанной под старину: “Къ Вашимъ услугамъ. С. С. Лошаткинъ”. Хозяин гордился своей фамилией и оскорблялся, если её ошибочно писали через “д” (гораздо сильнее, чем профессор Телега, когда путали ударение). Но как ни пиши, а все ребята в округе знали, что он скупердяй и махинатор. Чтобы покупать мороженое, Лошаткину приходилось вербовать мальчишек с дальних, нездешних улиц...
— Пим-Копытыч, а на свалке хоть кто-нибудь из ваших знакомых остался? — с тревогой спросил Андрюша.
— Разве что Фома-Лоханка да Груздь-Лукошич. У них там хибара в самой глубине... А вам что до свалки? Али нужда какая?
— Нужда, — признался Пека. — Маркони одну штуку опять придумал, кабель нужен. Экранированный.
— Это в специальной металлической оплётке, — вставил Олик. Он сомневался, что Пим-Копытыч силен в электротехнике. Пека и Андрюша строго на него посмотрели.
— Ясненько! Какой диаметр-то?
— Маркони говорит: чем толще, тем лучше, — разъяснил Андрюша. — Но вообще-то любой сойдёт. Кроме как на свалке, его нигде не найти...
Пим-Копытыч дожевал горбушку, отставил бутылку. Покивал. Полез на руках под крыльцо, волоча за собой валенок. И скрылся.
Олик шёпотом спросил:
— А что у него в валенке? Ну... какое у него туловище?
— Никто не знает, — сказал Андрюша. — Он никогда не вылазит. Наверно, стесняется.
Пим-Копытыч выбрался из-под крыльца. Он тянул за собой старинный чёрный телефон с проводом. Поставил аппарат в траву, снял трубку, дунул в неё. Послушал, обрадовался:
— Лукошич, ты? Здравствуй, милый! Как вы там? Существуете ещё? Ну и ладушки... Ладно, ладно, загляну как-нибудь, гостинец принесу. Специально бутылку припас. Вот новая порция отстоится... кхе... — Он смущённо оглянулся на Уков. Обрёл деловой тон: — Вот что, Груздь, у меня проблема. Тут ребятишки пришли, спрашивают, не сыщется ли у вас кусок экранированного кабеля. Чем толще... Что? Сколь метров? — Пим-Копытыч опять оглянулся на мальчишек. Пека поднял руки с растопыренными пальцами. — Говорят, метров десять... Вишь, новое у них изобретение... Ты уж постарайся, за мной не постоит... Вот и чудненько, Груздик! Ай, какая ты добрая душа!.. Скажу, скажу...
Пим-Копытыч положил трубку, повздыхал, поулыбался сквозь клочья бороды. Сообщил:
— К вечеру обещал доставить. На это место, по своим, значит, каналам. А вы приходите с тележкой, а то ведь тяжесть такая...
— Ура! — сказали Андрюша и Пека. А Олик добавил вполголоса:
— Большое спасибо.
Пим-Копытыч опять покивал и покряхтел. Потом спросил:
— А Егор-то Николаича встречаете? Как он там? Чего-то не заглядывает ко мне. Раньше-то, когда диссертацию писал, то чуть не каждый день ходил советоваться. Как, мол, Пим-Копытыч, подскажите, правильно ли у меня данный заговор записан? Я ему тогда много чего надиктовал из того, что помню...
— Недавно он заклинашку от комаров составил, — сказал Андрюша, — От супер-кулексов. Только она плохо помогает.
— Не надо было ему хорошую отметку ставить за эту... за дис-сер-тацию, — сказал Пека.
— А я знаю, в чём дело! — оживился Пим-Копытыч. — Он сам виноват! Зачем-то вставил слово “кукуруза” вместо другого, научного. Побоялся лишней сложности. Надо-то вот так:
Егор-маркер,
Пустота,
Восемь кошек,
Три хвоста.
Шиш на мышь,
Гипотенуза,
Не садись, комар,
На пузо.
А у него: “Шиш на мыло, кукуруза...” Сразу такое... диссонанс между лингвистической структурой и магик-полем. А кулексам того и надо... Я эту ошибку только вчера открыл. Вы её вставьте на место, “гипотенузу”-то...
— Вставим! Спасибо, вам, Пим-Копытыч! — Андрюша обрадованно дрыгнул покусанными ногами. — Всем расскажем!
— Ага... Ну, мы пойдём, — решил Пека. — Значит, до вечера...
— До свидания, — почтительным шёпотом сказал Олик.
Пим-Копытыч заметно опечалился:
— Уходите, значит... Опять мне одному тут. Поговорить не с кем...
— Мы ещё придём, — виновато пообещал Андрюша.
— Оно конечно. Придёте, а потом опять домой... Эх, мне бы сюда какого-нибудь постоянного жителя. Всё думаю, котёночка бы где найти. Он бы мурлыкал под боком, а я бы его гладил...
— Тут вроде бы котов хватает, — неуверенно заметил Пека.
— Да они все большие, самостоятельные. И характер бродячий, разбойный. А мне надо маленького, чтобы ласкать да заботиться...
— Мы поищем, — пообещал Андрюша. — Поспрашиваем у соседей. Вам какого надо? Рыжего, серого или ещё какого-нибудь?
— Да всё равно. Лишь бы ласковый...
Когда шли обратно, Олик сперва молчал, потом стал что-то бормотать и напевать. Кажется, песенку “Жили у бабуси...” Но скоро он запел громче, и оказалось, что слова другие:
Жили мы у Кука,
Три весёлых Ука!
Один серый, другой белый,
Третий из бамбука.
— Почему это “у Кука”? — поинтересовался Андрюша.
— Так придумалось. Ну будто на островах Кука в Тихом океане.
— Серый и белый — это ещё ладно. А кто из бамбука-то? — подозрительно спросил Пека.
— Разумеется, я! Мама говорит, что я тощий, как бамбуковая удочка!
“И голова у тебя бамбуковая”, — подумал Пека. Но не сердито уже, а почти добродушно.
