Медный стук часов
— Ну вот... — сказал Курганов. — Коряво, конечно, написано, надо еще работать... Верно ведь?
Несколько раз он во время чтения заходился долгим сухим кашлем. “Бронхит проклятый обострился. Я уж и курить бросил, а толку никакого”, — говорил Курганов, вытирал глаза, осторожно дышал с полминуты, словно проверял легкие, и читал дальше...
И теперь он смотрел на Толика с вопросом.
— Арсений Викторович, — сказал Толик честно и даже немного жалобно. — Я не знаю, что говорить, но мне очень понравилось. И нисколько не коряво, а, наоборот, замечательно...
— Ну спасибо. Добрый ты человек, Толик. — Курганов переглотнул, подавляя подступивший опять кашель.
Толик подумал: “Что же еще сказать, чтобы он поверил ?” И... вскочил!
— Ой!.. — Он кинулся к плитке. — Вода-то выкипела!
...Скоро новая порция воды забулькала в кастрюле. Стол был застелен чистыми газетами. Курганов поставил на него тарелку с горкой разноцветной карамели (в бумажках и без), коробку печенья, открыл консервы “Лосось”. Потом появились тарелки с солеными огурчиками и капустой. Из-под стола вытащил Курганов трехлитровую банку с прозрачно-красной жидкостью. В ней плавали раздавленные ягоды.
— Это я клюквенный напиток соорудил. За неимением шампанского... которое ты, впрочем, все равно не пьешь, верно?
— Я один раз, когда гости были, попробовал из чьей-то рюмки... — Толик дурашливо поморщился. — Мама увидела, ох и показала мне шампанское... Даже по шее попало.
— Горький жизненный опыт всегда постигается собственной шеей... Подбрось-ка, Толик, в камин дровишек, а то прозеваем огонь, как прозевали воду...
— Новый год не прозевать бы. Наверно, уже скоро двенадцать.
— Что ты! — Курганов ловко выдернул часы на цепочке. — Без трех одиннадцать. Все еще успеем. И пельмени сварятся...
Толик с сомнением посмотрел на крупные часы с треснувшим стеклом. — А они точно идут? — Он считал, что Новый год полагается встречать из секунды в секунду.
— Эти-то? Они нужны мне только для поправки. На двенадцать секунд у них точности хватит...
Толик непонимающе молчал. Курганов объяснил с важной хитрецой:
— Новый год мы встретим с астрономической точностью. Не хуже, чем кругосветные путешественники на корабле.
Он снял с полки стоявший среди покосившихся книг ящичек орехового цвета, с медными ручками и кнопками. Мягко поставил на край стола. Лампа бросила горячий блик на стеклянную крышку. Толик вытянул шею.
Курганов открыл шкатулку — верхняя часть ее плавно откинулась назад на латунных полосках.
Медное тиканье (которое Толик уже не замечал, потому что привык) с новой громкостью заполнило комнату.
Часы были похожи на будильник — размером, римскими цифрами, желтыми стрелками. Но будильники всегда стоят, а этот лежал в ящичке. Точнее, был подвешен горизонтально внутри медного кольца с зубчатыми колесиками. Ободок вокруг стекла тоже был медный и в мелких зубчиках.
“Динь-так, динь-так, динь-так...”
— А я-то все думал: где это тикает? — сказал Толик.
— Корабельный хронометр, — сказал Курганов.
— Я догадался... — Толик шевельнул рукой — хотел погладить коробку и не посмел.
— Да возьми, возьми, — разрешил Арсений Викторович. — Можешь подержать... Вот так, за ручки... Покачай тихонько... Видишь, несмотря на качку, он остался горизонтальным. Кардановый подвес. Это очень важно для точного хода...
Ящичек был тяжелый, откинутая крышка перекосила его в руках у Толика, но часы и в самом деле остались висеть ровно. Горизонтально. Бодрое их “динь-так” словно говорило: “Смотри, ничего страшного”. Толик слегка покачал шкатулку и протянул Арсению Викторовичу. Тот плавно опустил ее на стол.
— Главное, оберегать хронометр от резких толчков. И заводить надо в одно время. Я в восемь утра завожу...
Ключик с головкой в виде медного диска торчал в гнезде, в углу шкатулки.
— Жалко, что утром... — сказал Толик.
— Почему? Посмотреть хочется?
— Ага.
— Ну, смотри... — Курганов плавно перевернул хронометр в кольце. Стал виден медный корпус с круглым, как у консервной банки, донышком. Курганов ткнул ключиком в неглубокую ямку, надавил в сторону. Донышко повернулось на оси, ключ ушел в гнездо.
— Крути, — разрешил Курганов. — Немного только, один оборот... Нет-нет, в другую сторону, против часовой.
Ключ повернулся легко, с бархатным шорохом. Так приятно было поворачивать его. Жаль, что нельзя больше...
— А точность не сбилась, оттого что не вовремя завели?
— Ничего страшного... Тем более все равно сейчас я буду делать поправку. Новогодняя ночь — самое время для этого... Он у меня за два месяца на двенадцать секунд убежал...
— Всего-то? — изумился Толик.
— Это же хронометр, не ходики...
Курганов выложил на стол карманные часы. Пошевелил над хронометром пальцами и строго сказал:
— А теперь приступим.
Он свинтил и отложил стекло. Втиснул в ящичек, под корпус, ладонь, снова перевернул в кольце хронометр, и... механизм скользнул из медного котелка в руку.
Курганов достал его, повернул к свету, держа в растопыренных пальцах. Незащищенное сердце хронометра доверчиво тикало, шевелило колесиками, искрилось желтыми звездочками. Толик не дыша придвинулся ближе. На широком валике он разглядел тончайшую стальную цепочку. Она была похожа на цепь от крошечного велосипедика. А выше всех валиков и шестеренок моталось туда-сюда на оси с чуткой синеватой пружинкой медное кольцо.
— Горизонтальный балансир, — слегка торжественно объяснил Курганов. — Изобретение умнейших мастеров восемнадцатого века. Именно он дает часам такую точность... Видишь грузики на кольце? Среди них есть два с прорезями. Это регуляторы хода. Чтобы изменить ход на секунду в час, надо повернуть их на девяносто градусов. А чтобы на секунду в сутки — это совсем ювелирная работа. Вообще-то ею специальные мастера занимаются, но где их здесь возьмешь?
— Будете сами поворачивать? — испуганно спросил Толик.
— Сейчас не буду. Я его в свое время долго регулировал, а теперь надо только задержать на двенадцать секунд. Тогда пойдет он у нас сегодня из точки в точку... Ну-ка... — Арсений Викторович согнулся над столом, приглядываясь к карманным часам. — Раз... — Он придержал пальцем балансир. Маленькие часы тикали еле слышно и беспомощно, понимали свою маловажность перед хронометром. Толик следил за волоском секундной стрелки. Она проскочила двенадцать черточек, и тогда снова раздалось медное “динь-так”.
Курганов с удовольствием распрямился. Ловко уложил стучащий механизм в котелок, навинтил стекло.
— Не убирайте, — попросил Толик. — Пускай здесь тикает.
— Конечно. Даже закрывать не буду... Тащи-ка, Толик, пельмени.
Толик выскочил в сени и вернулся с кульком смерзшихся пельменей — в тепло, где потрескивал камин и звонко щелкали в корабельном хронометре веселые медные секунды.
— Можно радио включить? Интересно, совпадают куранты с хронометром или нет...
— Да не работает радио, будь оно неладно... Иногда включится само собой, а потом заглохнет и молчит, сколько по нему ни колоти... Где-то контакт барахлит.
Толик подошел к репродуктору, висевшему у края большой карты. Щелкнул по тугой черной бумаге.
— ...прошедшего года, — отчетливо сказал улыбчивый женский голос. — Это был славный год — год тридцатилетия Великой Октябрьской социалистической революции, год восьмисотлетия Москвы. Год новых успехов в восстановлении и развитии народного хозяйства. Советские люди не только залечивали раны, нанесенные нашей Родине фашистскими варварами, но и шагали к новым рубежам. На заводах, стройках и полях страны...
Курганов послушал и развел руками, уронив в кастрюлю смерзшийся ком пельменей.
— Ну, Толик, ты в самом деле... Ты — человек, приносящий удачу! Есть такие люди.
Толик обрадованно сопел. Радио говорило:
— ...встречают хорошими песнями. С заявкой обратились к нам и моряки крейсера “Молотов”, на котором в этом году побывал в гостях товарищ Сталин. Матросы, старшины и офицеры прославленного корабля просят передать кантату о...
Толик спросил:
— А сейчас на кораблях такие же хронометры?
— Разумеется. Он же у меня современный. То есть не совсем современный, довоенный, но еще вполне... Английская фирма “Кук”, очень известная.
— А-а... — Толик был слегка разочарован. Он думал, что хронометр старинный, с парусного корабля.
Шевелилась даже мысль: “Уж не с “Надежды” ли?”
— Впрочем, разницы никакой нет, — сказал Курганов. — Такими же они были и сто лет назад. И сто пятьдесят... Эта вещь придумана раз и навсегда. На века... Сейчас, конечно, точность проверять легче, радисты ловят сигналы точного времени в эфире. А представляешь, как важен был хронометр в прошлом веке? Без него никуда. Не вычислишь место судна в океане. И остров, который открыли, не нанесешь точно на карту...
— А этот хронометр... он с какого корабля?
— Даже не знаю. Он стоял у моего соседа, капитана Константина Афанасьевича Лукьянова. Старый был капитан, в свое время еще на чайных клиперах ходил матросом... После революции он в морском техникуме преподавал. Мы были, можно сказать, друзьями, хотя я ему в сыновья годился. Книг у него о кругосветных путешествиях и вообще о флоте была уйма... Умер старик в блокаду. Книги его соседи пустили на растопку. Как и мои, кстати. Что поделаешь, людям надо было выжить любой ценой... Все пошло в печку — и Крузенштерн, и Лисянский, и Головнин. И старые лоции... Редкие издания были, начало того века... Одно меня выручило — записи, которые я по этим книгам делал на Севере. То есть уже не по книгам, а по памяти. Память у меня до недавнего времени была крепчайшая, целые страницы наизусть помнил... А то как бы я теперь писал?
Толик сел на шкуру недалеко от камина и смотрел, как догорают поленья... Пусть горят. Дрова на то и есть на свете. А вот когда книги в огне — это значит, у людей горе...
— Хорошо, что хоть хронометр не пропал, — сумрачно сказал Толик. — Могли и его в печку затолкать. Коробка-то деревянная.
— Слава богу, уцелел... Я в сорок шестом году приезжал в Ленинград, нашел его... А подарил мне его Константин Афанасьевич еще в тридцать восьмом году. Двадцать первого марта... Знаешь, что это за число?
— Нет... А! Весенние каникулы начинаются!
— Событие, безусловно, важное... Но, помимо всего, это весеннее равноденствие, день прибывает и становится равен ночи.
— Ой, правильно. Я забыл...
— Ничего... И между прочим, это еще мой день рожденья. В тот год мне стукнуло сорок лет...
— “Значит, нынешней весной будет пятьдесят”, — сообразил Толик.
— Будет пятьдесят, — словно откликнулся Курганов. И надолго замолчал. Присел рядом с Толиком. Султан проснулся и сунулся между ними. Так они сидели и смотрели на огонь.
А хронометр отмерял последние минуты сорок седьмого года.
За две минуты до Нового года местное радио включило Красную площадь. В бумажном круге репродуктора задышал далекий громадный город, стали слышны гудки автомобилей, чьи-то шаги, даже голоса...
Секундная стрелка хронометра бежала по последнему кругу этого года. И, едва она прыгнула на верхнее деление, репродуктор тряхнуло упругим и переливчатым звоном курантов.
“Точно!” — радостно подумал Толик.
Десять часов по московскому времени, двенадцать по местному. То есть двадцать четыре... И вот уже “динь-так, динь-так” — две секунды сорок восьмого года...
— С Новым годом, Толик.
— Ой... С Новым годом, Арсений Викторович!
Свет был выключен, у графина с еловыми лапами горели две свечи. В камине ярко занялось хрустящее полено. Толик держал фаянсовую кружку с клюквенным морсом, Курганов — стакан. Незадолго до этого он, смущаясь и кашляя, налил туда из булькающей четвертинки.
— Я уж так... Ты меня прости, человек я пожилой, с предрассудками. Курить вот бросил, а это... И обычай все-таки, Новый год. Я чуть-чуть.
Толик тоже смутился и глупо сказал:
— Да что вы, не стесняйтесь. Пожалуйста...
Теперь они сдвинули краями кружку и стакан. Курганов задержал руку, не пил. Толик подумал, что он стесняется, и уткнулся в кружку. Но Курганов вдруг сказал:
— Толик... Подожди. Я хочу тебе пожелать, чтобы ты был счастлив. Всю жизнь. И спасибо тебе.
— За что? — растерялся Толик.
— За то, что ты пришел. Вчера и сегодня... Знаешь, мне кажется, что ты приносишь людям удачу. Правда. Мне, по крайней мере, принес... Но не в этом дело. Просто спасибо за то, что ты есть. И пусть тебе будет хорошо...
“И маме, — подумал Толик. — И Варе. И всем хорошим людям... И Султану...”
— И всем, кого ты любишь, — улыбнулся Курганов.
— И вам... тоже пусть будет хорошо. И главное, чтобы книжку напечатали скорее!
— Вот за это спасибо тысячу раз!
Пельмени Толик любил больше всяких других угощений. К тому же заедать их огурчиками и капустой, запивать клюквенным морсом оказалось просто восхитительно.
Через полчаса Толик осоловел. Освещенная красными углями комната виделась через мутноватую пленку полудремы. Хронометр тикал вкрадчиво, словно бормотал что-то.
— Я смотрю, ты носом клюешь, — сказал Арсений Викторович. — Ложись-ка на кровать.
— Нет, я на стульях, — заупрямился Толик. — Мама же говорила...
— На стульях — это потом. А пока просто отдохни...
Ситцевая плоская подушка пахла табаком — видимо, Курганов бросил курить не так давно. Кровать была жесткая — наверно, с досками под матрацем. Но лежать все равно было хорошо. Так хорошо, что было бы обидно заснуть и уже не чувствовать этого удовольствия. И сон, который обычно наваливается на лежачего, милостиво отпустил Толика.
С прикрытыми глазами, но с ясной головой Толик полежал минут пять. Сквозь опущенные ресницы он видел, как Арсений Викторович, оглянувшись, быстро налил в стакан из четвертинки и сделал крупный глоток. Потом Курганов часто подышал, словно сдерживая подступивший кашель, пошевелил в камине угли, погладил Султана и сел в ногах у Толика.
Толик открыл глаза:
— Арсений Викторович, а откуда вы все это знаете?
— Что?
— Ну, как тогда было, при Крузенштерне. Кто что говорил, кто что делал... Неужели все это в старых книгах написано?
— Нет конечно... Если бы все было написано, зачем еще одну книжку сочинять?
— Значит, самому догадываться пришлось?
— Что?.. Да! — Курганов оживленно завозился и сел прямо. — Ты правильно сказал. Догадываться... Видишь ли, без фантазии даже самый строгий исторический роман не бывает. А я ведь не историческую книгу пишу, упаси господи. На такое я никогда и не решился бы... Про плавание Крузенштерна и про его открытия и так много написано. А мне хотелось разобраться в некоторых случаях. В частностях, так сказать... У меня и повесть-то называется “Острова в океане”. Как бы рассказы про несколько островов.
— Но там не только про острова, — осторожно заметил Толик. — Там и про Скагеррак, и про экватор...
— Я не совсем в том смысле... Острова — это как бы люди. В океане жизни... Наверно, я чересчур непонятно выражаюсь?
— Все понятно...
Камин почти прогорел, свечки едва освещали стол и еловые ветки в графине. Радио снова отключилось. Было тихо и уютно. Толику казалось, что он в этой комнате давным-давно и Курганова знает много лет. Толик сказал совсем по-домашнему и даже слегка разнеженно:
— Арсений Викторович, давайте поставим хронометр поближе. Он так хорошо тикает... будто живой.
— Прекрасная мысль. — Курганов перенес хронометр на табурет, к изголовью кровати. — Я, признаться, тоже люблю, когда он рядом. Особенно если работаю... Он щелкает, я пишу. Иногда в хорошие минуты хочется погладить его, как котенка. Но он нежностей не любит, все-таки морской инструмент, характер строгий. Уважает порядок и точность... Недавно он на меня обиделся...
— Как? — засмеялся Толик.
— Я забыл его завести. На целые сутки опоздал.
— И он остановился?
— К счастью, нет. Завод-то у него рассчитан почти на двое с половиной суток. Видишь, циферблатик вверху? Стрелка показывает, сколько часов прошло с того момента, как завели. Самое большое число — пятьдесят шесть... Правда, у меня он столько не тянет, пружина ослабла. Но двое суток идет...
— А зачем же тогда каждые сутки заводить?
— Для равномерного натяжения пружины, от него точность хода зависит... Закон такой — морские часы следует заводить вовремя. А уж останавливаться они тем более не должны. Ни в коем случае. Пока жив на корабле хоть один человек... Ты это запомни, Толик.
— Запомню... — Толику странной показалась неожиданная строгость в голосе Курганова. — А как он на вас обиделся? Отставать стал, да?
— Нет. Но тикал обиженно... Впрочем, я это, конечно, сам придумал. Потому что кажется иногда, будто и правда он живой... У стариков бывают причуды.
— Никакая это не причуда, — возразил Толик. — И никакой вы не старик.
— Ну-ну...
— Любимые вещи у каждого человека есть.
— Ты прав, как всегда... Но для меня хронометр — исключение. Вообще-то я к вещам спокойно отношусь. Сам видишь, живу не роскошно... Да оно и к лучшему.
Толику показалось, что Курганов стал говорить иначе. Будто настроение у него испортилось. Может, оттого, что глотнул лишнего? Но он же ничуть не пьяный.
Курганов принял, наверно, молчание Толика за вопрос. И хмуро объяснил:
— Чем больше вещей, тем жить хлопотнее... И тем обиднее с ними расставаться.
— А зачем расставаться-то? — Разговор Толику нравился все меньше.
— Так... Когда-то приходится. С собой не унесешь.
— Куда?
Курганов молчал.
“Я понял, — хотел сердито сказать Толик. — Но зачем вы про это? В такую хорошую ночь...” Однако в этот момент Курганов коротко вздохнул и опять надолго закашлялся. А потом сказал слабым, но уже повеселевшим, прежним голосом:
— Прости ты меня. Что меня потянуло на дурацкие разговоры? Обещал рассказы о морях-океанах, а ударился в гнилую философию... Тебе о таких вещах думать рано.
— А о морях-океанах еще спросить можно? — оживился Толик.
— Разумеется! Это самая подходящая беседа, если спать не хочется.
— Не хочется... После экватора Крузенштерн и Лисянский пошли в Бразилию?
— Да. К острову Святой Екатерины. Там они застряли на несколько недель из-за нового ремонта. У “Невы” в мачтах гниль обнаружилась... Ты ведь помнишь, что Лисянский покупал эти корабли в Англии, специально туда ездил?
— Помню... Неужели в России своих кораблей не было?
— Годных для такого плавания тогда не было. Представляешь, до чего довели русский флот доблестные царские адмиралы?
— Но и английские корабли оказались не очень-то...
— Да, с ними хватило хлопот... Но не это было самой большой неприятностью.
— А что?
— Причины всех бед обычно в самих людях...
— А у Нозикова ничего про это не написано.
— Про это пишут вообще неохотно. Особенно в детских книжках. Ссора Резанова с моряками не украсила экспедицию...
— Значит, во всем Резанов виноват, да?
— Ну, Толик... Дело это давнее, кто может сказать точно? Особенно вот так: “Во всем виноват”. Это все равно что приговор произнести...
— Но вы же пишете.
— Я потому и пишу целую повесть, что не могу сказать двумя словами, кто виноват. Да и в повести не могу. Книжка — это ведь не суд. Я пытаюсь представить, как это было... Как мне кажется... Другие писали по-иному. В конце прошлого века было много споров, кто прав: Крузенштерн или Резанов? Статьи печатались в журналах... Многие ученые были за Резанова...
— Но вы-то за Крузенштерна, правда?
Курганов улыбнулся:
— Вспоминаю себя в детстве. Тоже любил определенность: где враги, а где наши... Да, я считаю, что не надо было Резанову лезть в начальники экспедиции.
— А почему он лез?
— Тут и дирекция компании, и Морское министерство во многом виновато. И царь. Сперва полным командиром над экспедицией утвердили Крузенштерна. Вручили инструкцию. А потом ему в спутники дали Резанова — назначили посланником в Японию и главным начальником и ревизором всех владений Российско-Американской компании. Резанов-то был один из самых крупных ее акционеров. И у него тоже оказалась инструкция с командирскими полномочиями.
— А кто это такие? Ак... кци...
— Владельцы ценных бумаг. Акция — это... ну, вроде облигации, что ли. Сколько было у компании капиталов, на такую сумму и акции были выпущены. Чем больше их у человека, тем больше у него власти в компании и прибылей от нее... А Резанов женился на дочери Шелехова, который эту компанию основал. Помнишь?
— Помню... Значит, он больше всего о выгоде думал?
— Думал, конечно... Однако не так все просто. У Резанова был характер сложный, непостоянный. Часто он поддавался настроению. Мог из-за раздражения, из-за высокомерия и про выгоду забыть... Мог и вообразить себе бог знает что, и сам верил выдумкам. С одной стороны, вроде бы неглупый человек был и за дело болел. А с другой... В общем, я считаю, что капитан Головнин правильно писал о нем...
— Арсений Викторович! А нельзя, что ли, было, чтобы Крузенштерн командовал морскими делами и научными, а Резанов торговыми и этими еще... посольскими?
— Ты разумно рассуждаешь... Может быть, так же рассуждало начальство и сам царь, когда выдавали инструкции. Мы, мол, никого не обидим, а в пути они сами договорятся.
— Не договорились?
— Нет. Крузенштерн — он тоже ведь был характер непростой. Ну и пошли стычки. Из Бразилии Резанов уже писал царю жалобы на Крузенштерна...
После стоянки у острова Святой Екатерины опять началось плавание в океане. Обошли мыс Горн. Моряки были заняты вахтами, корабельными делами, вместе с учеными ставили разные опыты: океан-то был почти не изучен... А для посланника и его спутников постоянных занятий не находилось.
Маялся от безделья и граф Толстой. Был он приписан к свите посланника, но с его превосходительством скоро поссорился. Готов был поддержать всякий спор офицеров с Резановым. Однако моряки не любили посланника за его вельможные вмешательства в корабельную жизнь, а граф ссорился из-за вздорности натуры...
Я к тому про графа вспомнил, что не обошлась без него и ссора, когда стояли у острова Нукагивы. В Тихом океане...
